Уильям Фолкнер - Мистраль

Фолкнер Уильям

Мистраль

Уильям Фолкнер

Мистраль

Перевод А. Кистяковского

I

Миланского бренди у нас осталось на донышке. Фляга была стеклянная, в кожаном чехле, - я выпил и протянул флягу Дону, и он поднял ее и наклонял до тех пор, пока в узкой прорези чехла не показалась - вкось - полоска желтой жидкости, и в это время на тропинке появился солдат в расстегнутом у ворота мундире и с велосипедом. Проходя мимо нас, солдат - молодой, с худощавым и энергичным лицом - буркнул "добрый день" и покосился на флягу. Мы смотрели, как он поднялся к перевалу, сел на велосипед, поехал вниз и скрылся из глаз.

Дон сделал большой глоток и вылил остатки бренди. Пересохшая земля на миг потемнела и сразу же снова стала бурой. Дон вытряс последние капли.

- Салют, - сказал он, отдавая мне флягу. - Господи, если б я только знал, что перед сном мне опять придется накачиваться этим пойлом!

- То-то и видно, что ты уже через силу пьешь, - сказал я. - Ты, может, и рад бы не пить, да приходится, через силу. - Я убрал флягу, и мы поднялись к перевалу. Дальше тропа змеилась вниз, все еще в тени. Ясный и сухой воздух был сплошь пронизан солнцем: оно не только прогревало его и освещало, - оно растворялось в нем, яркое, яростное: воздух даже в тени казался солнечным, и в этой солнечной тени чуть дрожал перезвон - негромкий, но звучный - козьего колокольчика, скрытого за поворотом извилистой тропинки.

- Не могу я смотреть, как ты таскаешь эту тяжесть, - сказал Дон. Поэтому и пью. Ты-то пить не можешь, а выбросить ни за что ведь не выбросишь.

- Выбросить? - сказал я. - Это пойло обошлось мне в десять лир. Зачем, по-твоему, я их тратил?

- А кто тебя знает, - сказал Дон. Синевато-солнечную даль долины перечеркивал темный частокол леса, рассеченный надвое лентой тропы. И где-то внизу позванивал колокольчик. Тропка поуже, круто уходящая вниз, ответвлялась от главной под прямым углом. - Он свернул сюда, - сказал Дон.

- Кто? - спросил я. Дон показал на чуть заметные следы шин, уходящие вниз по чуть заметной тропке.

- Понял? - сказал он.

- Видно, главная показалась ему слишком пологой, захотелось покруче, сказал я.

- Наверно, он здорово торопится.

- Наверняка - раз он свернул на эту тропку.

- А может, там, внизу, стог сена.

- Да нет, он с разгону хочет въехать на следующий перевал, а потом вниз и опять сюда, и опять вниз и на тот, - пока у него инерция не кончится.

- Ну да, или пока он с голоду не помрет.

- Это точно, - сказал я. - А ты слышал, чтоб кто-нибудь помер с голоду на велосипеде?

- Вроде нет, - сказал Дон. - А ты?

- Тоже нет, - сказал я. Мы шли вниз по главной тропе. За поворотом мы увидели козий колокольчик. Но он висел на шее у мула, и мул, навьюченный двумя мешками, спокойно щипал траву, чуть вздергивая голову немного вбок и вверх, и колокольчик позванивал, и возле тропы стояла каменная часовня, а рядом с ней сидел мужчина в вельветовых брюках и женщина в на брошенной на шею яркой шали, и у ее ног стояла закрытая тряпицей корзина. Мы продолжали спускаться, и женщина с мужчиной смотрели на нас.

- Добрый день, синьор, - сказал Дон. - Далеко нам еще?

- Добрый день, синьоры, - сказала женщина. Мужчина молча смотрел на нас. У него были вылинявшие блекло-голубые глаза - как будто их долго вымачивали в воде. Женщина прикоснулась к его руке, потом чуть подняла свою, и ее пальцы вспорхнули на миг в стремительном танце. Тогда он проговорил высоким, резким, напоминающим стрекот цикады голосом:

- Добрый день, синьоры.

- Он глухой, - сказала женщина. - Нет, тут недалеко: вон оттуда вы уже крыши увидите.

- Спасибо, - сказал Дон. - А то мы здорово устали. Вы не разрешите нам здесь немного передохнуть?

- Отдыхайте, синьоры, - сказала женщина. Мы сняли вещевые мешки и сели. Косые солнечные лучи резко высвечивали часовню и спокойную, чуть стертую, чуть выветрившуюся статую в нише да два букетика увядших астр у ее подножия. Пальцы женщины снова вспорхнули в проворном танце. Другая ее рука узловатая, задубевшая - покоилась на тряпице, прикрывающей корзину. Неподвижная, застывшая в непривычном для нее покое, она казалась упокоенной навеки, мертвой. Она выглядела как протез, прикрепленный к шали, - привычный и надеваемый только по привычке. А рука со вспархивающими пальцами казалась слишком проворной и чересчур, неестественно ловкой, - как у фокусника.

Мужчина все смотрел на нас.

- Вы, я вижу, пешком идете, синьоры, - сказал он ломким, но однотонным голосом.

