Обыкновенные люди - Дмитрий Евгеньевич Cерков Страница 18

Немногие знают, но когда очень часто и долго щелкаешь пальцами, суставы изменяются и становятся чрезвычайно гибкими, да настолько, что свободно выгибаются в обратную сторону, точно гнутые фонарные столбы после ДТП, ну или, на худой конец, погнутые ураганом тонкие деревья. В таком неестественном положении они выглядели так необычно, как-то «липко» и жутко, что Саша, находясь в обществе людей, отчаянно контролировала угол их отклонения, когда ей приходилось надавливать ими на твердые объекты или, скажем, опираться на пальцы, чтобы подняться из-за парты. Больше всего она не хотела открывать для новых зрителей свою безобразную уникальность. В противном случае окружающие могли приметить это ее отличительное свойство и обязательно попросили бы показать им поближе, как же так ее пальцы причудливо гнутся: «Тебе сложно, что ли? Ну, покажи!»

Это был очередной отстой. Отказов они не принимали. Когда же она вынужденно соглашалась и неохотно, точно раздеваясь перед ними, выгибала пальцы, они смотрели на нее такими брезгливыми взглядами, но так восхищенно ахая, точно она артист цирка уродцев.

Однако даже во время демонстраций возможностей своего тела она всегда пыталась сохранить хотя бы небольшой градус своей человечности, не доводя угол отклонения пальцев до уродливого предела. Держалась за каждый миллиметр отличающий её от безымянного: «Фу, гадость! Покажи еще!»

От экспоната для рассматривания и обидного аханья.

Иногда, правда, некоторые отмечали, как неохотно она развлекает их, и недовольно высказывали ей: «Это все? Я знаю, ты можешь Больше. Я видел! Ты даже не стараешься!» – тогда ей приходилось погнуть себя для них еще больше. Если же она отказывала первым в дополнительной и более полной демонстрации, вторые сами начинали хватать ее за пальцы и гнуть их, под насмешки третьих: «Давай я сам покажу!». Еще бы! Артистка цирка уродцев – тут же теряет неприкосновенность ладошек, превращаясь из человека в «фу, гадость». В интересные и гибкие пальцы, которые обязательно нужно проверить на гибкость.

И проверяли её часто. Целая очередь выстроилась. Каждый раз надеялась, что пронесет, но в очередной раз ее трогали и гнули, как и куда им вздумается. Так что решила не надеяться. Какой в этом смысл. Все равно же погнут. А если не надеяться, то и не так обидно. Всего-то и нужно, что начать относиться к своим пальцам как к общественным и иметь в виду, что эти пальцы еще не раз окажутся в чужих руках.

С тех пор, как ее однажды погнули перед всем классом прямо у доски, она чувствовала себя какой-то совсем погнутой, точно бракованной, но не знала, куда сдать себя такую, чтобы выдали новую на замену. С обычными и своими пальцами, а не гибкими и общественными.

– Вот же отстой.

Тогда она в первый раз и задумалась, стоит ли?

Тогда же она в очередной раз увидела окно, а с кровати в очередной разскатилосьнепутевое солнце:

– И как же все-таки оно спит?

Саша изменяла годы, зубы и паспорта, но то окно в кирпичном доме неизменно светилось.

Она пошла в школу, и в окне горел свет; одноклассники дразнили ее плоской – окно тут как тут, дразнить перестали – окно ничуть не изменилось; окончила школу – окно как всегда – безапелляционное окно, где всегда горит свет.

Когда же она повзрослела и познала не только скорость, но и стоимость света, она призадумалась повторно: «Кто-то совсем свет не экономит. Переводит свет впустую. Видно, денег у них больно много, или мозгов больно мало, и они считать не умеют».

Странный хозяин, что 24 часа в сутки оставляет включенным свет.

Не то чтобы она сама очень хорошо умела считать, но чужие деньги считала очень даже неплохо. Особенно хорошо у нее это получалось тогда, когда не было своих.

А денег у нее всегда было не то чтобы много. Вот завитков на волосах было прилично, а денег, чтобы эти завитки выпрямить и уложить, не очень.

После окончания университета необходимость искать деньги и фальшиво улыбаться, чтобы искать деньги, лишь обострила ее навыки подсчета чужого и недосчета своего. Она не завидовала окну, но порой оно ее раздражало. «Это же надо!» Оно точно дразнило ее. Кто-то работу ищет, а кто-то беззаботно жжет то, чего она ещё даже не заработала.

Впрочем, если не ожидать от себя многого, то и не так обидно. А если и вовсе не ожидать ничего, то даже общественные пальцы уже совсем безразлично гнутся.

Иногда у нее начиналось настроение, но оно всегда заканчивалось, ну или истекало, как срок годности пакета с молоком. Поэтому она предпочитала вообще не начинать его, нежели потом избавляться от просрочки. «У любого настроения есть срок, – знала она. – Любое настроение испортится. Даже самое хорошее. А значит, в нем нет никакого смысла».

Нет никакого смысла в «что-то», если это «что-то» неизбежно пройдет. Стухнет или погнется. По этой причине Саша перестала испытывать настроение от покупки вещей, ведь уже в момент покупки она представляла, как избавляется от них. Через несколько лет или может быть даже месяцев. Какое здесь в самом деле может быть настроение? В этом смысле все, что она приобретала, с самого начала уже было просрочено. С самого начала прошло. В особенности она сама. Вот и молоко портилось раз за разом, а с ним портились зубы и растягивались лифчики.

Но только не свет в окне.

Окно двенадцатиэтажки напротив – единственная вневременная постоянная, которая не зависела от сроков годности молока, количества (и качества) зубов и размера одежды.

Все изменялось: что-то увеличивалось, что-то уменьшалось – но только не окно. Окно было непременно и неизменно: менялись носки, пломбы и лифчики, но ни один лифчик не мог заставить то окно измениться. Оно существовало вне времени, пространства и темпов роста груди и объединяло воедино все ее изменяющиеся взгляды в него. Объединяло все пуховики, шорты и учебники, даже те, которые изменились настолько, что перестали изменяться вовсе.

«Свидетельство о ней»

С наслаждением щелкнула пальцами. «И все-таки для кого же оно там горит?» – подумала она, когда в последний раз размышляла о том, стоит ли или нет.

Искать деньги и фальшиво улыбаться у нее совсем не получалось. Деньги и вовсе не хотели находиться и при первой возможности убегали от нее, и прятались где-нибудь в кредитной карте. А с улыбкой так и вообще неудобно вышло – не получалось у нее фальшиво улыбаться – форма черепа не та. Стоило попытаться притворно и клиентоориентированно улыбнуться,