Пепельная Луна - Ольга Михайловна Фарбер Страница 11

По правде сказать, Сонино взросление беспокоило ее больше, чем она могла даже себе в том признаться. Ее девочка в платьицах с кружевными воротничками, которая совсем недавно – для матери все как вчера – тянула пухлую ладошку, чтобы идти в школу за руку, сначала превратилась в худощавого подростка, предпочитающего рваные джинсы и растянутые майки, а потом – в модельной внешности стройную девушку. Да еще этот фамильный взгляд Семена, словно говорящий: стоп, я тебя люблю, но дальше – моя территория, и только я тут хозяин.

Как никто другой, она знала этот взгляд, который ловила даже в разгар самых бурных ласк, когда обвивала руками его плечи и казалось, что ближе, чем они стали друг другу, не может быть на свете. Даже проводя кончиками пальцев по его закрытым векам, она знала, как он в следующую секунду посмотрит на нее – бесконечно близкий и бесконечно далекий. Теперь Соня, спустя почти два десятилетия, переняла эту эстафету. Собственная дочь, рожденная от чужого мужа, как будто тоже становилась чужой…

Катя вспомнила, как во время беременности, глядя на результат ультразвукового исследования, доктор сказала: «Вот уже и плечики видны у нашей девочки». На выпускном фото легкое платье на бретельках не скрывало, а, наоборот, подчеркивало хрупкие плечи молодой девушки. Да у нее и ключицы выступали как у маленькой.

Сердце Кати сжалось от безграничной нежности и смутной тревоги, которая появляется у каждой женщины одновременно с рождением ребенка, но не каждой осознается, а бывает и так – дремлет до поры до времени. До поры, когда надо разжать свои пальцы и выпустить подросшую ладошку в большой мир. До времени взросления.

Она взяла телефон и набрала номер Сони. На этот раз гудки длились недолго, дочь как будто ждала ее звонка.

– Привет, мам! Ты что, сразу на работу поехала? Я тебя дома жду-жду!

– Сонечка, я плохо себя почувствовала в поезде, и водитель отвез меня на Николину… Если у тебя сегодня нет учебы, может, приедешь? Я соскучилась!

– Мама! – Голос Сони задрожал. – Ну какая Николина, у меня же нет машины, чтобы тащиться туда. Я тебя жду, потому что мне деньги нужны. В кредитку залезать не хочется, с нее же наличные только под большой процент снять можно.

– Погоди, разве тебе не хватило тех денег, которые я оставила на две недели?

Соня шумно вздохнула.

– Представляешь, оказалось, что по истории и основам мировой культуры учебники надо покупать перед экзаменами, а они такие дорогущие! Ну и, если честно, я еще маникюр с педикюром в дорогом салоне сделала. Не рассчитала…

– Ты хоть там голодной у меня не сидела? – забеспокоилась Катя. – Позвонила бы, я бы перевела тебе на карточку, или к бабушкам заехала.

– Да я думала, что дотяну до твоего приезда…

– Хорошо, приезжай на Николину и как раз возьмешь деньги.

– Мама, что ты заладила со своей Николиной. У меня дела в городе!

– Тогда пройди в мою комнату и открой второй сверху ящик комода, там есть наличные, их тебе должно хватить. Не клади трубку, иди посмотри.

Через пару минут Соня откликнулась:

– Хорошо, но мне еще взнос надо сделать.

– Какой взнос, куда?

– У нас девочка на курсе заболела, представляешь, у нее рак, и мы собираем на лечение в Израиле. Мама ее одна растила, у них нет таких денег.

– О господи, Сонечка, какой ужас! Ну что же ты мне ничего о своих делах не рассказываешь… Обычно в таких случаях, когда собирают деньги, открывают расчетный счет. Ты его знаешь? Я могу перевести на этот счет с банковской карты.

– Не знаю, нет пока никакого счета. Мы так ее маме относили.

– Хорошо, завтра, надеюсь, мне полегчает, и я тебе привезу. Сделаешь так, как удобно.

– Спасибо, ну я пошла.

– Соня, если у тебя возникают какие-то проблемы, говори мне о них, пожалуйста. Ты же знаешь, я много работаю и не так часто тебя вижу, как хочется, но это не значит, что я не беспокоюсь о тебе!

Соня замолчала, как будто задумалась.

– Хорошо, не беспокойся, я в порядке.

* * *

Лунный свет заполнял комнату ровным свечением. Даже обычные предметы вроде настольной лампы и деревянного стула с высокой изогнутой спинкой казались исполненными особой значимости и даже таинственными. Лампа имела бронзовое основание в виде львиных лап, при неверном свете луны чудилось, будто они подрагивают и еле сдерживают себя, чтобы не двинуться по столу навстречу Катиному взгляду. Старинный стул напоминал трон – возможно, на нем сидела еще прабабка Семена, у которой, как слышала Катя, были цыганские корни и при этом дворянский титул.

Заснуть никак не удавалось. В детстве, когда сон не шел, Катя всегда считала бабочек – капустниц и махаонов, именно они были знакомы ей по даче на станции Удельная. Она вспомнила, какие пируэты выписывали бабочки в ее фантазиях, как убаюкивали, уводили в страну снов.

Она попыталась призвать на помощь бабочек из детства, но они не захотели возвращаться, вместо них приползли тяжелые, как майские жуки, обрывки мыслей и воспоминаний: Дирк сжимает запястье Анны, Лена с безмолвным ужасом указывает на экран, Оноре де Монтиньяк уходит по перрону прочь, как будто не было у них полуночного разговора про литературу и архитектуру.

И еще кое-что беспокоило ее, в чем не хотелось признаваться самой себе. В эту поездку в Берлине она впервые осознала, что мужчины стали меньше ею интересоваться. Этот до банальности обидный факт не ранил, но, как назойливый комар, постоянно вился и зудел на периферии сознания. Еще два года назад в Париже встречные мужчины улыбались ей и говорили комплименты, что совсем не характерно для французов, вовсе не являющихся такой любвеобильной нацией, как было принято считать в детстве после чтения «Трех мушкетеров». Аура внимания, которая обволакивает каждую сексуально привлекательную женщину, словно истончилась.

Она не замечала этого, а в Берлине осознала как-то разом как нечто непреложное, раз и навсегда свершившееся. Все очевидно, ведь даже Денисов играет роль коленопреклоненного рыцаря на расстоянии и не спешит к ней на романтический ужин со свечами, ведь даже Монтиньяк… ушел и не оглянулся, чтобы вежливо проститься со своей попутчицей. Катя зажмурилась, словно собиралась