Петр Краснов - Доблестью побеждаю!..

…По площади, разгоняя толпу, проехали два конных жильца. И сейчас же вдали раздались мерный, рассыпчатый треск литавров и трубные звуки.

Костя повернулся им навстречу.

Народные толпы расступились широкою улицей и, сколько глаз хватал, до ворот Китай-города видна была сплошная волна входившей в город конницы. Яркими блесками сверкали обнажённые сабли и бердыши, вспыхивали пламенем копья и наконечники стрел, порой над ними взмётывались золотыми огнями поднятые трубы и тогда гремели призывом их медные голоса.

Как-то сразу надвинулась на Костю и Павла Рябинина красно-белая стена трубачей.

Маленькие серые лошади, чищенные и холёные, по восемь в ряд, вступили на улицу. На расшитых алым сукном сёдлах, в алых с жёлтыми тесьмами и кисточками кафтанах и в круглых, подбитых ватою и отороченных мехом белых шапках, сидели литаврщики. По сторонам седла, подле передней луки были прикреплены ремнями небольшие полушария медных литавр, обтянутых кожею. Перед этими восемью ехал на рослой белой лошади старый литаврщик с большим барабаном. Его кафтан расшит был золотым позументом. Седая борода ниспадала на грудь, и строго смотрели чёрные глаза из-под нависших бровей. За первым рядом литаврщиков ехало восемь трубачей с длинными медными трубами, обвитыми жёлтыми тесьмяными лентами.

— Бом… бом… — ударял старый литаврщик в тяжёлый барабан… И сразу трещали малые литавры, рассыпались трелями. Ярко вспыхивали разом поднятые кверху трубы, надувались румяные щёки молодцов-трубачей, и короткий весёлый перелив резких трубных звуков взлетал к небу. И сейчас же опускались трубы, упирались раструбом в правое бедро, бил глухо большой барабан и ему вторили малые литавры. Была красота и сила во властном призыве труб, и было забвение страшного прошлого в глухом рокоте барабанов, и были радость и счастье богатой и успокоенной жизни в блистании жёлтым расшитых алых кафтанов и белых шапок.

За трубачами, немного отступя, на дивном, сером в яблоках арабском жеребце ехал воевода, начальник полка. Богатое, белого ремня конское оголовье было убрано с восточной роскошью. Между ушей коня стояла серебряная трубка и с неё спускались пёстрые страусовые перья. К переносью, под серебряными цепочками ниспадала из-под чёлки длинная, доходившая до самых храпков, кисть из белых шёлковых, золотых и серебряных нитей. Под шеей висел «науз», такая же кисть из пряденого золота и серебра. Тёмная грива была заправлена в золотую сеть. Вместо поводьев от удил тянулись двумя рядами серебряные цепи, — «поводные» из небольших колец и «гремя-чая'7 из дутых в виде колец погремушек. Над коленом были надеты серебряные бляхи, а у копыт тонкими ремнями были подвязаны «остроги» — серебряные шпоры с бубенчиками. Поверх узды был надет «охват» из белого бархата, расшитого золотом. На нагруднике были нашиты большие золотые бляхи. От кожаного с белым сукном седла к хвосту лошади, накрывая её спину и круп, шёл парчовый «плат», расшитый золотым узором.

Точно понимая всю красоту и ценность наряда, жеребец не шёл, а плясал вслед за трубачами, высоко вскидывая блестящими в мокром снегу копытами, — передними темно-серыми и задними, где ноги были «в чулках», прозрачно-розовыми. Он далеко откинул хвост, разделанный пером, в один волос, и, раздув до красноты свои нежные, серые ноздри, прядал шёлковыми ушами и выворачивал темную глубину блестящих выпуклых глаз.

На седле, по-старческому красиво, глубоко, как старик, но легко, как юноша, сидел воевода. Он был небольшого роста и, как водится, немного тучен, но тучность его скрадывалась мускулистою крепостью тела и лёгким чеканным зерцалом с разрезом на левом боку и на плечах, застёгнутым свежими, белыми сыромятными ремнями. Оно было без рукавов и из-под блестящих стальных плиток зерцала выходили складками рукава белой рубахи, стянутой у кистей поручниками и жёлтой кожи рукавицами, подбитыми мехом.

Крупные доски зерцала были украшены мелкой чеканной работой и на средней доске был выбит полковой герб: двуглавый орёл с тремя коронами, окруженный лавровым венком. Под зерцалом был надет белый парчовый кафтан, и других доспехов не было на воеводе. На голове воеводы был надет высокий стальной шелом. В этом снаряжении старик казался сильным и красивым. Ноги в сапогах светло-жёлтого сафьяна уходили в глубокие кованного серебра стремена.

