Феликс Светов - Чижик-пыжик

Светов Феликс

Чижик-пыжик

Феликс Светов

Чижик-пыжик

Повесть

1

За окном всю ночь гремело, сверкало, а под утро пошел совсем безнадежный, прямо осенний дождь.

Я раздернул шторы.

"Первый раз в жизни я ночую не дома..." - сказала она...

Нет, все-таки следует начать чуть раньше...

Она позвонила вечером, я только пришел домой, угодил под ливень, надо было переодеться...

Я не сразу вспомнил - кто и зачем. Очевидно, мы говорили долго, во всяком случае, я успел высохнуть.

А что, собственно, мне было вспоминать? Вечер, выставка, вернисаж, друзья-приятели, много водки, мало закуски... Да, как же! Глаза - как внезапно открывшаяся дверь... Куда?

- Хотите, я сейчас приеду? - спросила она.

Я посмотрел в окно: было темно, лил дождь.

- А вы далеко?

- Неважно. Где вы живете?

Я объяснил.

- Хорошо, - сказала она, - через час возле вашего метро.

Честно сказать, я ничего не понял, но через час стоял возле своего метро.

Дождь лил стеной, еще летний, веселый, но рванул ветер, и полетели желтые листья...

Все это мне совершенно ненужно, думал я. Но больше всего боялся ее не узнать. Прошлый раз сверкали люстры, происходящее ни к чему не обязывало, а тут темень, мокрая уставшая толпа и...

- Какой звонкий дождь!.. - услышал я. - Но я не опоздала, верно?

Вроде, даже ничего, подумал я, могло быть хуже...

Мы забежали в магазин и пришли ко мне, вымокшие до нитки, грязные и продрогшие.

- Выбирайте, - сказал я, - во всяком случае, эти рубашки сухие.

Очень странная была ночь. И неожиданная. Такой у меня никогда не было.

Да, за окном сверкало, гремело, а под утро полил безнадежный осенний дождь.

Мне никогда не вспомнить, о чем мы говорили, но говорили всю ночь, перебивая друг друга, и наши истории - удивительное дело! - были чем-то похожи, хотя мои начались на тридцать пять лет раньше.

Я раздернул шторы: что-то рано начиналась осень.

- Первый раз в жизни я ночую не дома, - сказала она.

Это я запомнил. И еще то, что она добавила:

- Я понимаю, ты мне не веришь. Но это чистая правда.

Я ей поверил.

С тех пор мы не расставались... То есть что значит - не расставались? Она приходила чуть свет, ежедневно, кроме субботы-воскресенья - пустые дни! Я только успевал продрать глаза и побриться. Редко удавалось выпить заварочки.

Нет, не приходила - врывалась. Дверь я заранее открывал, а то не услышу звонка за утренними хлопотами. Она появлялась, и дом наполнялся утренней свежестью, морозным воздухом, солнцем, тонким запахом духов... Да, именно так: она роняла со стуком сумку, вытаскивала бутылку "лимонной", что-то говорила, присаживалась к столу, закуривала...

- Сколько у тебя сегодня времени? - спрашивал я.

- Сорок четыре минуты, - говорила она, - сегодня перед работой мне надо успеть туда-то, а если не успею - будет ужас, а потом... Понимаешь? - Я понимал, тоже закуривал и открывал бутылку.

Есть она не хотела, барышни редко едят утром - они вообще не едят. Ну, не ест и не надо - ее дело, тем более часы отстукивали минуту за минутой. Я не настаивал. Но однажды совершил оплошность, и она имела для меня катастрофические последствия. Накануне пришли друзья, засиделись допоздна, пили-ели, и осталось множество всякой еды. Так на столе и стояла.

Она присела и, пока мы курили и обсуждали случившееся накануне, опустошала тарелку за тарелкой. "Ой, прости, я не заметила и, кажется, все съела..."

Кто ж это сказал, что барышни не едят по утрам? Не помню, но, пожалуй, он поторопился с обобщением...

В тот раз мне стало даже жарко - стыдно, когда уличают в откровенном эгоизме, а я за собой его не знал. Человек пришел рано - явно торопился ко мне, не успел выпить чаю-кофе, - а я думаю только о себе и о том, что сорок четыре минуты - не срок. Не срок, конечно. Но ведь кроме моих соображений есть, как говорится, и другая сторона? А другая сторона хочет есть. Я все перепутал, на самом деле, это я не ем по утрам, давно перестал, впрочем, с какого-то времени забывал и обедать, все равно вечером чем-то закусишь, так день и пройдет - надоело, скучно. Но ведь это мне надоело и скучно, речь-то о ней, а она, наверно, еще растет...

Я стал готовить. Кулинария моя была примитивной: яичница с помидорами, жареная картошка, мог предложить изыск - чечевицу с салом. Но ведь даже если и еще упростить: возьмешь, скажем, кусок мяса... Нет, те же самые сорок четыре минуты! Его отбить надо, мясо, да и не подашь просто так - не пильщику, надо и эстетику соблюдать: порезать огурец, хорошо бы травки - а как иначе? Отбить, жарить, подать... Да и прожевать следует, не проглотит же она разом... "Ой, как вкусно!.." - обычно говорила она и закуривала.

