Режис Са Морейра - Убитых ноль. Муж и жена Страница 11

Андрес сел на скамейку и принялся рассматривать первый этаж своего дома. Подумал, что мог бы перейти теперь ко второму, но вместо этого вытащил из кармана телефон.

— Алло!

— El camino del amor. Путь любви.

— Черт! Как это ты вспомнил?

— Сам не знаю… Ты в порядке?

Джозеф положил ручку и коробку из-под пиццы возле себя на диван.

— Да, — ответил он.

— А как пицца?

— Ну… пицца сгорела.

— А книга?

— Движется, уже всю коробку исписал.

— Какую коробку?

— Из-под пиццы… я на ней пишу.

— У тебя бумага кончилась?

Джозеф попытался придумать хоть какое-нибудь объяснение, но не смог.

— Не знаю… так получилось.

— Дамы и господа! Новую книгу Джозефа Овальски вы найдете в нашем отделе замороженных продуктов!

Джозеф заставил себя улыбнуться:

— Свежесть стиля гарантирована, — сказал он.

— Для летней жары то, что надо!

— Читать только в шортах!

— Заедая мороженым! Вот-вот, реклама отличная!

— Пожалуй. Но не уверен, что не выброшу все это в мусорное ведро.

— С чего вдруг?

— Не знаю… Это все самообман, — ответил Джозеф. — И потом, это слишком личное.

— Ну и хорошо, что личное! Ты же не телефонный справочник пишешь!

— Видит Бог, предпочел бы.

— Отстань ты со своим Богом! Пиши дальше.

— И все же…

Джозеф не договорил. Встал и пошел к бару в гостиной.

— И все же — что?

Джозеф налил себе стакан виски, отхлебнул.

— Зачем все это?

— Вечный вопрос.

— Знаю, знаю, — сказал Джозеф. — Франсуаза спит?

— Не знаю.

— Так спроси.

— Думаешь, стоит?

— Ну да… Если она не ответит, значит, спит. Если ответит «да», значит, хочет убедить тебя, что спит, но на самом деле не спит… Если ответит «нет», значит, точно не спит.

— Не могу, я не дома.

— А где?

— На скамейке у озера… Сижу и пиво пью.

Джозеф улыбнулся, с наслаждением отхлебнул еще виски.

— А я думал, ты завтра с утра работаешь, — сказал он.

— Но оно еще не наступило.

— Скоро наступит.

— Тем более, надо воспользоваться моментом.

Джозеф попытался представить себе брата, скамейку, озеро.

— И как, хорошо тебе? — спросил он.

— Да… Тут вот одна утка не вынимает голову из воды уже добрых пять минут.

— Может ей нужно помочь?

— Не думаю. Наверное, у нее есть на то причины.

— Какие?

— Не знаю… Может, ей хочется побыть одной.

— Уткам повезло, они могут себе это позволить, когда захочется.

— Конечно, повезло, хотя бы потому что они утки.

Джозеф попытался представить себе утку, похожую на брата:

— Может, в другой жизни ты будешь уткой?

— Очень на это надеюсь.

— Это надо обсудить… мы не можем потерять друг друга.

— Да, и надо будет попросить Джеймса подкармливать нас хлебом.

— И рисовать нас.

— Вместе с Дже… вместе со своим младшим братом.

— Надеюсь, вы не собираетесь его тоже назвать Джеймсом?.. Ведь если Джеймс выбрал себе такое имя, это не значит, что брат поступит также.

— Да нет, не волнуйся. У него уже есть хорошее имя, Франсуаза придумала.

— Думаешь, он согласится?

— Откуда мне знать?.. А ты бы свое хотел поменять?

Джозеф несколько мгновений вспоминал свое собственное имя.

— Нет. Не хотел, по крайней мере до отъезда Клары.

— А потом?

— Бывало. То есть не то чтобы поменять… а просто от него избавиться.

— У тебя возникнут проблемы.

— Именно поэтому я этого и не сделал.

— А твой герой, ну, этот парень, о котором ты пишешь, — его-то как зовут?

Джозеф вздохнул.

— То-то и оно, что пока никак.

— Ничего, со временем придумаешь.

— Вряд ли.

— Но с ним ведь кто-то разговаривает?

— Нет, — сказал Джозеф. — Он одинок.

— Ясно. И чем он занимается?

— Ну… Думаю, решил напиться.

— Так он себе имя не придумает.

— А он и не собирается.

— Хотя, с другой стороны… Если он напьется так, что раздвоится, ему придется как-то общаться с самим собой.

— Мне кажется, он готов скорее разорваться надвое, нежели раздвоиться.

— Какая разница?

— Как скажешь.

— Эй, алло! Ты все-таки с братом говоришь!

