Инна Кинзбурская - Один год в Израиле Страница 19

Она очень способная, Таня. Хорошо училась, ей давалась математика. Оба могли стать учеными. Но Таня хотела выйти замуж только за знатока Торы. Потом, когда они уже были женаты, Таня узнала, что Даня раньше подумывал о том, чтобы совмещать жизнь в йешиве с учебой на физическом факультете университета. И даже сам ребе почти что разрешил ему это.

Таня бы этого не допустила. Если бы она знала о таких грешных замыслах будущего мужа, он бы не стал ее мужем. Она не протестует, что Даня так мало получает, ничего не зарабатывает -- только стипендия. Она сама работает, благо знает компьютеры. Лишь бы он учился. Он учится. И молится. Молится и учится. Она тоже молится. Они ждут Мессию.

Изучение Торы -- занятие достойное. Но как прокормить, одеть, обуть такую семейку? И где-то надо жить, должна быть крыша над головой, чтоб было, где читать благословения, плодиться и размножаться. Как повелел Всевышний.

Ире больно смотреть на их трудную жизнь.

-- Я не могу, чтобы у них было хуже, чем у меня. Она работает невозможно много, берет учеников там и тут.

-- Сколько можно так работать? Надо и о себе подумать немного, -- жалуется Абрам.

-- Я не могу не работать, -- оправдывается Ира. -- Дане нужны деньги.

-- Но они взрослые люди.

Даня пробует зарабатывать. Он иногда читает лекции.

Она старается оправдать сына. Она приносит жертвы. Она бросает на алтарь свое сердце и свой кошелек. Их с Абрамом кошелек. Нужна квартира? Родители берут в банке ссуду. Несколько лет молодые живут в небольшой трехкомнатной квартире. Но теперь у них уже трое детей.

-- Я не могу видеть, как они живут, -- говорит Ира. -- Детям нет места. Они должны купить квартиру побольше и в другом, лучшем, районе.

Деньги? Вечная проблема -- деньги. Денег нет. Но есть еще пенсионный фонд, то, что они накопили для себя -- на старость. Когда совсем не смогут работать.

Жертвоприношения принимаются со спокойствием языческих богов. Даете -берут. Почему нет? Чем дальше, тем больше. Это уже не жертвы -- обязанность.

-- Мама, -- раздается телефонный звонок, -- надо платить адвокату.

-- Но у меня уже нет денег.

-- Я думал, ты можешь взять в банке.

Ах, какая святая простота, он думает, что у мамы бездонный счет. И ей становится стыдно, что счет в самом деле не бездонный.

-- Ничего, -- говорит она мне, -- как-нибудь выкрутимся, займем.

Если можно оплатить квартиру, то мелочи -- сам Бог велел.

-- Мама, -- звонит Даня, -- я заболел, нужно купить лекарство, а у нас в банке минус.

Ира мчится в свой банк, и -- о, радость! -- у нее что-то есть на счету: перевели зарплату из музыкальной школы. Можно перечислить немного на счет своего идола.

-- Я не могу видеть, как спит младший -- в манеже, -- рассказывает мне Ира. -- Ему неудобно. Я как-то утром вынимала ребенка из этого ложа, душа заболела. Сказала, что надо купить ему диванчик или кроватку, я заплачу. Сколько стоит детская кроватка? Двести? Триста? Ладно, ради ребенка -- еще триста.

Через несколько дней раздается телефонный звонок, и в трубке -- голос Тани:

-- Вы хотели, чтобы мы купили кроватку. Но зачем покупать что-то временное? И простая кроватка не пойдет в новую квартиру. Даня (о, это не она, а Даня, сын, которому Ира никогда не откажет) присмотрел хороший салонный диванчик. Сколько стоит? Полторы тысячи. Но очень приличный. Как оформлять -- на два платежа или на пять? На два -- дешевле.

-- Я посмотрю, я еще не знаю, что у меня в банке, -- бормочет Ира.

А мне говорит:

-- Я, конечно, заплачу, но скажу ему -- все. Я так не могу. Откуда? У нас нет.

-- Вы верите? -- качает головой Абрам. -- Это уже не раз было. Твердость на полчаса.

Однажды я застала Иру усталой, она хлопотала на кухне, что бывает нечасто, больше готовит Абрам под присмотром Иры -- он сейчас свободнее.

-- Едете в Иерусалим? -- догадалась я.

-- Да. Моя невестка столько мне назаказала, два дня стою у плиты.

-- А Абрам едет?

-- Нет, Абрам не хочет. Поеду автобусом.

-- У меня просто нет сил, -- объясняет Абрам. -- Раньше я приезжал к детям и все делал, даже окна мыл. Правда, окна мыть для них необязательно. Это нигде не записано. Но я мыл. А теперь не могу, устаю. Они меня не трогают. Но привыкли, что мама -- перпетум мобиле. Вечный двигатель.

-- Нет, Абрам, что ты говоришь. Даня жалеет меня. Он же говорил мне: "Мама, иди спать".

-- Ну, конечно, сказал, а сам лег и уснул. И Таня тоже. Оставили тебе троих детей. Попробуй бросить и пойти спать.

