Антон Чехов - Том 17. Записные книжки. Дневники Страница 46

Л 27.

Бычков глухой [Выйдет или не выйдет что-нибудь, а] жизнь уже перевернута [как казалось, вверх дном] и [уже беспокойство останется до конца дней, что бы там ни было, куда бы судьба ни] занесла. [VI Она Саше: — Вы [больны] возбуждаете во мне только досадное чувство. Ведь вы больны, а между тем выходите без шляпы. Отчего же не лечитесь? Отчего не обратите внимание на вашу болезнь?] И отчего вы не учились и не учитесь? [Ах, как это нехорошо и, извините, даже непорядочно.] Целый день пить чай — ведь это распущенность! вон, вон отсюда, жить здесь нельзя и не должно. и все он (А. А.) ждал, что она скажет ему что-нибудь… Она ходила по саду и удивлялась, как это она могла раньше жить в этом городе без надежды выбраться из него.

[— Когда вы вертите передо мною вашими худыми пальцами, то вы возбуждаете во мне только досадное чувство, я смотрю на вас, — сказала она.] А. А. пал перед ней на колени… В другое время, лет 20 назад, это[т роман, б<ыть> м<ожет>,] показалось бы и трогательно, б<ыть> м<ожет>, [вызвало бы сочувствие], а теперь, в наше время, А. А. [показался таким жалким, потерянным] был уже отжившим типом, и на него было только жаль смотреть.

но все же [совесть покойна] жизнь будет чистой, совесть покойной.

А. А. показался ей таким незначительным и горе его [мелким] маленьким, и она не нашлась, что сказать, а только пожала плечами и ушла.

Нечего сказать, хорошая моя жизнь! [То дзыга только глядит, чтобы я лишний] О господи, отчего я не умерла до сих пор!

— Милая, одно слово, только одно: надеяться ли мне? О, я буду ждать! Я готов ждать!

А когда она вышла в сад, на заборе [сидели два мальчика в соседнем дворе] из соседнего двора ей кричали мальчишки:

— Невеста! Невеста!

И все здесь дразнили ее, напоминали ей, что она невеста.

— Марина, — послышался из кухни крик, — ступай, [Дз<ыга>] дзыга зовет!

Записи на оборотах других рукописей

Л 1.

Попы в Авиньоне.

Л 2.

…волк взялся. Второй уж день, как тут бегает. Вчера ввечеру около деревни жеребенка и двух собак насмерть изодрал, а нынче утром выхожу я, а он, проклятый, сидит под ветлой и бьет себя лапой по морде. Я на него «Тю», а он глядит на меня, как сатана, и зубами щелкает. Испугался я страсть!

Л 3.

Катиш… держу пари, что Васильевна…

Л 4.

1 [Тет<ушка> про Жд.: он ей нравится, а ему все равно, и если он не хочет, то и не нужно!]

2 [Ив<ашин> по возвращении от Виш<невских> гов<орит> Я<рцеву>: в баню [лень] [идут] идешь, то словно подвиг совершаешь, а вернешься и хорошо; так идти к В<ишневским> лень, не хочется, а [вер] сходишь к ним и тоже хорошо.]

3 [Вся жизнь должна состоять из того, чтоб предвидеть (Ялта).]

4 [Чтобы решать вопросы о богатстве, смерти и пр., нужно сначала ставить эти вопросы правильно, а для этого нужна продолжительная умственная и душевная работа.]

5 [Эти девы дурачат тетушку.]

6 [про тетушку: она любит не меня, а свои обязанности по отношению ко мне.]

7 [Про офицера Лизе: не люблю я такой музыки; судя но ней, этот молодой человек большой педант.]

8 [В комнате у матери кресло с ямкой.]

9 [Стремление любить непременно чистых [это эгоистическая любовь] обличает эгоизм: искать в женщине того, чего во мне нет, это не любовь, потому что любить надо равных себе.]

10 [Это ты? Э ты?]

11 Комитет грамотности По выбору комитета грамотности

12 [Москва — город, которому придется много страдать.]

13 [Ив<ашин> в библиотеке говорит: какое наслаждение уважать людей! Мне [нет де], когда я вижу книги, нет дела до того, как авторы любили, играли в карты, я вижу только их изумительные дела. Все бледнеет перед книгами.] у Кербалая русская сожительница Лопушина.

Л 5.

Имеет от нее трех детей.

Л 6.

Я хочу, чтобы вы подарили мне борзую собачку… — говорила она, переходя на кокетливый, рассеянный тон, который, как ей казалось, нравился больше всего мужчинам. — Слышите? А? А то вы будете противный…

Я так хочу собачку.

Л 7.

и с неумением брать от нее то, что она может дать, и с страстной жаждой того, чего нет и не может быть на земле

Л 8.

