Александр Терехов - Рассказы

Тут можно читать бесплатно Александр Терехов - Рассказы. Жанр: Проза / Русская классическая проза, год неизвестен. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте «WorldBooks (МирКниг)» или прочесть краткое содержание, предисловие (аннотацию), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.
Александр Терехов - Рассказы

Александр Терехов - Рассказы краткое содержание

Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Александр Терехов - Рассказы» бесплатно полную версию:
Александр Михайлович Терехов родился в 1966 году в городе Новомосковске Тульской области в семье служащих.После школы работал корреспондентом районной газеты в Белгородской области. Служил в армии. Сейчас-студент факультета журналистики МГУ.Литературным дебютом А. Терехова стал рассказ «Дурачок», напечатанный в еженедельнике «Неделя» в январе 1988 года. Первой журналистской работой в центральной прессе-очерк «Страх перед морозами» (журнал «Огонек», № 19, 1988 год). Участник Всесоюзного совещания молодых писателей 1989 года.Содержание:• Дурачок• Жестокое счастье• Страх перед морозом• Секрет

Александр Терехов - Рассказы читать онлайн бесплатно

Александр Терехов - Рассказы - читать книгу онлайн бесплатно, автор Александр Терехов

Александр ТЕРЕХОВ

Рассказы

ДУРАЧОК

В лазарет я попал в первый раз, поэтому никак не мог избавиться от настороженного оцепенения, вызванного желанием сразу, с первого раза, не допускать промахов и ошибок, которые поставили бы меня в зависимое положение.

Сосед по койке мне сразу не понравился. Он как-то очень живо воспринял факт моего появления.

— Ты ложись здесь, здесь ложись, слышишь? Тумбочка твоя — эта, верхнее отделение. Сколько служишь?.. Салага, значит… Иди пока белье получи, понял?! Да брось свой мешок… Что встал-то, как столб?

Я сначала следовал его суматошным советам, но потом, решив, что дальше больше, и лучше раньше, чем позже, резко выпрыгнул из предложенного ритма: мешок с туалетными принадлежностями и затрепанной «Роман-газетой» подчеркнуто небрежно швырнул на койку и лениво пошел к окну. Опершись на подоконник, стал смотреть вниз на черный от пыли снег, косолапую ворону и малыша с лопаткой, ее неуклонно преследующего.

Моя равнодушная спина привела соседа в раздражение.

— Иди, иди, встал чего? Уйдет сестра-хозяйка, что делать будешь? А тут и пайка скоро. Главврач заметит на обходе, что ты без пижамы, — мигом в роту отправит. Ты слышишь, нет?

«Сейчас он доведет мысль до того, что я своим стоянием подрываю обороноспособность», — зябко подумал я.

— Да ты чо? Оглох? а?

Он дернулся в кровати, чертыхнувшись, достал запропастившийся тапок и зашлепал ко мне.

— Да что увидел-то там?

Он посмотрел вниз, засуетившись, попытался глянуть с моего места, а потом запричитал в ухо:

— Да ты чо? Слышишь, что говорю? Встал чего? Иди, куда говорят. Слышишь? — Последнее слово он прокричал.

Я обернулся и сурово посмотрел на него в упор. Способ испытанный: дураков, а мой сосед был, несомненно, из вышеозначенной породы, он приводит в полное недоумение.

Он был мал и худ, со впалыми прыщеватыми щеками и изогнутым трамплином носом. Голубые светлые глаза под сдвинутыми к переносице бровями смотрели с изумлением. Волосы цвета сухого камыша он аккуратно зачесывал набок, организуя справа беленькую канавку проборчика.

— Ты чо? — Он выругался, определяя мое состояние. — Припух, что ли? Может, тебе подъем устроить в полвторого ночи?

«Ага, устроишь», — пообещал я про себя, не отрывая от него упорного, пристального взгляда, ожидая, когда же до него дойдет, что этим я выражаю только недоумение. Презрительное недоумение.

— Ты что молчишь-то? Идиот. Стоит и молчит, — выдавил он смешок. — Стой, стой… — Он еще раз деланно засмеялся и зашипел, уже отходя: — Душшш-шара!

