Он уже идет - Яков Шехтер Страница 20

– Написано, – подтвердил Лейзер. – Только никто так не делает.

– Это верно, – согласился ребе Михл. – Вот я и пытаюсь тебе объяснить почему.

– Ну и почему? – набычился Лейзер. Мысль о том, что в результате этого визита к раввину вместо того, чтобы давать меньше, придется отстегивать больше, привела его в ярость. Он – да, он, много и тяжело работающий человек – своим трудом, своими десятью пальцами, потом, кровью, надсадным кряхтеньем и еще черт знает чем зарабатывал эти деньги. Почему он должен отдавать их кому-то за здорово живешь?

– Потому, – ответил раввин, – что мы не знаем, кто из протягивающих руку за подаянием по-настоящему беден, а кто жулик. И благодаря этому ты не обязан обеспечить каждого всем необходимым. Должен дать, но немного. Понимаешь? Цени, цени жуликов, они делают тебя богатым.

– Уф, вы успокоили меня, ребе, – воскликнул Лейзер, – вы успокоили меня!

И тут же поспешил убраться восвояси.

«Понесла же меня нелегкая, – повторял он, убегая из дома раввина. – По-другому и не скажешь, он же мог сейчас такое наговорить, к такому обязать, что потом не отделаться, не отбрехаться. Заставил бы пожертвовать на бедных невест, или на сирот, или еще черт знает на кого. Ни ногой больше к раввину, ни левой, ни правой!»

Но, как сказано в Талмуде, пошел верблюд рога просить, а ему и уши отрезали. Заработки Лейзера приводили его в отчаяние, хотелось больше, куда больше, и поэтому время от времени он пускался в рискованные финансовые аферы. Два раза они приносили ему кучу денег, да-да, без преувеличения – целую торбу золотых, а третья, самая крупная, должна была превратить в одного из самых богатых людей Люблинского повята.

И хоть умоляла его Тойбе, плакала и убеждала пожалеть ее и детей и себя самого пожалеть, но разве удачливый делец станет слушать курицу, умеющую только нести яйца и кудахтать над птенцами?

И был с ним Бог, и пошел супостат по миру. Все спустил, до последнего грошика. Тойбе спрятала от заимодавцев несколько ниток жемчуга и потихоньку продавала, на то и жила семья. Лейзер кидался туда, бросался обратно, пробовал там, ввинчивался сям, да все без толку: голый кадык и босые ноги. Помялся, постеснялся, спрятал гордость в карман и пошел к ребе Михлу просить письмо, удостоверяющее его бедность. С такой рекомендацией подают лучше. Да-да, бывшему богачу осталось только одно: ходить по дворам с протянутой рукой. Без рогов и без ушей.

– Я бы не хотел давать тебе такую бумагу, – ответил раввин.

– Ну почему? Чем я хуже других нищих?! – вскинулся Лейзер. – Им вы дали, а мне не хотите?!

– Я не обязан объяснять тебе причину своего отказа, – сказал ребе Михл и очень скоро пожалел о произнесенных словах. Лейзер не собирался уходить из дома раввина без желаемой бумаги. Он ныл, канючил, нудил, вымаливал и клянчил.

– Неужели вам не жалко голодных детей? – взывал он. – Я знаю, Тойбе все называют праведницей, так праведницу вам тоже не жалко?

Ребе Михл долго колебался, а потом все-таки взял перо, лист бумаги и написал рекомендацию.

– Только будь с ней поосторожнее, – предупредил он, передавая бумагу Лейзеру.

– Что ребе имеет в виду?

– Поосторожнее – значит поосторожнее. И понимающий поймет.

И Лейзер пустился в странствия. В Куруве ему подавали плохо, слишком многие натерпелись от его подлого характера и не могли простить чванных замашек. Но велика Галиция, не счесть на ее холмистых просторах еврейских местечек, в которых с большим уважением относились к письму знаменитого раввина из Курува.

Лейзер за деньги держался крепко. Гроша лишнего не тратил. Другие нищие, если выдавался удачный день, позволяли за вечерней трапезой наваристую похлебку, тарелку с хрустящими гусиными шкварками, чарку-другую водки. Лейзер питался, точно праведник, черным хлебом и луковицей со щепоткой соли. Зато за полгода собрал такую сумму, что решился вновь пуститься в махинации.

Его приятель, нищий по имени Нусн, попросил:

– Отдай мне письмо раввина. Никто ведь не разберет, кто из нас Лейзер, а кто Нусн! А если, не дай Бог, снова понадобится, то я всегда здесь, только скажи, немедленно верну рекомендацию.

– Не понадобится, – взъярился Лейзер, которому деньги начали потихоньку возвращать былую спесь и гонор. – На, забирай!

«В жизни больше не стану протягивать руку, – повторял сам себе Лейзер. – Никаких рискованных действий, никаких махинаций, только верняк! Теперь, пока точно все не выведаю, грошиком не рискну».

Он повторял это по десять раз на день, словно уговаривая, убеждая самого себя, и действительно принял сие за правило, за непреложную аксиому.

В Кракове его еще помнили. Знакомства он не успел растерять, и напор в сочетании с осторожностью позволили ему круто замесить основу будущего богатства. Домой он сообщать не стал. Зачем питать Тойбе радужными обещаниями? Вот когда заработает – тогда и вернется домой, точно рабби Акива, во главе торжественной процессии, только не учеников, а слуг и служанок.

Нусн, получивший письмо ребе Михла, сразу почувствовал, что это не просто бумажка со словами рекомендации, а камея, меняющая судьбу. Подаяния резко возросли, он стал собирать в несколько раз больше, чем прежде. И что удивительно – ведь проходил он по знакомым местам, и те самые люди, которые прежде с поджатыми губами совали ему медные монетки, теперь запросто одаривали серебром.

По вечерам Нусн пировал. Заказывал большой кусок жареного мяса, соленых огурцов, белого хлеба вволю и водки, сколько выпьется. Эх, как сладко ему пилось и елось после многих лет вынужденного воздержания. До икоты, до рези в животе, а случалось – и до рвотных позывов. Но Нусн не обращал внимания на эти тревожные знаки, ел и пил, словно перед ним был последний кусок мяса в его жизни и последняя чарка.

Как-то раз забрел он в Пионки, местечко в лесах под Радомском, и там ему подали особенно щедро. Слава о мудром раввине Курува докатилась и до сих заброшенных мест. Вечером Нусн хватил через край, мясо оказалось жирным и ароматным, а водка – крепкой и чистой, вот он и потерял меру. Ел и пил, пил и ел, пока икота не заставила отвалиться от стола.

Проснулся он ночью, оттого что кто-то каменно наступил ему на грудь. Задыхаясь, Нусн открыл глаза и замахал руками, пытаясь сбросить ночного убийцу. Но в комнате было пусто, а