Чужим грехом свят не будешь.

Дневниковые записи

1890 (Из Сахалинского дневника)*

18 сентябрь. Корсаковский пост. Допрашивали в полицейском управлении американцев-китобоев, потерпевших крушение. Пять американцев и один черный. Они рассказали, что капитан судна послал их на шлюпке вдогонку за китом; они загарпунили кита и пошли за ним на буксире, от сильного хода шлюпка дала течь; пришлось обрезать буксир и пустить кита. Наступили потемки, судна не было видно. Утром туман… Штормовали потом в море четверо суток, имея при себе только 10 фунтов хлеба. Выбросило их на юго-восточном берегу Сахалина у м. Тонина.

1896*

Мой сосед В. Н. Семенкович* рассказывал мне, что его дядя Фет-Шеншин, известный лирик, проезжая по Моховой, опускал в карете окно и плевал на университет. Харкнет и плюнет: тьфу! Кучер так привык к этому, что всякий раз, проезжая мимо университета, останавливался.

В январе я был в Петербурге*, остановился у Суворина. Часто бывал у Потапенко. Виделся с Короленко. Часто бывал в Малом театре*. Как-то я и Александр спускались по лестнице; из редакции вышел одновременно Б. В. Гей и сказал мне с негодованием: «Зачем это вы вооружаете старика (т. е. Суворина) против Буренина?»* Между тем я никогда не отзывался дурно о сотрудниках «Нового времени» при Суворине, хотя большинство из них я глубоко не уважаю.

В феврале проездом через Москву был у Л. Н. Толстого*. Он был раздражен, резко отзывался о декадентах и часа полтора спорил с Б. Чичериным, который все время, как мне казалось, говорил глупости. Татьяна и Мария Львовны раскладывали пасьянс; обе, загадав о чем-то, попросили меня снять карты, и я каждой порознь показал пикового туза, и это их опечалило; в колоде случайно оказалось два пиковых туза. Обе они чрезвычайно симпатичны, а отношения их к отцу трогательны. Графиня весь вечер отрицала художника Ге. Она тоже была раздражена.

5 май. Дьячок Иван Николаевич* принес мой портрет, написанный им с карточки. Вечером В. Н. Семенкович привозил ко мне своего друга Матвея Никаноровича Глубоковского. Это заведующий иностранным отделом «Московских ведомостей», редактор журнала «Дело» и врач при моск<овских> имп<ераторских> театрах. Впечатление чрезвычайно глупого человека и гада. Он говорил, что «нет ничего вреднее на свете, как подло-либеральная газета», и рассказывал, будто мужики, которых он лечит, получив от него даром совет и лекарство, просят у него на чаек. Он и Семенкович о мужиках говорили с озлоблением, с отвращением.

1-го июня был на Ваганьковском кладбище и видел там могилы погибших на Ходынке*. В Мелихово со мною поехал И. Я. Павловский, парижский корреспондент «Нового времени».

4 августа. Освящение школы в Талеже*. Талежские, бершовские, дубеченские и шелковские мужики поднесли мне четыре хлеба, образ, две серебр<яные> солонки. Шелковский мужик Постнов говорил речь.

С 15 по 18 августа у меня гостил М. О. Меньшиков*. Ему запрещено печататься, и он теперь презрительно отзывается о Гайдебурове (сыне), который сказал новому начальнику Главного управления по делам печати, что из-за одного Меньшикова он не станет жертвовать «Неделей» и что «мы всегда предупреждали желания цензуры». М<еньшиков> в сухую погоду ходит в калошах, носит зонтик, чтобы не погибнуть от солнечного удара, боится умываться холодной водой, жалуется на замирания сердца. От меня он поехал к Л. Н. Толстому.

Из Таганрога выехал 24-го авг.* В Ростове ужинал с товарищем по гимназии Львом Волкенштейном, адвокатом, уже имеющим собственный дом и дачу в Кисловодске. Был в Нахичеване — какая перемена! Электричеством освещены все улицы. В Кисловодске на похоронах ген. Сафонова встреча с А. И. Чупровым, потом встреча в парке с А. Н. Веселовским, 28-го поездка на охоту с бароном Штейнгелем, ночевка на Бермамуте; холод и сильнейший ветер. 2-го сентября в Новороссийске. Пароход «Александр II». 3-го приехал в Феодосию и остановился у Суворина. Видел И. К. Айвазовского, который сказал мне: «Вы не хотите знать меня, старика», — по его мнению, я должен был явиться к нему с визитом. 16-го в Харькове был в театре на «Горе от ума». 17-го дома: погода чудесная.

Влад. С. Соловьев говорил мне, что он носит всегда в кармане брюк чернильный орех — это, по его мнению, радикально излечивает геморрой.