Лицо воеводы всё лучилось улыбкой. Улыбались серые сверлящие глаза из-под кустистых бровей, улыбались щёки, покрытые тонким переплётом мелких морщинок, змеилась улыбка под серебром усов и в холёной бороде. Серебро, золото, сталь, белое сукно, конь серебряный, всадник серебряный, кисти «науза», бляхи наколенников, снег под ногами — всё было чистое и светлое, — белое и радостное.

За воеводой, между двух прапорщиков, ехал в лёгких доспехах, на громадной серой лошади, великан-старик с тёмно-серой бородой, распустившейся по груди. Левой рукой ременными поводьями он сдерживал могучего коня, а правой, согнутой в локте, держал древко знамени. Ветер играл полотнищем белого атласа с бахромою, и на нём виден был расшитый шелками двуглавый орёл с опущенными вниз крыльями, с тремя коронами, окруженный лавровым венком и надписью по латыни «Virtute supero!''.

Дальше блестящей громадой, без строя, на резвых аргамаках надвинулся полк. Всадники были один лучше другого и богатством одежды, и красотою лёгких коней, и удалью посадки. Ни мушкетов, ни иного огненного боя у них не было, но висели на боку на широких поясах сабли, украшенные цветными камнями, золотою и серебряною чеканкой, тонкой насечкой на кольцах ножен и на их наконечниках и филигранными цепями на рукоятках.

— Государев полк! — сказал кто-то позади Кости. Восторгом дышало это слово.

— А что за Государев полк? — быстро обернулся к говорившему Павел Рябинин.

— Государев полк — один! Его, Государева полку, стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы бьются своим обычаем. Только у них и бою, что под ними аргамаки резвые, да сабли востры. На которое место ни придут, никакие полки супротив их не стоят!..

Из волны конников выделился молодой красавец на вороном жеребце. На задних ногах плясал вороной, передними черкал по снегу, словно ступить не хотел. Хвост развевался султаном. Алая тесьма заплетала гриву, алый плат, золотыми нитками расшитый, закрывал спину жеребца. Бряцали цепные поводья, звенели весёлым звоном, а всадник, точно слившийся с конём в одно, улыбался из-под отороченной мехом шапки. И соболь меха сливался с соболем бровей и тёмным блеском молодых глаз. Сабля прыгала и моталась на золотом поясе и был широк чеканный конец её ножен.

Мелькнул всадник мимо Кости, сверкнул ему молодой безусой улыбкой, — будто знакомый, будто сам Костя отразился в лихом строю Государева полка.

Больше тысячи коней!.. Больше тысячи всадников!.. Кони один резвее другого, один краше, породнее, чем другой: арабской, персидской, татарской породы. Рослые горбоносые дербеты калмыцких степей, легкие рязанские аргамаки, кони, приведённые из далёких стран, из-за снеговых гор, от самой Палестины… Мелкие, но крепкие приволжские бахматы… Серые, вороные, рыжие, гнедые, караковые, пёстрою тачною, лёгким проездом, коротким скоком на месте, надвигались они — один порыв и стремление вперёд. Кажется, попусти их чуть-чуть, — и ринется полк и сметет сабельным боем всякого врага и супостата.

— Эти поляка побьют! — сказал тот же голос позади Кости.

— Эва! Куда поляку супротив Государева полка устоять!

И когда влился в толпу длинной, на сотни шагов волной Государев полк, народ не выдержал, и громкое, ликующее, захватывающее «Ура!» вылилось из народной груди.

— Ура! Ура-ра-ра…Ур-ра… а… а… а!.. — вопила вся площадь.

Испуганные лошади кидались, но сдерживаемые всадниками взвивались на дыбы, прядали, бочили, и ещё пестрей, ещё красивей и грозней была проносящаяся широким проездом громада нарядных всадников. Где-то далеко впереди бил тяжёлый барабан старшего литаврщика: бумм… бумм… Ему вторили, рассыпаясь дробью, малые литавры и рвали небо медные звуки весёлых труб. Проходил Государев полк…

— Сказывают, у Патриаршего двора Царь с Царицей да с Иосафом Патриархом полки смотрят, — сказал неподалеку кто-то в толпе. Дрогнуло Костино сердце. Царь… Царица… Патриарх… Вот бы кого поглядеть!.. Вот бы перед кем пройти самому на коне в Государевом полку. Вот бы кому сослужить службу, подвигом потешить, победою порадовать! Постоять бы против турка аль против шведа либо поляка!..

Стройная музыка, загремев, отвлекла Костины мысли. Волынщики, литаврщики и трубачи играли ладную песню. Трубные звуки сливались с треском литавров, словно одно было связано с другим. Синее с белым знамя, с вышитою на нём шелками и золотом рукою с мечом, колыхалось над закованным в железо, прямым и худощавым воином. Шёл немецкий драгунский полк с большими мушкетами. Весь ровный, на вороных гольштинских конях с большими, тяжёлыми головами, одинаково одетый в стальные шлемы, латы и тяжёлые сапоги с отворотами, он двигался по четыре в ряд, тесным строем, с ровными промежутками между швадронов.