Игнатий Потапенко - Канун

Игнатий Николаевич Потапенко

КАНУНЪ

Романъ

І

Городъ стоялъ на высокомъ берегу и съ подплывающаго къ нему парохода за много верстъ были видны его церкви и высокіе многоэтажные дома.

А внизу, на узкой и длинной полосѣ, примыкавшей къ морскому заливу, раскинулся особый своеобразный городокъ, созданный моремъ. Огромныя вмѣстилища для зернового хлѣба съ гигантскими элеваторами, угольные склады, пароходныя и транспортныя конторы, небольшіе ресторанчики, харчевни, пивныя, — все это тянулось къ морскому берегу, давно уже подъ тяжестью каменныхъ насыпей, выступавшихъ далеко въ море, утратившему свои природныя очертанія.

Нѣсколько широкихъ моловъ раздѣляли береговую часть залива на гавани, защищая ее отъ прибоя морскихъ волнъ. Гавани были переполнены пароходами, баржами и парусными судами.

Въ нихъ происходило несмолкаемое вѣчное движеніе — нагрузки и выгрузки, оглушительный грохотъ ломовыхъ телѣгъ, шумный говоръ, переполненный отборными ругательствами полунагихъ, босоногихъ богатырей, таскавшихъ на своихъ плечахъ десятипудовые тюки, свистъ пароходовъ, и все это, вмѣстѣ съ доносившимся сюда отдаленнымъ шумомъ моря, сливалось въ какую-то адскую музыку.

Вдобавокъ ко всему, вдоль береговой линіи тянулась длинная полоса рельсовъ и по ней, шипя и посвистывая, безъ отдыха, сновали локомотивы, таща за собой вереницу товарныхъ вагоновъ, отвозившихъ въ загородные склады разнообразную добычу, привезенную моремъ, которую выгружали на пристаняхъ.

И все это утопало въ темномъ дыму, который положилъ свой налетъ на стѣны всѣхъ зданій, и прибрежная часть города издали казалась черной.

Въ самой крайней гавани, ближайшей къ открытому морю, движеніе было не такое напряженное. Здѣсь приставали только пассажирскіе пароходы, привозившіе сравнительно ничтожное количество грузовъ. Ихъ привѣтливо встрѣчало красивое двухъэтажное зданіе, подъ сводами котораго городская публика, встрѣчавшая пріѣзжихъ, пряталась во время ненастной погоды. Въ это же зданіе поступали на складъ привезенные и не взятые тотчасъ товары.

На самой же пристани, по ту сторону зданія, пріѣзжающихъ ждали элегантные извощичьи экипажи и омнибусы изъ отелей, сопровождаемые кондукторами.

Было около четырехъ часовъ чуднаго весенняго дня. Южное солнце, никогда не справляющееся съ календаремъ, съ утра палило по лѣтнему и, хотя къ этому часу оно, точно утомленное дневной работой, сбавило силы, но отъ сильно нагрѣтаго имъ булыжника мостовой, отъ каменныхъ стѣнъ и отъ желѣзныхъ крышъ домовъ разило тепломъ, какъ отъ натопленныхъ печей.

Ожидался пароходъ изъ небольшого городка, который стоялъ на рѣкѣ, впадавшей въ море верстахъ въ 70 отъ города.

Среди разнокалиберной публики, которую по внѣшнему виду легко было раздѣлить на классы, какъ дѣлились и мѣста на пароходѣ, попадались люди самыхъ разнообразныхъ національностей. Здѣсь можно было встрѣтить русскаго чиновника въ фуражісѣ съ кокардой рядомъ съ откормленной бритой фигурой богатаго еврея, ведущаго счастливую торговлю хлѣбомъ, совершенно отрѣшившагося отъ своихъ національныхъ признаковъ и даже брезгливо сторонящагося отъ тонкой высокой фигуры соотечественника въ длинномъ кафтанѣ, съ библейскими пучками волосъ на вискахъ, шныряющаго среди публики и не теряющаго ни минуты, чтобы обдѣлать какое-либо дѣльце. Смуглолицый персъ, ожидающій присылки фруктоваго товара, и длинноносый грекъ; важно раскуривающій папиросу гимназистъ, въ надеждѣ, что по близости нѣтъ начальства, горячо спорящій съ барышней студентъ, толстая баба изъ пригорода, армейскій офицеръ, величественное духовное лицо, — все это смѣшивалось въ одну густую толпу ожидающихъ.

Посреди этой пестрой толпы замѣтно выдѣлялась большая группа людей, державшаяся ото всѣхъ особнякомъ. Ихъ было десятка три, всѣ между собой были знакомы и всѣ говорили объ одномъ. Группу составляли съ десятокъ мѣстныхъ журналистовъ, три конкурирующихъ издателя, на этотъ разъ объединенныхъ личностью ожидавшагося пассажира, остальные же были друзья, поклонники и поклонницы. Ждали мѣстное журнальное свѣтило, всему городу извѣстнаго фельетониста Зигзагова, который возвращался изъ трехлѣтней административной ссылки.

Издатели трехъ газетъ, вѣчно подсиживавшіе другъ друга на столбцахъ своихъ изданій и изощрявшіе умъ стараніемъ перехватитъ другъ у друга подписчика, бесѣдовали о дѣятельности городской думы, объ оборотахъ городской торговли и о томъ, что сегодня хорошая погода, и ни однимъ словомъ не касались личности Зигзагова, какъ будто и не его встрѣчали.

У каждаго изъ нихъ на молѣ стоялъ собственный экипажъ и каждый надѣялся, встрѣтивъ Зигзагова, отвести его въ гостинницу или даже къ себѣ на квартиру въ своемъ экипажѣ. Зигзаговъ вообще былъ приманка, а Зигзаговъ послѣ трехлѣтней ссылки, конечно, былъ приманкой вдвое.

