Джалил Мамедгулузаде - События в селении Данабаш

Мамедгулузаде Джалил

События в селении Данабаш

Джалил Мамедгулузаде

СОБЫТИЯ В СЕЛЕНИИ ДАНАБАШ

Рассказал  Садых-Балагур

Записал Халил-Газетчик

Идущий из груди моей голос многому меня учит. То голос чистой моей совести, которая имеется у каждого. Всякий, кто внимательно прислушивается к ее велениям и ис-полняет их, много тайн откроет и многое постигнет.

Сократ ЛЕГОНЬКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Меня зовут Халил, а товарища моего Садых. Оба мы уро-женцы селения Данабаш. Сам я родился тридцать лет тому назад, иначе говоря мне ровно тридцать лет. Думаю, что и при-ятель мой Садых будет одних лет со мной, но я выгляжу несколько моложе. Он повыше меня ростом, но я плотнее; он смугл и не имеет растительности на лице, я же белее его и имею густую бороду. Еще одна разница в нашей внешности заключается в том, что я слаб глазами и ношу очки; я грамо-тен, и чтение, письмо сказались на моем зрении; товарищ же мой имеет острое зрение.

Короче говоря, оба мы - жители селения Данабаш. Я за-нимаюсь разносной торговлей; захватив под мышки несколько кусков ситца, я обхожу наше и соседние села и продаю разные ситцы, чем и зарабатываю себе на хлеб насущный.

Приятель же мой - бакалейщик; разложив в маленькой хибарке пуда три-четыре соли, ящик изюма и несколько пачек махорки, он сбывает товар и кое-как перебивается на эти зара-ботки.

Словом, оба мы бедные создания господа бога.

Правда, хоть это и утомительно для читателя, но мне при-дется предварительно рассказать кое-что о нас, иначе, я это знаю наперед, мои друзья, прочитав все это, будут недоуме-вать: что значит Газетчик и, причем тут Балагур. Чтобы преду-предить всякие недоразумения, я вынужден сказать об этом несколько слов, хотя рискую вызвать у читателей головную боль.

Мне кажется, такого потешного села, как наш Данабаш, не найдется во всем кавказском крае. Я не говорю, что оно пло-хое, боже упаси! Я никогда не погрешу против совести. Прав-да, я несколько обижен на наше село, но это никак не может свидетельствовать о том, что оно плохое; пускай хоть двести подобных мне бездельников будут недовольны нашим селом, и все же называть его плохим будет несправедливо.

Нет, нет! Клянусь аллахом, село наше очень хорошее. Если вы с терпением выслушаете мое повествование до конца, сами убедитесь, что наше село вовсе не плохое.

Однако вопрос о том, плохое наше село или хорошее, оста-вим в стороне: вовсе не к тому я веду речь; я хочу только ска-зать, что в нашем селе нет ни одного человека, который бы не имел своего прозвища. У нас это называется "аяма". Не знаю, поняли вы или нет. "Аяма" значит "легеб".

Разрешите немного отклониться от темы нашего рассказа.

До прошлого года я не знал слова "легеб", потому что не такой уж я большой грамотей. Никаких книг, кроме "Джамеи-Аббаси", я не читал. В прошлом году приехавший с того берега (реки Аракса - ред.) молла пел у нас марсия. К сожалению, я не запомнил его имени.

Однажды этот молла зашел в лавочку нашего Садыха-Балагура. В лавке был и я, были еще крестьяне.

Молла взял у Садыха две пачки махорки. Одну из них он вскрыл, набил свою трубку и попросил огня. Садых зажег спичку, и молла, задымив трубкой, поблагодарил Садыха:

- Да благословит аллах память твоего родителя!

После этого, сделав  несколько    затяжек, он обратился    к Садыху:

- Племянник, в чем причина, что к благословенному имени вашему присовокупили еще слово "балагур"?

Вопроса ахунда не поняли не только крестьяне, но даже я сам, хотя среди присутствующих я считался человеком уче-ным. Тем не менее о смысле вопроса ахунда мы догадались: ахунд спрашивал, почему Садыха называют балагуром.

- Балагур - это аяма, мое прозвище - немного помол-чав, ответил Садых.

- Что это еще за слово "аяма?" - с удивлением спросил ахунд и добавил. Какие же вы невежды!

Когда Садых спросил у ахунда, чем он недоволен, тот разъ-яснил: балагур не "аяма", а "легеб" Садыха. "Аяма" говорят люди необразованные, а "легеб" арабское слово. В заключе-ние ахунд строго-настрого наказал нам никогда не произносить слова "аяма", а говорить "легеб". Все мы согласились с ахундом.

- Ахунд! - вдруг обратился к нему Садых. - Вероятно, вы очень сильны в арабской грамоте?

- О чем ты спрашиваешь, парень? - сказал ахунд. - Ты думаешь, легко быть моллой и петь марсия? Кто же пустит на минбар человека, не завершившего курса обучения на арабском языке?

И тут Садых возьми да спроси моллу:

- Ахунд, как будет по-арабски хлеб?

