Альдо Нове - 13 рассказов из книги Супервубинда

Нове Альдо

13 рассказов из книги 'Супервубинда'

Альдо Нове

13 рассказов из книги "Супервубинда"

ЧЕРТОВА ДЮЖИНА АЛЬДО НОВЕ

Даже Лев Толстой, питавший, мягко говоря, нелюбовь к современным ему "модернистам" ("Он пугает, а мне не страшно" - это о прозе Л. Андреева), признавался на склоне лет, что будь он помоложе, написал бы нечто такое, что было бы совсем уж неизвестно чем...

Свое "совсем уж неизвестно что" написал по молодости лет Альдо Нове (р. в 1967). Нове - одна из самых заметных фигур в стане "юных людоедов", новейшего течения гипернатурализма в итальянской литературе на рубеже веков. Течение это оказалось столь бурным, что разделило на два берега итальянскую литературную критику. С одного берега "каннибалов" упрекают в неоправданной экстремальности ключевых сюжетов и чуть ли не в программном отсутствии у них лексической иерархии (когда в литературном отношении ни одно слово не возвышается над другим); с противоположного - хвалят за... стихийное отсутствие у них лексической иерархии и вполне оправданную экстремальность ключевых сюжетов. Надо полагать, резонны оба мнения. Их в определенном смысле примирил известный итальянский поэт и критик Нанни Балестрини, заметивший, что в тихой заводи итальянской словесности последних лет "каннибалы" стали единственной живительной струей.

Сборник дебютных и теперь уже культовых страшилок А. Нове "Вубинда" (1996) во втором издании разросся до размеров обескураживающей энциклопедии современной жизни, девизом которой могло бы быть "ни дня без конца света". Боюсь, однако, что дело не в упадочных настроениях конца тысячелетия, а, как сказал бы В. Беньямин, в невозможности "непосредственной жизни". Судя по творчеству Альдо Нове, это сполна ощущается и в "стране высоких вдохновений". За гладко оштукатуренным фасадом повседневности, в мире Нове, мире легко узнаваемом, поскольку реальном до оторопи, скрываются поистине ландольфианские зияния "просто жизни", этакие черные дырищи индивидуального и массового психоза, пространства-ловушки, энтропия современного сознания. Хочется верить, что разложенный автором пасьянс "апокалипсиса сейчас" есть еще одна попытка заговорить тот, главный Апокалипсис, который уж точно покруче будет. Заговорит ли его А. Нове? Это как фишка ляжет.

И здесь уместно перейти от идейных соображений к самой манере называния ужасов жизни, составляющей безжалостный и несомненный стиль каннибальского реализма вообще и Альдо Нове в частности. Рецепт этого стиля - гремучая смесь из свежих языковых присадок, куда входят рекламные примочки, эстрадные приколы, эротические пенки, телевизионный стёб, уличная феня и прочий недоязык, который незаметно подменяет нам праязык и выстраивается автором во всеядное и крайне неутешительное письмо, доходящее до самопожирания. Приготовленный в лаборатории писателя этот шипучий словесный коктейль, казалось, вот-вот разъест последние островки литературы. Как бы не так. Внезапно затвердев, он сам превращается в литературный реликт. Ведь сказано: литература начинается там, где кончается литература.

БАДУСАН

Я урыл своих предков за то, что они пенились этим долбаным бадусаном Pure & Vegetal.

Мазер талдычила, что ее бадусан типа увлажняет кожу. Только я пользуюсь бадусаном Vidal. И хочу, чтобы все в доме пользовались бадусаном Vidal.

Потому что с детства помню рекламу бадусана Vidal. Неслабая была реклама.

Я лежал в постели и смотрел, как скачет лошадь.

Та лошадь была Свободой.

Я хотел, чтобы все были свободны.

Я хотел, чтобы все покупали Vidal.

А потом фазер и говорит: в универсаме, мол, набор из трех предметов по цене двух дают. Надо брать. Не думал я, что туда и бадусан попадет.

Фазер-мазеры сроду меня не просекали.

После таких дел я сам себе покупал бадусан Vidal. Мне было пофигу, что в доме еще три упаковки Pure & Vegetal с этой обломной календулой.

Я, если когда в ванную заходил и видел на биде их стебаный батл, тут меня прорывало, и я уже за стол с ними не садился.

Обо всем ведь не расскажешь.

Я погляжу, когда вам наплюют в самую душу. А главное, ради чего - ради скидки. Я молчал.

Молча бакланил у себя в комнате чипсы там шмипсы разные. И никого не хотел видеть - ни дружбанов, никого. Телефон звякнет, а меня вроде как дома нету.

Что ни день, я все глубже въезжал, до чего страхолюдина у меня мамуля.

Такая, что вовек в политику не сунется - с ее-то вздутыми веняками и желтыми от курева пальцами.

Страшна как смертный грех. И как только я любил ее в детстве?

Папуля тоже весь трещал по швам.

Короче, пора, пора уже было ушатать их обоих.