-- Я их понимаю, -- Ира опять старается оправдать и себя и их. -- Они молодые, они так устали: трое детей. Им хочется поспать.

-- Я не могу все это видеть, -- говорит Абрам. -- Это невозможно терпеть. Ира готовит, выкладывается, покупает все в магазинах, где только кашер, платит за все на двадцать, тридцать процентов дороже, а то и в полтора раза дороже. А когда приезжаем, они расспрашивают и рассматривают с таким недоверием, так подозрительно. Порой это даже оскорбительно.

Он все реже ездит в Иерусалим, но ничего не может поделать с Ирой.

-- Мне больно смотреть на свою жену, когда она приезжает домой оттуда. Она сидит -- маленькая, старенькая, сгорбленная. Нет сил подняться. Я хочу, чтобы мы, сколько еще положено, пожили нормально.

-- Ах, он ничего не понимает, мужчины вообще ничего не понимают.

Зашел разговор о требовании кашрута иметь посуду отдельно -- для мясной и для молочной пищи. Для Тани и Дани -- это обязательно. Иначе они не будут есть.

-- Иринька, -- сказал Абрам, -- у тебя с посудой все в порядке. Когда дети у нас были? Не надейся, что твой сын выпьет у тебя стакан воды.

-- Ну что ты говоришь... Помнишь, они у нас были на Суккот.

-- Господи, когда это было! С тех пор они ушли еще дальше.

Ира кивает, она согласна -- ушли. Стали еще более жесткими и нетерпимыми.

-- Ах, -- вздыхает она, -- Хаим такой сладкий. -- Это она о старшем внуке. -Сегодня праздник, а мы не с ними. Так плакать хочется, такое настроение...

А у них? Им тоже хочется плакать оттого, что вы не рядом?

-- Да, да, Хаим все время спрашивает: "Бабушка, когда ты приедешь?"

Иногда Абрам сдается и везет Иру в машине, но все больше Ира едет в Иерусалим автобусом, а Абрам остается один. В такие дни он кажется мне особенно одиноким.

-- Вам не хочется быть рядом с детьми? -- спрашиваю я.

-- Я хочу быть рядом с женой. Когда Ира дома и не нужно никуда ехать, я могу спокойно читать, заниматься. Но это бывает так редко.

Абрам говорит -- все больше о политике. Я не слушаю. Я опять думаю о навязчивой своей идее: как понять еврейскую душу? Или ее все-таки не существует -- еврейской души? Я думаю: как же так? У тебя погибли все, ты ос? тался деревом без корней. Дерево без корней -- это мертвое дерево. Но есть плоды. Значит -- не мертвое. Опять все смешалось. Корней не стало раньше, чем появились плоды. Значит дерево живо. Значит корни уходили вглубь, в века. Дерево было подрублено, но выстояло, прижилось на нашей святой земле. По вечному городу бегают кучерявые мальчики. Значит, не прервалась связь поколений. Значит...

Я прерываю монолог Абрама о современном правительстве Израиля, о трудностях и о том, что Америка обязательно должна дать деньги на развитие нашей экономики.

-- Вам ведь тоже хочется видеть малышей. Все-таки надо было поехать с Ирой.

Лучше бы я не спрашивала. Эти малыши -- неизбывная его боль. Изменить он ничего не может, он старается не думать, отвлекать себя, но все равно думает.

-- Это ужасно, -- говорит Абрам. -- Что они делают с детьми! Мальчики учатся в хедере и больше ничего не должны знать. Им нельзя изучать естественные науки, смотреть телевизор. У их соседей мальчику пятнадцать лет, он никогда не видел моря. Зачем? Спрашивает: "Корабль железный? А почему он не тонет?" Пятнадцать лет! Это ужасно. Они живут, как в средневековье. Тогда это было необходимо. Но с тех пор мир изменился. Они не хотят этого замечать. Раньше я пытался говорить с сыном, спорить, объяснять. Ничего хорошего из этого не получалось. Теперь, если встречаемся, только: "Здравствуй, как здоровье?" Мне больно за детей. Жалко.

Он говорит, выделяя каждое слово, а последнее произносит растянуто -- жаа-алко-о, и я зримо вижу, как ему больно и тяжко.

-- Ира старается не замечать всего этого, но не замечать невозможно. Каждый раз приходится сталкиваться с... -- он остановился, подыскивая более мягкое, более обтекаемое слово и, кажется, нашел, -- с бездушием, черствостью. К родителям, к детям.

Мне вспомнилось: не так давно Дане для каких-то своих дел понадобилась родительская машина, и они приехали (все-таки приехали) к ним с детьми на шаббат. Утром молодые ушли в синагогу, а уставшая счастливая бабушка пошла с детворой гулять.

-- Я повела их в скверик, -- рассказывала тогда Ира, -- играть в песочке. Дети были так счастливы. Когда еще в их жизни было такое? Живут в четырех стенах, гулять негде и некогда... Но Даня с Таней вернулись из синагоги. И мне досталось. Оказывается, в субботу нельзя играть в песке. Почему? Я ничего не поняла...