«Все. Увял», — понял я и пожалел: «Жалко, что не ударил. Я бы врезал…»

Сосед ушел, хлопнув дверью.

Я сел на кровати, уткнул голову в кулаки, стал слушать, как бьется мое сердце, как стрекочет железный кузнечик часов. Я сопел и думал:

«Я правда, наверное, псих… Псих… Это правда, наверное… Больное, издерганное чувство суверенитета… Чушь несу, ведь чушь… Псих просто». — И слушал, как сердце бьется глухо и далеко в теле.

Весь день я ходил оглушенный абсолютным бездельем, тишиной и покоем. Так скорый поезд вдруг резко тормозит на перегоне — и птичий разнобой прорастает сквозь изумленный скрип сжатых тормозом колес, напоминающий о скорости, опалявшей душу. Этим скрипом, несостоятельным и пустячным напоминанием, был мой сосед по койке Шурик Шаповалов, рядовой комендантского взвода, который в гарнизоне обеспечивал охрану проходных.

Шаповалов мрачным взглядом встречал каждое мое появление в палате, сразу замолкал, а когда говорил я, напрягался, пофыркивал и качал головой, выражая бездну презрения к моим донельзя глупым и пустячным словам. Я спокойно смотрел на Шурика-не разозлился даже, застав его читающим мой военный билет, разысканный в тумбочке. «Жур-на-лист», — прочитал он мою профессию и с гадливой насмешкой бросил билет на кровать.

Я не разозлился. Напряжение, заполняющее душу человека в армии в жестком коллективе мужчин, непримиримых к слабостям и скупых на внимание и доброту, — это напряжение разжималось с каждым блаженным, пьянящим часом безделья. А Шаповалов… Это была чепуха, мелочи, пустяки по сравнению с морем свободы и отдыха, которое я пил, задыхаясь. Мой поезд тормозил.

Спать я пошел в полдесятого, оставив без внимания предстоящий фильм.

— Эй, журналист, подъем! — несмело затряс меня за плечо Шаповалов.

Было понятно, что собирается удержаться на грани шутки: то ли опыта для таких дел маловато, то ли увиденный фильм развеселил. Я был не склонен шутить. Сел в кровати, внимательно посмотрел в темноте на часы: убедившись, что до утра далеко, лег лицом к стене, так и не удостоив взглядом будилыцика.

— Подъем! Эй, журналист, подъем, — заныл он, пытаясь раскачать меня, как застрявшее бревно. Я был безмолвен и равнодушен к его потугам. Тогда он уцепился за мое плечо и принялся тянуть, все больше раздражаясь отсутствием реакции. Потом наклонился и крикнул в ухо:

— Подъё-ом! Журналист, подъем! Давай поднимайся! Я глаз не открывал. Он сел на меня и стал подпрыгивать. «Сколько угодно», — подумал я.

Служил он на полгода больше меня, и ему полагалось так поступать, а мне полагалось подчиниться. Но мой поезд сильно затормозил-я демонстрировал полное презрение к «шнурку».

— А может, ты умер? — хихикнул он и просунул свою ладонь к моему лицу. Шлепнул по щеке.

Легко так шлепнул. Обычно. Обычно так и бьют. В грудь или ладонью по щеке. Чтоб не оставалось синяков. Это точно-не остается.

Но он шлепнул меня слегка, играясь, что ли.

Мне надоел скрип поезда. Я хотел послушать лес и птиц, хоть ненадолго.

Сел в кровати. Шурик, улыбаясь в темноте, стоял рядом.

Я аккуратно протер глаза, отвернул одеяло, выпростал ноги, нащупал ими тапки, заправил рубашку в кальсоны, встал, схватил Шаповалова за ворот и рывком притянул к себе. Я сжимал его горло, встряхивал худое тщедушное тело, видел сразу затрясшиеся щеки и повлажневшие, вытаращенные глаза, спокойно сознавая, что, пожалуй, не понимаю, что делаю и зачем.