— Извини, Андрес.

— Еще раз услышу «как скажешь» — повешу трубку.

— Извини.

— Да брось ты извиняться на каждом шагу.

— Не так уж часто я это делаю.

— Слишком часто.

— Как скажешь.

Короткие гудки были ему ответом.

Джозеф улыбнулся. Закурил, взял бутылку, бокал, снова сел на диван. Взгляд его упал на коробку из-под пиццы, и он перечитал текст:

«…А там, в городе, мужчина даже есть не мог — так горько он плакал.

Он плакал так, как плачет тот, кто знает, что слезами горю не поможешь, что слезы не утешат, — и даже если все глаза себе выплакать, от тоски все равно никуда не деться.

Но он все равно плакал, хотя ему хватало ума все это понять: и что слезами горю не поможешь, и что слезы не утешат, — но вот чтобы перестать, ума ему не хватало.

Ума не хватало, потому что он был дурак. Дурак дураком: вернись сейчас его девушка (вдруг бы она поняла по-испански и послушалась пожилой дамы из автобуса, попросила водителя повернуть обратно, перепрыгивая через ступеньки, взбежала вверх по лестнице их дома, распахнула дверь их квартиры и упала в его объятия), — он все равно не смог бы перестать плакать.

И все же ему хватало ума, чтобы ни на миг не поверить в то, что такое возможно.

Ведь девушка уезжала. И уезжала всерьез.

Сейчас она была на вокзале и думала, как ей быть дальше. Вспомнила пожилую даму, постаралась представить ее уткой и выбрала Испанию.

На какое-то мгновение она впервые перестала думать о нем и стала думать об Испании — что она о ней знает. Она почти ничего о ней не знала, но и этого хватило, чтобы перестать думать о нем. Потом она пошла к кассе, купила билет и села в поезд.

И только здесь она снова стала думать о нем. Закрыла глаза и сразу же открыла: не выдержала, не хотела видеть то, что увидела с закрытыми глазами. Больше она глаз не закрывала, распахнула их пошире в ожидании, когда они закроются сами собой от усталости и она заснет спокойно, без дрожи в теле.

Наконец слезы иссякли, но тоска осталась, и он закрыл глаза, потому что с открытыми видел ее повсюду, в каждом уголке своей большой квартиры, и это было невыносимо.

Так, с закрытыми глазами, он съел пиццу и встал, чтобы перейти из кухни в гостиную, держась руками за стены, но по дороге споткнулся обо что-то — обо что он так и не смог ни понять, ни догадаться, потому что даже падал, не открывая глаз, а падал долго, в замедленном темпе — наконец приземлился, небольно ударился и затих.

Она так и держала глаза открытыми, и заснуть у нее не получалось. Рассматривала других пассажиров, пытаясь угадать, что за жизнью они живут. Только чтобы не думать о нем. Она понимала, что вначале будет нелегко, но это пройдет. Будет потом все легче и легче, и скоро, через несколько дней или недель, она придет в себя, почувствует себя счастливой, свободной, независимой от него, который был для нее всем. Она знала, что перед ней — весь мир, новые горизонты, новые люди, они ждут ее. Она все это увидит, но прежде она должна перестать видеть его, и она старалась это сделать с широко открытыми глазами.

Лежа с закрытыми глазами на полу своей большой квартиры, он готовил себя к совершенно другому. Он считал, что первая ночь будет самой легкой, потому что она еще не совсем покинула их дом: оставался аромат ее духов, ее вещи, предметы, к которым она прикасалась и переставляла с места на место, но он чувствовал и то, что она все дальше и дальше от него, и чем дальше она будет во времени и в пространстве, тем будет тяжелей. Рот его кривила улыбка, когда он думал об этом, ибо он сильно страдал, но уверенность в том, что дальше будет еще хуже, делала его теперешние страдания терпимее. Дальше ведь будет совсем плохо.

И потому он встал, открыл глаза, тотчас увидел ее и чуть ли не обрадовался этому мгновению — ощущению начала и легкой дрожи, предвестницы долгих мучений. Легкое покалывание, щекочущая боль — по сравнению с тем, что его ожидало. Он сел и налил себе выпить… Постарался удержать все то, что еще оставалось от нее. И почувствовал себя лучше.

Она тоже почувствовала себя лучше. К ней подсел попутчик и заговорил с ней. Она с наслаждением слушала его, упивалась его словами, увлеченная историей его жизни, которую он так любезно взялся ей рассказать. Вот и начались встречи, о которых она мечтала, новые люди, новые горизонты, она нырнула в поток его слов, то и дело кивая и задавая наводящие вопросы, только чтобы он не останавливался и выговорился до конца — узнать о нем все, насытиться, напитаться его жизнью.