И всѣ они чувствовали, что въ ближайшемъ будущемъ имъ предстоитъ бороться не на жизнь, а на смерть; что одному изъ нихъ фельетоны Зигзагова обойдутся въ копѣечку. Но каждый былъ готовъ на большія жертвы, лишь бы убить конкурента.

Двое изъ нихъ, маленькій Курчавинъ и величественный красивый обладатель длинной хорошо расчесанной бороды Малеванскій — издавали либеральныя газеты и, казалось бы, ожидаемая добыча въ видѣ фельетониста, возвращавшагося изъ политической ссылки, должна бы разыграться только между ними двумя.

Громоздкій, плечистый, рыжій издатель третьей газеты, по фамиліи Кромѣшный, былъ непримиримый врагъ либерализма и по крайней мѣрѣ хоть разъ въ недѣлю уговаривалъ своихъ читателей устроитъ погромъ евреевъ, во множествѣ населявшихъ городъ.

И тѣмъ не менѣе онъ съ одинаковыми шансами надѣялся перетащить къ себѣ Зигзагова. Объяснялось это очень просто тѣмъ, что Зигзаговъ, — талантливый, властный, самостоятельный и хорошо знавшій себѣ цѣну, не придавалъ никакого значенія убѣжденіямъ своихъ издателей. Названіе газеты для него было пустымъ звукомъ. Какого бы направленія ни придерживалась газета, онъ, вступивъ на ея столбцы, тотчасъ же дѣлался хозяиномъ положенія. Тамъ, въ верхнихъ столбцахъ что-то писали, до чего ему не было дѣла, а онъ всегда писалъ свое. Когда его упрекали въ этомъ издатели либеральныхъ газетъ, онъ говорилъ:- да вѣдь я съ Кромѣшнымъ столько же несогласенъ, сколько и съ вами, господа. Между вами разницу составляетъ только подписчикъ. Вы думаете привлечь подписчика либерализмомъ, а онъ консерватизмомъ. Мнѣ же до подписчика нѣтъ дѣла. Мнѣ нуженъ читатель… Вѣдь вотъ меня арестовали и услали вонъ изъ города, въ мѣста, довольно отдаленныя, какъ разъ въ то время, когда я писалъ въ газетѣ Кромѣшнаго, а вы продолжали бытъ либеральными и васъ никуда не услали… И никогда не ушлютъ.

И такъ какъ Зигзаговъ всѣхъ трехъ издателей одинаково презиралъ, и очень любилъ, чтобы они знали объ этомъ, то онъ обыкновенно прибавлялъ.

— Мнѣ, милостивые государи, нуженъ оселъ для того, чтобы я могъ ѣхать на немъ и кричать на весъ городъ то, что я думаю, а какой масти этотъ оселъ — черной, гнѣдой или пѣгой, мнѣ это рѣшительно все равно.

На отдаленномъ горизонтѣ, гдѣ море казалось сливающимся съ небомъ, показалась темная точка, которая все разросталась, принимала ясныя очертанія, выдѣливъ сперва двѣ мачты, а потомъ и двѣ трубы. Изъ трубъ поднимался и длинными полосами стелился въ воздухѣ дымъ.

Встрѣчавшая публика оживилась, заволновалась. Пароходъ уже сдѣлался видѣнъ весь, можно было отличить бѣлую окраску трубъ и пестрый коммерческій флагъ на верхушкѣ одной изъ мачтъ. Вотъ онъ уже огибаетъ узкую оконечность мола, остріемъ врѣзывающуюся въ море. Вотъ онъ уже въ гавани и до пристани доносится равномѣрное попыхиваніе его машины.

Онъ подошелъ къ пристани вплотную. Публика поостереглась, матросы бросили канаты, ихъ закрѣпили на берегу, начался долгій медленный причалъ, потомъ спустили трапъ.

На палубѣ перваго класса, у самаго борта, стоялъ Зигзаговъ — человѣкъ средняго роста, сухощавый, съ блѣднымъ лицомъ, красивымъ, умнымъ, съ тонкими чертами, съ большимъ лбомъ, съ хорошо сохранившимися прямыми откинутыми назадъ, русыми волосами.

Онъ кланялся встрѣчавшей его группѣ, махалъ шляпой и улыбался. Съ берега раздавались привѣтствія.

Публика толпой сходила по трапу, шумно привѣтствуя своихъ знакомыхъ, а Зигзаговъ не торопился. Онъ не хотѣлъ принимать участіе въ толкотнѣ.

Но въ то время, какъ журналисты и почитатели Зигзагова посылали ему привѣтствія съ пристани, громко освѣдомляясь о томъ, хорошо ли ему ѣхалось, не пострадалъ ли онъ отъ морской болѣзни, маленькій издатель мѣстнаго листка, Курчавинъ, не замѣтно куда-то исчезъ и вдругъ изумилъ двухъ другихъ издателей, увидѣвшихъ его на пароходѣ, рядомъ съ Зигзаговымъ.

— Ахъ, чертъ пронырливый! — громко выругался Кромѣшный, вообще не стѣснявшійся въ выраженіяхъ, и сейчасъ-же, раздвигая толпу своими могучими плечами, ринулся по трапу на пароходъ. Третій издатель, счастливый обладатель длинной бороды и красиваго лица, величественно поплылъ вслѣдъ за нимъ. пользуясь его работой по раздвиганію толпы, и скоро Зигзаговъ былъ окруженъ всѣми тремя издателями, которые на перерывъ выражали ему свою ласковость.