Он изумленно и зло вскрикнул: «Ты что, журналист?» — и уцепился своими клешнями за мои руки, слабо пытаясь их разжать. «Ты что-о?»-хрипел он и дергал головой, не догадываясь ударить меня.

Я выпустил его, стряхнул с ног тапочки и сел, выдохнув тяжелый бешеный воздух из легких.

— Псих… А все-таки поднялся… Все-таки я тебе подъем сделал… — нервно гнусавил он.

«Значит, не ударит. Все, значит…» — скучно понял я и лег, накрывшись с головой.

Шаповалов тоже стал укладываться, нервно смеясь и гнусавя. Когда лег, помолчал и сказал, заложив руки за голову:

— Журналист, напиши книгу обо мне. А?

— А? — еще раз квакнул он. — Я понимаю, я тебя мучаю… Я криво усмехнулся: видимо, Шаповалов не знал, как могут мучить люди друг друга, а его потуги были смешны и мелки. И сам он уже вызывал брезгливую жалость.

— Книги пишут о людях, которые представляют интерес для всех, — выговорил я правильную фразу.

— А моя жизнь тоже всем интересна. Жизнь обыкновенного, простого человека.

— Твоя жизнь не интересна никому. — Я подсластил пилюлю. — Как и большинства других. О тебе в лучшем случае будут помнить твои внуки, а правнуки уже забудут. Через сто лет уже никто не вспомнит. И никогда не вспомнит. Планета через миллиарды лет погибнет… И ни о ком никто не вспомнит-пыль будет от всего… И кому какое дело до тебя-соринки. — Мне хотелось, чтобы его мелкая душонка замерла перед холодом вечности.

Как замерла моя.

— Соринка… Моя жизнь… Что ты знаешь, журналист, о моей жизни? — сказал он книжно и надуто, подумал, что еще добавить, дернул кадыком и повернулся спиной.

Я засыпал, испытывая чувство, уже знакомое мне: это бывает, когда услышишь чужую исповедь, не захочешь, а заглянешь в чужую душу. И ничего вроде не произошло, а будто ржавчина невесомо-неподъемная легла на душу, и уж не знаешь, как прогнать это чувство.

Его выписали утром. А я даже не знал об этом, просто издали в коридоре увидел его сутулую фигуру с опущенной головой. Он долго оправлял шинель перед зеркалом и зашагал к выходу. Там Шурик опять притормозил, открыв дверь, обернулся востроносым бледным лицом, и дверь хлопнула. Все.

Ушел человек, и постель его заправлена, словно никто там не спал. Время равнодушным ветерком выдует его из памяти. Уже выдуло.

После обеда лазаретовский фельдшер — ефрейтор Клыгин украсил мою спину грибницей банок, и я пластом лежал в кровати, борясь со сном, и слушал треп сержанта Ланга — «замка» комендантов (зам. командира комендантского взвода). Ланг обживал новую кровать и трепался про всякую чепуху.

— Кто до меня тут лежал? Шурик Шаповалов? «Шнурок» из нашего взвода. Как он тебе? Странноватый? Это еще фигня. Он дурачок. Бамбук. С него вся рота укатывается. «Ефрейтор» — кличку ему налепили. Он тогда на третьей проходной стоял, Козлов решил пошутить и говорит ему смеху ради: «Шурик, тебе ефрейтора дают, ребята с коммутатора слышали, как командир роты по телефону об этом трепался». Он, дурак, обрадовался, прибежал к Семаку в строевой отдел, лычки выпросил и за ночь на посту понаклеивал. Утром в столовую на пайку с лычками пришел. Тут его Журавчак, есть у нас такой «дедушка» авторитетный, и остановил. Ты что, говорит, «шнурок» драный, припух, что ли?.. И хрясь оба погона. С корнем. У нас Журавчак такой бич, а Шурик что… млявота… стоит, глядит, моргает, и губы дергаются. Бамбук млявый. Рота на всю столовую ржала, завтрак на пятнадцать минут задержали.

Перейти на страницу:
Вы автор?
Жалоба
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии / Отзывы
    Ничего не найдено.