Найди меня - Андре Асиман Страница 40

Кажется, я счастлив. Вот что я собирался ему сказать. Я знал, что не стоит такое говорить на третьем свидании, но мне было все равно. Я хотел это сказать.

Тем вечером, не обнаружив его в ресторане, я очень смутился, когда понял, что не знаю его фамилии. Полный конфуз. Я бы ни за что не осмелился сказать, что пришел к Мишелю или господину Мишелю. Однако, прежде чем я успел произнести что-нибудь унизительное, один из официантов меня узнал и сразу же проводил к столику, за которым мы сидели три вечера назад. Мне пришло в голову, что, несмотря на отрицания Мишеля, я не был первым его молодым человеком, сконфуженно зашедшим в это бистро, а потому официанты тут же распознали во мне очередного его гостя. Сначала я было обиделся, но потом решил не поддаваться этому чувству. Возможно, я все это придумываю. Наверное, и правда, поскольку, когда меня проводили к столику, который от двери отделяло менее пяти шагов, за ним уже сидел Мишель, потягивая аперитив. Я так растерялся, что даже не заметил, как он все это время на меня смотрел.

Мы обнялись. А потом, не в силах сдерживаться, я сказал ему:

– У меня выдался лучший день за целый год.

– Почему? – спросил он.

– Сам еще не понял, – сказал я. – Но, может быть, это как-то связано с прошлой ночью.

– По-моему, с прошлой ночью и этим утром.

Он улыбнулся, без стеснения показывая, что оценил наш торопливый утренний сиквел, и мне это понравилось, как нравилось его настроение, его улыбка, все. Я немного помолчал, а потом, не в силах больше сдерживаться, выпалил:

– Ты чудо, я уже давно собирался сказать тебе, что ты чудо!

Едва развернув салфетку, я понял, что потерял аппетит.

– Я совсем не хочу есть, – сказал я.

– А теперь ты чудо.

– Почему?

– Потому что я тоже не хочу есть, но признаваться в этом не собирался. Давай просто пойдем домой. А там, может, просто перекусим. Односолодовый виски?

– Односолодовый виски. С орешками и солеными штучками?

– Определенно с орешками и солеными штучками.

Он повернулся к старшему официанту:

– Наши извинения шефу, но мы передумали. À demain, до завтра.

Однако, оказавшись у него дома, мы отказались от мыслей о выпивке и закуске. Мы разделись, бросили одежду на полу, пропустили душ и тут же отправились в постель.

В четверг на той неделе мы снова встретились в девять в нашем ресторане.

В пятницу вместе пообедали.

И поужинали.

А в субботу после завтрака он сказал, что собирается за город и будет рад, если я поеду с ним – если я свободен, добавил он без всяких претензий со сдержанной иронией в голосе, показывая готовность признать, что, помимо наших встреч, у меня есть и другая жизнь и он никогда не будет допытываться когда, где и с кем я и почему. И все же, заговорив, он, видимо, почувствовал, что можно уже сказать и остальное: «Мы могли бы вернуться в воскресенье вечером и успеть на концерт, отметить неделю вместе». Я не знал, отчего он немного сконфужен: то ли от того, что пригласил меня провести с ним выходные, то ли от того, что открыто признал, что мы вдвоем уже отмечаем юбилей. Чтобы замять неловкость, он со своей привычной сдержанностью быстро добавил, что если я хочу к нему присоединиться, то он может подбросить меня до моей квартиры и подождать в машине, пока я упакую теплые вещи (ночи ведь холодные), – и мы поедем.

– Куда? – быстро спросил я, имея в виду: конечно, я поеду.

– У меня загородный дом примерно в часе езды от Парижа.

Я в шутку сказал, что чувствую себя Золушкой.

– Почему же?

– Когда часы пробьют полночь? Когда закончится медовый месяц? – спросил я.

– Закончится, когда закончится.

– А срок годности у него есть?

– Производители его не определили, так что решать нам. И, кроме того, наш случай исключительный, – сказал он.

– Ты это всем говоришь?

– Говорю. И так и есть. Но между нами возникла особая связь, совершенно для меня нетипичная. Если позволишь, я докажу тебе это на выходных.

– Правдоподобно, – сказал я. Мы оба рассмеялись.

– Парадокс в том, что у меня, может быть, даже получится это доказать – и что тогда с нами будет? – Он посмотрел на меня. – Вообще это – если тебе интересно – пугает меня не на шутку.

Я мог бы попросить его рассказать поподробнее, но снова почувствовал, что это может завести нас на территорию, куда никто из нас не хочет ступать.

Часа через полтора мы доехали до его дома: не Брайдсхед, но и не Говардс-Энд[16].

– Я здесь вырос, – сказал Мишель. – Дом большой, ветхий, и здесь всегда, всегда холодно. Даже велосипеды тут старые и шаткие, не то что твой. За лесом озеро. Оно мне нравится, там я перезагружаюсь. Попозже устрою тебе экскурсию. А еще у меня есть старый «Стейнвей».

– Отлично. А он настроен?

Мишель чуть смутился.

– Да, настройщик заезжал.

– Когда?

– Вчера.

– Видимо, просто так.

– Просто так.

Мы оба улыбнулись. Именно в такие мгновения внезапной, сияющей радости мне хотелось закричать: «У меня уже много лет ни с кем не было таких отношений!»

Я положил руку ему на плечо.

– Значит, ты знал, что я приеду.

– Не знал.

Он показал дом, а потом повел меня в большую гостиную.

Мы остановились на пороге, словно два персонажа, смотрящие, как Веласкес рисует короля с королевой[17]. Не тронутый износом деревянный пол вокруг больших персидских ковров сверкал и золотился: ему явно пошли на пользу годы полировки. Чувствовался запах мастики.

– Я никогда не забуду, – сказал Мишель, – как одиноко здесь становилось осенью в начале учебного года, когда мы приезжали сюда на выходные. Бесконечные воскресенья; дождь начинается в девять утра и не заканчивается до самой зимы. Часа в четыре мы молча ехали обратно в Париж, совершенно измотанные. Мои родители ненавидели друг друга, но никогда об этом не говорили. Единственное, что вызывало радость (и то скорее даже облегчение, чем радость), – воскресный вечер, когда мы отпирали свою городскую квартиру и зажигали лампы одну за другой, пока жизнь не набирала обороты: я ждал концерта – там весь мой мир выходил из спячки, называемой домашнее