Ну, выхожу я тут под вечер из своей комнаты и говорю: решил я типа вас обоих списать.

Те на меня только гляделки свои поношенные выкатили, видно ушам не поверили, что я с ними вообще заговорил. С чего это, спрашивают.

А с того, что неплохо бы для начала бадусанчик сменить.

Они как заржут.

Ну, поднялся я в свою комнату и взял консервную банку из-под томатов. Она у меня для ночной жрачки заныкана.

Вернулся в кухню и запер дверь на ключ.

Я рявкнул матери, что она последняя чувырла и что ей надо было вырезать матку до моего зачатия.

Отец вскочил и замахнулся на меня. Но я не оплошал и так вмазал ему по яйцам, что он тут же с копыт долой.

Мать бросилась к нему с диким ревом. Она выкрикивала что-то бессвязное и от этого казалась еще старше и смешнее. Я всадил ей острую консервную крышку в горло. Ручьем хлынула кровь. Мать визжала как свинья.

Отца я оформил тесаком для замороженных продуктов.

Тошно было смотреть, как они подыхали, давясь кровавой блевотиной.

Всю плитку на полу перемазали. Кровища все лилась и лилась. А эти стали другого цвета.

Я потопал наверх и сгреб два батла (один они уже испузырили) их поганого бадусана.

Притащил батлевичи на кухню, поставил на стол. А после продолбал мамашин череп молотком для отбивки мяса.

Липкие мозги вытекали медленно. Шмотки волосатой кожи отдирались как скотч.

Отцовская башка была вроде мягче. То ли это я по ней хряпнул как положено.

Я вывалил их мозги в раковину и хорошенько промыл черепки моющим средством Scottex.

Потом налил в черепушки Pure & Vegetal - пусть до них дойдет, что это

* * *

ВУБИНДА

С тех пор как на ТВ заправляет Берлускони, перестали показывать Вубинду бледного швейцарца, бегущего по саванне. От правых и не того еще дождешься.

Меня зовут Джузеппе. Мне тридцать один. Овен. Я левый. Как и Вубинда. Когда был Вубинда, мы все были заодно. С пластинки неслось: "Вубинда, помоги мне. Вубинда, помоги!" Те парни пели еще и "Фурию". "Фурию" сейчас тоже не показывают.

Однажды "Фурию" пустили снова. Это было уже не то. И заставка - полное фуфло. Под такую не помечтаешь. А моему поколению так нужно мечтать.

Мое поколение верит во что-то новое. Нынешний молодняк Вубинду знать не знает. И Фантомаса тоже.

Вечером я попадаю в дом через окно. Я всегда вставляю новое стекло после того, как вломился в дом через окно.

Если бы в саванне были окна, Вубинда тоже входил бы через окна и тоже разбивал бы их. Когда-нибудь не станет больше лесов. И Вубинды не станет. Как на сегодняшнем телевидении, где его уже нет.

Но он есть. Как будто время остановилось. Он есть во мне.

Он в тех, кто еще может что-то сказать. Он дает силы тем, кому сейчас тридцать.

И помогает разобраться, как быть дальше.

Моя сестра смутно помнит Вубинду. Когда его показывали, ей не было еще десяти. Для нее Вубинда - просто парень, который кричал перед самым ужином. А что к чему, она не помнит и даже забыла, какое у него лицо.

Зато она хорошо помнит Барби-папу.

Барби-папу из семейства Барби. А нашим любимцем был Барби-мохнатик.

Это был всего лишь мультик, а мультик не в счет. Это был правый мультик, мультик Ломбардской Лиги, потому что он ничего не говорил людям. Не то что Вубинда. Вубинда сплачивал нас. В 1979-м мы выходили по вечерам из дома и звонили в колокольчики и знали, что мы вместе, рука об руку, а теперь сил уже м

* * *

ВИБРАВОЛЛ

Меня зовут Стефания. Мне двадцать семь. Я Овен, восходящий к Тельцу. Моего мужа зовут Джанни. Ему сорок, он маклер.

Я поэтесса и редактор женской газеты. Веду рубрику писем. В письмах сплошное сюсюканье. Жевано-пережевано. Сил нет. Обарабанив в редакции, я еще долго потом рулю, чтобы маленько расслабиться. А недавно купила сотовый теперь оттягиваюсь покруче.

Марка моего сотового Sharp TQ-G400.

Размеры: 130? 49? 24 мм. Вес: 225 г. С обычной батарейкой.

Пониже кнопок вызова и окончания связи есть две такие клавиши со стрелочками. Нажимая на них, я просматриваю меню и выбираю нужную функцию.

Экранчик просто загляденье, гораздо симпатичнее, чем в Pioneer PCC-740; это тот, что у Марии.

На моем показаны уровень сигнала, заряд батарейки, время, а еще - включен телефон или выключен.

А еще там есть малюсенькая такая мигалочка: если телефон положить в комнате или в машине, она показывает, заряжена батарея или уже садится.