Фрэнк О'Коннор - Акт милосердия

О'Коннор Фрэнк

Акт милосердия

Фрэнк О'Коннор

Акт милосердия

Перевод Н. Рахмановой

Приходскому священнику отцу Меджиннизу не нравился второй викарий отец Гэлвин, и отец Фогарти понимал почему. То была неприязнь профессионала к дилетанту, неприязнь, которая не смотрит даже на талант, а про отца Гэлвина всякий сказал бы, что с талантом у него не густо. Сам Меджинниз был профессионалом до кончиков ногтей: он водил тот автомобиль, какой нужно, знал каких нужно людей и умел найти нужный тон в разговоре с любым собеседником, в том числе и с женщинами.

Он даже менял стиль речи, приноравливаясь к собеседнику, чтобы тот чувствовал себя как дома. С владельцем гаража Дизи он толковал про "мотор", а Лэвину, работнику гаража, говорил "драндулет" и при этом благосклонно улыбался, довольный своим умением создавать непринужденную атмосферу.

Гэлвин был худой, бледный, легко уязвимый и натянутый, как струна. Когда надо было сохранять серьезность, он отпускал какую-нибудь дурацкую шутку и тем начисто убивал разговор. А когда и смеялся в нужном месте над чужой шуткой, то делал это с оттенком досады, словно с трудом переносил людей, которые вынудилитаки его рассмеяться. Он терзался из-за неловких положений, в которые попадал, его волновало, что подумают о нем другие, до тех пор пока Фогарти не спросил его с грубоватой прямотой: "А не все ли равно, черт возьми, что они думают?" Гэлвин отвел глаза в сторону и печально пробормотал: "Наверное, вы правы". Но в общем-то Фогарти переносил его посещения безболезненно, за исключением тех случаев, когда приглашал в гости других викариев выпить или сыграть в карты. На таких вечеринках Гэлвин брал стакан шерри или что-нибудь в равной степени невинное и полчаса неловко вертел эту вещь в руках, как будто она была специальным средством занять его руки. Когда кто-то из викариев позволял себе вполне безобидную малопристойную шутку, Гэлвин делал вид, будто рассматривает картину, чтобы от него не ждали реакции. Фогарти, имевший обыкновение давать людям клички, прозвал его отец Маменькин Сынок.

Меджинниза он величал Старый Дока, но когда прозвище дошло до адресата, как доходит все, что ни скажет священник, на Фогарти это не навлекло никаких неприятностей. Меджинниз только порадовался, что среди его викариев нашелся один такой сообразительный.

Время от времени он приглашал к себе Фогарти на воскресный обед, но Гэлвина он очень скоро приглашать перестал, и Фогарти опять же посочувствовал Меджиннизу. Тот и в отношении своих обедов был профессионал. Он поливал жаркое одним вином, а кур - другим и любил тех гостей, которые улавливали разницу. Он любил также, чтобы гость выпил перед обедом две большие порции виски и высказал здравое суждение о качестве его вина. Исчерпав же наконец секреты своей кухни, он откидывался на спинку кресла, закуривал сигару и принимался рассказывать разные забавные случаи. Истории были превосходные и главным образом про священников.

- Я вам когда-нибудь рассказывал историю про каноника Мёрфи, отец мой? - гудел он, и его толстое лицо сияло. - Нда-а, чертовски смешная история. Каноник Мёрфи совершил паломничество в Рим, а когда вернулся домой, прочел проповедь на эту тему. "И вот я сподобился личной аудиенции у Его святейшества, возлюбленные мои братья, и он спросил меня: ,,Каноник Мёрфи, в каком вы нынче приходе?" "В Дромоде, Ваше святейшество", - говорю я. "И каков этот приход, каноник Мёрфи?" - спрашивает он. "Да славное такое местечко, Ваше святейшество, уютное", - говорю я. "А хорошие ли люди там живут?" - спрашивает он. "Неплохие, Ваше святейшество", - говорю я. "Добродетельную ли жизнь они ведут?" - спрашивает он. "Какую и все, Ваше святейшество, - говорю я, - разве что переберут иногда лишнего". "А скажите мне, каноник Мёрфи, - спрашивает он, - налоги-то они платят?" Так прямо и спросил, у меня чуть язык не отнялся. "Ну, тут вы меня поддели, Ваше святейшество! - говорю я. - Тут вы меня поддели!"

В душе Фогарти считал Меджинниза немножечко мистификатором и большинство его историй - вымышленными. Тем не менее он сознавал, что недооценивать его было бы ошибкой, а кроме того, ему нравилось то ощущение, которое порождало в нем общение с Меджиннизом - ощущение принадлежности к некоему особому кругу людей, причем людей высшего сорта уравновешенных, человеколюбивых и приносящих пользу.

В пансионе, где жили викарии, Гэлвин обычно без умолку болтал за едой, и эта праздная болтовня раздражала Фогарти. Гэлвин был начинен обрывками бессистемных знаний, почерпнутых из газет и журналов, сведений о новых пьесах и книгах, которых ему все равно не суждено было посмотреть или прочесть. Сам Фогарти был угрюмый молодой человек, предпочитавший либо молчать, либо вести долгие захватывающие обсуждения местных скандалов, которые, по мере того как он их описывал, приобретали все более мрачный и таинственный характер. В таких случаях он был неисправимо нескромен. "Всем известно, что тот малый убил своего отца", - брякнул он однажды, и Гэлвин обратил на него страдальческий взгляд. "Вы думаете, он действительно его убил?" - спросил он, как будто Фогарти не говорил всегда то, что думает. И затем, окончательно испортив дело, добавил: "Я бы таких вещей не стал пересказывать - не имея доказательств, я хочу сказать".

"Римляне использовали на государственной службе евнухов, - сказал как-то раз Фогарти Меджиннизу, - но мы народ более просвещенный, мы предпочитаем импотентов". Меджинниз от души рассмеялся, он любил потом повторять подобные высказывания. Но когда после какого-то вполне аскетического ленча с несколькими незамужними дамами Гэлвин позволил себе кое-какие невинные намеки, Меджинниз стер его в порошок, и присутствовавший тут же Фогарти забавлялся, испытывая некоторое злорадство. Он понимал, что это уже смахивает на травлю, только не мог разобрать, кто из двоих, Гэлвин или Меджинниз, страдает больше.

Услышав посреди ночи грохот выстрела, Фогарти подождал какого-нибудь дальнейшего шума, объясняющего это явление, потом встал и зажег свет. Экономка, сжав руки, стояла в дождевике перед дверью своей комнаты.

Она была вдова, с какой-то трагической историей в прошлом, и Фогарти не любил ее -- почему-то ему казалось, что у нее дурной глаз, и он неизменно говорил с ней самым своим внушительным тоном.

- В чем дело, Мери?

- Не знаю, отец мой, - прошептала она. - Вроде бы это раздалось в комнате отца Гэлвина.

Фогарти снова прислушался. Из комнаты Гэлвина не доносилось ни звука. Он постучал, потом толкнул дверь и тут же прикрыл ее.

- Вызовите доктора Кармоди, быстро! - резко бросил он.

- Что там такое, отец мой? Несчастье?

- Да, дело плохо. Когда справитесь, сбегайте за отцом Меджинпизом.

- Ох уж этот старый пистолет! - простонала она тихонько. - Я всегда его боялась. Сейчас позвоню доктору Кармоди.

И она заторопилась вниз по лестнице.

Фогарти спустился вслед за ней и вошел в гостиную, чтобы взять из буфета хранившийся там елей.

- Не знаю, доктор, - услышал он стонущий голос Мери. - Отец Фогарти сказал, что произошло несчастье.

Он опять поднялся наверх и убрал с постели пистолет, прежде чем совершить помазание. Он как раз кончал свое занятие, когда дверь отворилась и в синем узорчатом халате вошел приходской священник.

Меджинниз приблизился к постели и посмотрел на распростертое тело. Затем взглянул поверх очков на Фогарти. Лицо его ничего не выражало.

- Я опасался чего-нибудь вроде этого, - произнес оп многозначительно. Я чувствовал, что он немного неустойчив.

- Вы не думаете, что это несчастный случай? - спросил Фогарти, сознавая всю нелепость своего вопроса.

- Не думаю, - ответил Меджинниз, посмотрев на него сквозь очки сверху вниз. - А вы?

- Но как он мог решиться на такое? - в голосе Фогарти сквозило сомнение.

- Кто знает? - несколько нетерпеливо отозвался Меджинниз. - От слабохарактерных людей всего можно ожидать. Кажется, он не оставил никакой записки?

- Как будто нет.

- Напрасно вы послали за Кармоди.

- Но он лечил Гэлвина.

- Знаю, знаю, но все-таки он молод и немного зелен.

Я предпочел бы врача постарше. Не обманывайте себя, перед нами стоит проблема, - вдруг добавил он решительно, - серьезная проблема!

Фогарти не потребовались дальнейшие объяснения.

Худшее, что может сделать священник, - это покончить с собой, так как поступок этот отвергает все, что наполняет смыслом его деятельность Божественный Промысел, Милосердие, Всепрощение, Рай, Ад. Чтобы помазанник божий дошел до такой степени отчаяния - подобный факт церковь признать не могла. Это дало бы повод для грандиозного скандала. Это было попросту неприемлемо.

- Вот, надо полагать, его машина, - заметил Меджинниз.

Кармоди быстро взбежал по лестнице с саквояжем в руке, из-под твидового пиджака у него выглядывала розовая пижама. Это был высокий молодой человек в очках, с длинным шутовским лицом. В обычной жизни он усвоил себе стиль, подходящий к выражению его лица, но Фогарти знал, что врач он компетентный и добросовестный. Он несколько лет прослужил в английском госпитале и выработал грубоватую манеру разговора, которая Фогарти казалась занятной.