Я стал вставать в семь утра. Тоже непросто, если ляжешь неизвестно когда и как. Вставал - и к плите. К тому моменту, когда она появлялась и наполняла комнату утренней свежестью, она, эта свежесть, уже не могла перебить запах лука и горящего масла.

"Ура! - говорила она. - Сегодня, я вижу, у нас..."

Полчаса я отвоевывал, немного, конечно, а больше никак не выжмешь. Вот тогда и родилась мысль о необходимости радикальной победы над временем. Тоже, кстати, битва, обреченная на поражение. Как его победить - время? Но оно должно было принадлежать мне - все время должно было быть моим. И прежде всего - ночь. Я никак не мог забыть той первой ночи...

Я придумывал один вариант за другим, пытался осуществить то и это. Не получалось. Вмешивались некие посторонние силы, неожиданные обстоятельства - и все срывалось. Помнится, был один замечательный и совершенно реальный вариант, над ним я работал серьезно, но и он неожиданно и странно накрылся.

Тогда-то и влетела мне в голову мысль о неслучайности всех этих неудач. То есть, на самом деле, понимание возникло значительно позже, уже после того, как все произошло, раньше я был настолько захвачен идеей о необходимости победы над временем, что ни о чем постороннем и думать не мог. Я хотел, как уже было сказано - одолеть время, мне грезилась ночь, время должно было быть моим. Должно?.. Нет, я не думал о том - а есть ли у меня право?..

Вот где была зарыта та самая кошмарная собака: в том, что я не хотел, был не в состоянии осознать предупреждение.

И только потом, после случившегося, возвращаясь к странности моего тогдашнего помрачения, я вспомнил Библию. Историю с валаамовой ослицей. Вот где была разгадка.

Я вспомнил, как и по какому поводу обратил на эту историю особо пристальное внимание. То есть я давно ее знал, она, как мне всегда казалось, совершенно ясна, а потому всматриваться в ее глубину мне в голову не приходило. Но однажды я получил письмо от давней моей приятельницы, она в ту пору была неофиткой и вгрызалась в Библию с особым рвением. Я отбывал ссылку, времени достаточно, стал подробно с этим письмом разбираться.

Корреспондентка моя, благочестиво начав изучение священного текста, сразу же, как она писала, обратила внимание на многочисленные противоречия, тем не менее, мужественно продолжала продвигаться, но, добравшись до четвертой Книги Моисея - Числа, остановилась на истории с Валаамом - и Книгу закрыла. Понимаешь, писала она, несомненно, все дело в погрешностях перевода, мне и в голову не приходит усомниться в самом тексте - ты не подумай! Откуда эти темные, неграмотные монахи - или кто когда-то все это переводил, могли знать арамейский? Конечно, они переводили с греческого, но и его толком не знали не было тогда хорошего образования, в университетах они не учились и переводили как Бог на душу положит, исходя из собственных понятий. Во всяком случае, я решила подождать, пока за это дело возьмется наша современная школа перевода, ты же знаешь, какие у нас сегодня переводчики?.. Дальше шли имена ее приятелей-переводчиков, прославившихся переводами современных американских и французских романов. Пусть они, эти переводчики, сегодня не знают арамейского-греческого, писала она, им ничего не стоит подучиться, главное современная методика и школа. А то, что я вижу в синодальном переводе, противоречит даже элементарной логике. Тут она и привела пример с этой самой ослицей. Пример вопиющего, с ее точки зрения, противоречия.

Я напомню эту историю, она того стоит, а для меня - ну, когда я начал разбираться со случившимся, имела особое значение.

История такая. Было это в пору, когда евреи уже вышли из Египта, шли по Месопотамии, прокладывая себе дорогу мечом и чем придется. Всех побеждали и продвигались к Земле обетованной. Никто противостоять им, разумеется, не мог, потому как Бог всегда был рядом: Он их вывел, Он их вел, и они были Ему любезны. Как с ними справиться? Так дошли они до земли моавитян, остановились на равнинах Моава, при Иордане, против Иерихона. И натурально, моавитяне и царь их Валак весьма устрашились: что делать с народом, который поядает все вокруг, как вол траву полевую? Валак отправил послов к Валааму, который проживал где-то на реке Евфрате, был человек знаменитый своими связями с Господом и волхвованием. Приди, сказали послы Валааму, прокляни народ сей, иначе нам с ними не справиться, а мы знаем, что кого ты благословишь, тот благословен, а кого проклянешь - проклят. Послы пришли, разумеется, не с пустыми руками: и в те древние времена бесплатно ничего не делалось. Что ж, сказал Валаам, подождите ночь, я спрошу Господа, и как Он мне скажет, так и будет, без Него не могу. Господь сказал Валааму очень четко: не ходи с ними и не проклинай народа сего, ибо он благословен.