Ахунд затянулся трубкой, посмотрел себе под ноги и, каш-лянув, ответил:

- Друг мой, в Аравии не бывает хлеба, потому и по-араб-ски названия хлеба нет. Кроме риса, там ничего не едят.

- А как по-арабски рис? - снова спросил Садых. Ахунд опять затянулся трубкой и после некоторого молчания каш-лянул и сказал:

- Племянничек, оказывается, ты и на самом деле балагур. Не зря, значит, крестьяне тебя балагуром прозвали.

Сказал и, поправив аба, вышел из лавки.

В тот день до самого вечера мы не могли отдышаться от смеха.

Итак, мое имя Халил, но прозвали меня Газетчиком, хотя, клянусь единым аллахом, к газете я никакого отношения не имею. Газетчик - это человек, обладающий умом и способно-стями, собирающий разные сведения, узнающий про интерес-ные события, чтобы напечатать о них и распространить повсю-ду. Я же не знаю, каким образом я мог стать газетчиком. Но о том, за что меня прозвали газетчиком, я расскажу вам как-нибудь после.

Моего приятеля называют балагуром, то есть любителем весело поболтать. В этом отношении нас еще уважили, дали нам не такие уж смешные и обидные прозвища. У нас в селении Данабаш некоторые имеют такие смешные прозвища, что вы животы себе надорвете, если скажу. Вот, к примеру, некоторые из них: Гасан-Коротышка, Гейдар-Верблюд, Сабзали-Трепач, Мухтар-Тугодум, Гасым-Зайчишка. Словом, таким прозвищам у нас, в селении Данабаш, несчесть числа; если их все записы-вать, то бумаги со всех российских фабрик не хватит.

Моего товарища Садыха прозвали Балагуром. Клянусь создателем, что это прозвище нисколько ему не подходит. Оно-то верно, что Садых любит поговорить. Где бы ни сел, начнет говорить, и ничем его не остановишь. Надо отдать ему долж-ное, сдается, что такого златоуста во всем мире не найти, И то сказать, в нашем селе Данабаш считают, что всякого, кто много говорит, можно окрестить балагуром, а между тем го-ворун говоруну рознь. Я видел таких людей, что говорили с утра до вечера, и слушатель ни чуточки не утомлялся. Если всякого, кто много говорит, называть балагуром, то мы долж-ны были бы назвать балагурами всех ваизов - проповедников: поднявшись на минбар, они ни за что не хотят покинуть его.

Нет, конечно, не всякий, кто много говорит, - балагур. Если кто-нибудь заводит разговор о господе боге или рассказывает о своей поездке в Кербалу или Мекку, можно ли таких людей называть балагурами? Конечно, нет, грешно говорить такие вещи, несправедливо.

Пусть говорят, что хотят, пусть Садыха называют балагу-ром, и все же он по гроб мне друг. Быть может, Садых и на самом деле балагур, но каждый раз, когда он говорит, я готов встать и расцеловать его в уста. А почему меня называют га-зетчиком?

Послушайте, я вам расскажу и об этом.

Меня прозвали газетчиком, когда я завел дружбу с Садыхом. Действительно, в том, что меня прозвали газетчиком, ви-новат мой приятель Садых. Тут надо будет рассказать с самого-начала.

Прошло, пожалуй, года два, как мы сблизились, а случилось это вот как.

Однажды, взяв под мышки несколько кусков ситца, отпра-вился я в лавку к Садыху. Тогда между нами не было еще тесно" дружбы. Я посидел у него немного. Мы были одни в лавке. И вот, пока я был занят курением, Садых, по обыкновению, на-чал говорить. Как я успел уже доложить вам, его речи всегда мне нравились, но на этот раз я просто-таки влюбился в него. Он начал рассказывать такие увлекательные истории, что не солгу, если скажу, что за то время, пока он рассказывал, вошли в лавку десятка два-три покупателей, да так и ушли они без покупок: каждому, кто входил в лавку за покупкой, мы отве-чали, что такого товара нет.

Садых говорил, говорил и наконец остановился. Посмотрел на меня значительно, вздохнул глубоко и сказал:

- Братец Халил! У меня одно желание... Я спросил, какое.

- Братец, - сказал он, я жалею о том, что все мы умрем и эти интересные события забудутся...

- Братец мой, об этом не горюй, - ответил я. - Эти со-бытия я запишу в тетрадку и назову "Данабаш". Мы помрем, но я завещаю, чтобы моих останков не отправляли в Кербалу и никаких поминок по мне не устраивали. Потому что, если я принадлежу к числу благочестивых рабов божьих, то и без по-минок сумею оправдаться на страшном суде, а грешному рабу не помогут ни поминки, ни что-либо другое. Я завещаю, чтобы после моей смерти все мое достояние обратили в деньги, отпе-чатали записанные мною события и раздавали книжки всем бесплатно.

Когда я кончил говорить, Садых вскочил с места, подошел ко мне и, крепко обняв и расцеловав меня в обе щеки, сказал со слезами на глазах: