Гор Видал - 1876

Гор Видал

1876

ПРЕДИСЛОВИЕ

В двухсотлетний юбилей Соединенных Штатов, необычайно пышно отмеченный в этой стране в 1976 году, внес свой вклад и известный американский писатель Гор Видал (р. 1925). Он опубликовал роман «1876» — второй по хронологии событий том трилогии, открытой «Вице-президентом Бэрром» и завершенной «Вашингтоном, округ Колумбия». Обе книги переведены на русский язык вслед за их выходом в США соответственно в 1973 и 1967 годах. Теперь трилогия превратилась в тетралогию: в 1984 году издан роман «Линкольн», а пока советский читатель может познакомиться с романом «1876». В послесловии Видал заметил: «1876 год был, вероятно, самой низкой точкой в истории нашей республики; знать кое-что о происходившем тогда, думаю я, нам очень полезно сейчас, потому что времена становятся снова не слишком утешительными».

Стоило писателю отправить героев своего романа на сто лет назад, как они оказались на вековом юбилее США, что, однако, не столь существенно. Много важнее и поучительнее, по замыслу писателя, другое: они столкнулись как с жившими тогда американцами, так и с вымышленными персонажами, которыми населили те самые семидесятые годы предшественники Видала по перу, в первую очередь современники событий, ныне описанных во всеоружии опыта, накопленного за столетие. Роман «1876» как бы обрамляют два политических романа — вышедший в 1874 году «Позолоченный век» Марка Твена и Чарльза Уорнера и «Демократия» Генри Адамса (1880 год). «Позолоченный век», самим названием которого интеллигентные американцы именуют этот период отечественной истории в пику самодовольной буржуазии, называющей его «Золотым веком», и «Демократия» принадлежат к классике американской литературы.

Видал, адепт парадоксов, просто не мог избежать соблазна столкнуть своих героев с Марком Твеном, которого писатель заставил разговориться о Позолоченном веке. Есть, наверное, смысл напомнить, какой представлялась Марку Твену столица США и ее сановные обитатели. Он начал с Белого дома: «Большой белый сарай, расположенный на обширном, но весьма неприглядном участке. Здесь живет президент. Сарай и снаружи достаточно уродлив, но это пустяки по сравнению с его внутренним убранством. Единственное, что глаз ваш отметит внутри этого дома, если он и сейчас остался таким, каким был всегда, — это доведенную до математического совершенства безвкусицу и унылое однообразие». Примерно таким же предстает Белый дом в романе Видала, причем простое «математическое совершенство» поднято до уровня высшей математики.

Что до должностных лиц заокеанской республики, то описанного Марком Твеном некоего О’Рейли поймали на крупном воровстве. Он тут же спрятался, сумев избраться вместе с сообщником в законодательное собрание штата Нью-Йорк, а когда их все же привлекли к судебной ответственности, «наша восхитительная система суда присяжных дала возможность обоим преследуемым чиновникам в отставке обеспечить себе присяжных в составе девяти пациентов ближайшего сумасшедшего дома и трех ученых джентльменов, прошедших полный курс наук в тюрьме Синг-Синг, — и вот их репутация полностью восстановлена. К законодательному собранию взывали, чтоб оно изгнало их из своей среды, но оно не вняло призывам. Ведь это было все равно, что просить детей отречься от родного отца. То было вполне современное законодательное собрание».

Читатель без труда обнаружит в «1876» твеновские интонации, хотя иной раз может сложиться впечатление, будто Видал несколько критически относится к своему предшественнику. Впрочем, колкости в адрес Твена не должны никого вводить в заблуждение. Видал движется, в общем, по проторенной дороге, но там, где сатирик-Твен не оставляет камня на камне, исторический романист Видал предпочитает иронию. Что же до Генри Адамса, то в «1876» воскрешен вымышленный барон Якоби из «Демократии». На то — особое внимание к Адамсу — есть веские причины.

Нашумевший в 1880 году роман «Демократия» вышел анонимно. Авторство приписали кружку Генри Адамса, Джона Хэя и Кларенса Кинга, лиц весьма приметных в высшем американском обществе. Г. Адамс — маститый историк, правнук и внук двух президентов Адамсов; Дж. Хэй — бывший помощник президента Линкольна, литератор и дипломат, на склоне лет, уже в XX веке, в течение восьми лет государственный секретарь; К. Кинг — публицист. Все они тогда «открестились» от «Демократии». Загадка разрешилась только в 1918 году после смерти Г. Адамса. Выяснилось, что историк, автор многих книг (в том числе девятитомной истории США в эпоху Джефферсона и Мэдисона), написал еще и этот роман. Отнюдь не из любви к изящной словесности, а по повелительной необходимости, как представлялось дело в его кружке. Адамс, Хэй и Кинг — зрелые сорокалетние люди, пресловутые американские прагматисты — сочли нужным глава за главой читать и обсуждать роман, править его, в общем, тратить время. Чего ради?

Они, плоть от плоти высшего класса Америки, были безмерно обеспокоены — страна стояла на распутье. Прошло полтора десятка лет после победы Севера над Югом в Гражданской войне. Драгоценная Свобода, за которую пролили море крови, обернулась торжеством «грубого индивидуализма», оргией разнузданной наживы; богатые становились богаче, бедняки беднели, хотя у них-то и без того мало что было. На глазах происходила резкая поляризация общества. Не надо было обладать острым зрением, чтобы увидеть: все это было чревато громадным социальным взрывом. Бизнес угрожающе вторгался в политику в том государстве, которое, по американской мифологии, было достаточно отлажено — демократия с весьма широким, по критериям века, избирательным правом и прочими атрибутами, введенными еще «отцами-основателями» как раз для предотвращения социальных потрясений. Если так, рассудил Г. Адамс с друзьями, то каковы перспективы демократии, способна ли она оказаться надежной дамбой против «опасных классов», как именовал американский пролетариат Дж. Хэй.

Гарвардский историк Г. Эйкен, подготовивший переиздание «Демократии» в 1961 году, напомнил: книга «заставляет нас заняться двумя вопросами, которые большинство американцев игнорирует. Первый — старый вопрос Платона, может ли народное правительство последовательно работать в интересах народа. И второй, тесно связанный с первым, — не таит ли идея демократии, как давным-давно подметил Гоббс, в себе противоречие. При демократии люди голосуют, но они не правят и не могут править. А тогда кто же правит и в каких целях? Адамс, достаточно внимательно, хотя и по-своему читавший Маркса, был убежден лишь в одном: государство, как природа, не терпит пустоты, и теми, кто не может или не хочет править, будут править, по всей вероятности, люди еще более неразборчивые и невежественные, чем они сами. Ведь как и его блистательные предки, Генри Адамс был реалистом» [1]. Вот это поучение своему классу и высказали Г. Адамс и К° в «Демократии».

Реалисты до мозга костей, они прекрасно понимали, что те, кому в первую голову адресована книга, умеют и любят считать, но не читать и отложат в сторону философский трактат. Посему они и облекли свои идеи в форму романа с не очень замысловатой, а попросту говоря, банальной интригой: влиятельный сенатор Ретклиф, вероятный будущий президент, по-деловому и без памяти влюбляется в Мадлен Ли, старшую из двух сестер-красавиц, приехавших в Вашингтон провести зимний сезон и доискаться до сути американской политики. Коль скоро, как доподлинно было известно уже в XIX веке, лучшие слушательницы — женщины, самые отработанные сентенции вкладываются в уста вымышленных героев в их обществе. Польза для читателя, натурально, не меньше, чем для любознательных дам, подстегивавших своим вниманием красноречие ораторствовавших американских политиков.

Мадлен «приперла к стене» конгрессмена Гора коварным вопросом: «Неужели вы считаете демократию самой лучшей формой правления, а всеобщее избирательное право — успехом?» Взяв с собеседницы слово, что она никогда не перескажет услышанного, Гор с «энергией отчаяния» объяснил ей и читателям: «Я допускаю, что демократия всего-навсего эксперимент, но ведь это единственный путь, по которому стоит следовать обществу; единственная концепция долга общества, достаточно широкая, чтобы удовлетворить его потребности; единственный результат, стоящий усилий или риска. Любой иной возможный шаг есть шаг назад, а я не желаю повторения прошлого. Я рад, что общество схватилось со спорными проблемами так, что никто не может позволить себе остаться нейтральным».

«Предположим, ваш эксперимент не удастся, — сказала миссис Ли, — предположим, общество уничтожит себя всеобщим голосованием, коррупцией и коммунизмом».

Гор в ответ предложил Мадлен жить верой. «Если нашему веку суждено поражение, мы должны принять смерть в строю. Если же нам уготована победа, мы возглавим шествие. В любом случае нельзя стоять в стороне или быть нытиком». С этими энергичными суждениями Гор и удалился, повторив на прощание: нужно забыть о том, что он сказал. В противном случае его «репутация погибла»[2].