- Si, - сказали мы. Дон вынул сигареты. Мужчина, отказываясь, слегка покачал выставленной чуть вперед рукой. Но Дон не убирал пачку. Тогда мужчина вежливо, с достоинством кивнул и попытался вытащить сигарету, но никак не мог ее ухватить. Женщина протянула руку и, вынув сигарету, отдала ее мужчине.

Он еще раз вежливо кивнул, когда прикуривал. - Из Милана, - сказал Дон. - Это далеко отсюда.

- Далеко, - сказала женщина. Ее пальцы вспорхнули на миг и тут же успокоились. - Он был там, - сказала она.

- Si, я был там, синьоры, - сказал мужчина. Он, не сдавливая, держал сигарету между большим и указательным пальцем. - Надо все время быть начеку, чтоб не угодить под повозку.

- Особенно под безлошадную, - сказал Дон.

- Под безлошадную, - сказала женщина. - Теперь их много. Мы о них даже здесь, в горах, знаем.

- Много, - сказал Дон. - Шастают, только увертывайся. Шшшасть! Шшшшасть!

- Si, - сказала женщина. - Я даже здесь их видела. - Ее пальцы замелькали в косых лучах солнца. Мужчина, покуривая, спокойно смотрел на нас. - В его-то время ничего такого не было, - сказала она.

- Я уже давно там не бывал, - сказал мужчина. - Это далеко. - Он говорил все так же: степенно и обходительно объясняя.

- Далеко, - сказал Дон. Мы все трое курили. Мул, чуть вздергивая голову, чуть позванивая колокольчиком, щипал траву. - Но ведь там мы сможем отдохнуть, - сказал Дон, показывая рукой туда, где за поворотом тропы, за отвесным обрывом, в синеватой солнечной дымке тонула долина. - Миска супа, да немного вина, да кровать там найдется?

Женщина смотрела на нас через бездонную пропасть, отделяющую людей от глухого, - его сигарета догорела почти до пальцев. Пальцы женщины заплясали перед его лицом.

- Si, - сказал он. - Si. У священника. Священник их пустит. - Он сказал что-то еще, но очень быстро, и я не понял, о чем речь. Женщина сняла с корзины клетчатую тряпицу и вынула мех с вином. Мы с Доном вежливо кивнули мужчина в ответ тоже кивнул - и по очереди выпили.

- А он далеко отсюда живет? - спросил Дон.

Пальцы женщины замелькали с головокружительной быстротой. Другая ее рука, лежащая на корзине, казалось, не имела к ней никакого отношения.

- Пускай они там его и подождут, - сказал мужчина. - Он глянул на нас. - Сегодня в деревне похороны, - сказал он. - Поэтому священник в церкви. Пейте, синьоры.

Мы чинно, по очереди выпили, мужчина тоже. Вино было кислое, терпкое и забористое. Мул, позвякивая колокольчиком, щипал траву; его тень, огромная в косых лучах солнца, лежала на тропе.

- Похороны, - проговорил Дон. - А кто у вас умер?

- Он должен был жениться на воспитаннице священника, - сказала женщина. - Когда соберут урожай. У них и помолвка уже была. Богатый человек, и не старый. Ну вот, а два дня назад он умер.

Мужчина смотрел на ее губы.

- Ну, ну - дом да немного земли; это и у меня есть. Это так, ничего.

- Он был богатый, - сказала женщина. - Потому что он был молодой и везучий. А мой - он просто ему завидовал.

- Позавидовал, да и перестал, - сказал мужчина. - Верно, синьоры?

- Жизнь - это хорошо, - сказал Дон. Он сказал е bello {Это хорошо ит.}.

- Это хорошо, - сказал мужчина. Он тоже сказал е bello.

- Так он, значит, был помолвлен с племянницей священника, - сказал Дон.

- Она ему не племянница, - сказала женщина. - Она ему никто, просто приемыш. Без родни, без никого, и он ее взял, когда ей было шесть лет. А её мать, она только что в работном доме не жила, а так почти нищая. Нет, лачужка-то у нее была - вон там, на горе. И люди даже не знали, кто у девочки отец, хотя священник все пытался уговорить одного из них жениться на ней, ради де...

- Подождите, - сказал Дон. - Из кого из них?

- Одного из тех парней, кто мог быть отцом, синьор. Но мы его не знали - до самого тысяча девятьсот шестнадцатого. И оказалось, что он молодой парень, батрак; а на другой день и ее мать за ним уехала, тоже на войну - потому что здесь она с тех пор не появлялась, а потом, после Капоретто {1}, где убили девочкиного отца, один из наших деревенских парней вернулся и сказал, что видел ее мать. В Милане, в таком доме... ну... в нехорошем доме. И тогда священник взял девочку к себе. Ей было шесть лет худенькая, юркая, как ящерка. И когда священник за ней пришел, она спряталась где-то в скалах, на горе, и дом стоял пустой. И священник гонялся там за ней среди скал, и поймал, а она была зверек зверьком: чуть ли что не голая и без башмаков, босая, а ведь была зима.

- И священник, значит, приютил ее, - сказал Дон. - Добрый, видно, человек.