Григорий Арутюнян - Авое, Тифлис Страница 12

Застолье

— Как-то Гагик пригласил Вагаршака на свой день рождения. Собралось много гостей, все веселились, произносили красивые тосты, пели. Каждый старался показать, на что горазд. Только Вагаршак скромно сидел за столом, и внимательно слушал. — "Какие все умные, образованные" — думал он,— "а что умею я?". И тут, во время этих раздумий, кто-то из гостей, обращаясь к нему, спросил: — "А ты, молодой человек, почему не участвуешь в нашем веселье? Давай, и ты скажи тост, прочти стих или спой нам что-нибудь".— У юноши от страха душа ушла в пятки. Что он мог им сказать или показать? От стыда он готов был провалиться сквозь землю. Но выручил один из друзей Гагика, ответив за Вагаршака: — "Да оставьте его в покое. А если хотите узнать на что он способен, сходите завтра к нему в парикмахерскую — он вас побреет и острижет — это его дело, а наше дело — пить и веселиться!"

— Слова эти глубоко ранили сердце юноши и заставили призадуматься.

— Надо отметить, что застолье и кутеж для настоящеего тифлисца это нечто большее, чем просто еда и возлияние, от случая к случаю. Это образ жизни — особый и неповторимый. Без застолья и кутежей можно представить любой город мира, но только не Тифлис. Душа тифлисца по настоящему раскрывается только в застолье с близкими, друзьями, со случайным гостем, за стаканом сухого вина и простой закуской. И главное в нем не еда и выпивка, а сердечное общение и признание в любви к ближнему и миру. Тут виден человек, какой он есть на самом деле. И грош цена тому, кто только и знает, что работать, но не делится радостью и печалю с друзьями! Во все времена, как бы трудно не жилось тифлисцу, бутылочка вина, пури, кусочек сыра — сулгуни, свежая зелень и речные рыбы — храмули и цоцхали, украшали его стол. Вагаршак тянулся к этому миру. После окончания работ, мастера, перед уходом домой, заходили в духаны или винные подвальчики — настоящее царство мужчин — чтоб благословить стаканом вина еще один трудовой день. Вагаршак тоже с удовольствием шел с ними. Он впервые попробовал молодое вино — мачари. Пили же в основном сухие виноградные вина. Водка, коньяк, крепленые вина не били приняты в быту. Ну, а сухие вина, как заметил еще великий классик, были в очень широком употреблении. В этом была и своя причина — оно, сухое вино, легко пилось, давая возможность растянуть застолье и всем высказаться. В этом суть тифлисских застолий. Невозможно представить молчаливо пьющих тифлисцев. В застолье, как правило, тифлисец становился еще добрей и сентиментальней. Мечтал о лучшей жизни для себя, своей семьи, близких и друзей. Становился еще красноречивей и остроумней, но, как правило, не терпел пошлости и нецензурщину. Все это сопровождалось пением, стихами, притчами, житейскими поучениями. В одном из тифлисских тостов говорится, как два марала пасутся на благодатном горном склоне, где сочной травы вокруг — видимо-невидимо, но они, тем не менее, стараются нежно подсобить друг другу. Так и в тифлисском застолье — теплоты, светлой ауры — хоть отбавляй, но сотрапезники стараются, чтоб было еще теплей, еще светлей вокруг.

— После случая на дне рождения Гагика, Вагаршак стал инимательно прислушиваться к тостам, их очередности за столом, запоминать притчи, стихи, слова песен. Его поражало умение — тамады вести застолье. Особенно он восхищался мастерством известного майданского тамады, близкого родственника Анны — Тиграна Ростомьянца. Восхищался его умением вести застолье даже в незнакомой ему компании. Вагаршак был свидетелем, как Тигран Ростомьянц, в одной компании, в перерыве между очередным тостом, наводил справку у рядом сидящего, о человеке, за которого намечал следующий тост, а затем, произнес про него такой теплый и прекрасный тост, с мельчайшими подробностями из жизни тостируемого, будто они с ним были "не разлей вода". Было, у кого поучиться! Учителем был Тифлис. Юноша с головой окунулся в его теплые и щедрые объятия. К тому же он оказался способным учеником. С теплом и добром относящийся к людям, имея способность к импровизации и собственной интерпретации увиденного и услышанного, он придавал им свой, неповторимый колорит. Близкие и друзья тянулись к общению с ним. Они ценили его порядочность и преданность не только дружбе, но и семье. Он уже осмеливался возглавлять застолье, быть тамадой. И в следующий день рождения Гагика тамадой был Вагаршак. Трудно было узнать в нем того застенчивого юношу, скромно сидящего за этим же столом всего год назад! Сам Гагик гордился своим другом, а папаша Аршак аккомпанировал ему на таре.

— Несмотря на наступившие сложные времена, поиски "агентов империализма", партийные чистки, репрессии, жизнь в Тифлисе продолжалась в своих традициях. Политическое напряжение, конечно, оставляло свой след. Арсен Аваков с тревогой просматривал свежие газеты, пестрящие именами вновь выявленных "врагов народа". Он очень беспокоился за судьбу Анастаса Микояна. В особенности, когда в Москве обосновался Лаврентий Берия. Однажды, когда Арсен гостил в Москве в доме Микоянов, он спросил у Ашхен, как чувствует себя Анастас, который практически не бывал дома — приходил поздно ночью, и уходил с утра пораньше.— "С тех пор, как этот пес — Лаврентий в Москве, у Анастаса нет ни минуты покоя" — шепотом ответила Ашхен.

— Но простой люд, зарабатывающий себя на жизнь своим честным трудом, продолжал в Тифлисе, как всегда, трудиться и веселиться. А Вагаршак стал душой не только своего двора, но и старых убанов города — от Майдана, Клор-таха, Сололака до Земмеля и Верийсского квартала. К нему обращались и в горе, и в радости. Несмотря на молодость, он умел подбодрить нужным словом попавших в беду и вселить надежду, а в радости — искренне разделить ее. Он легко и естественно сходился со всеми. Взаимоотношения людей в городе еще более способствовали этому. Тифлис тех лет был одним из немногих городов, где существование различных сословий и социальных прослоек не было преградой к тесному общению и дружбе между их представителями. Здесь потомственный князь мог дружить с простолюдином, академик с ремесленником, музыкант с дворником или стекольщиком и т. д. Это и создавало его неповторимый колорит, рождало множество незаурядных личностей, прославляющих его. И среди них были не только известные академики, писатели или врачи, но и обычные тифлисцы, в особенности ремесленники. Их, ремесленников, объединенных в амкарства, знаменитый грузинский поэт, академик — Иосиф Гришашвили также причислял к богеме старого Тбилиси. И, естественно, был прав. Это была богема городской жизни.

— Многие ремесленники славились не только у себя в городе, но и высоко ценились в пределах империи. Тифлисскому оружейному мастеру из Армянского базара — Геурку Елизарову, русский император — Николай I, в первой трети девятнадцатого века, присвоил дворянское звание. Геурк и сыновья открыли посланникам царя свой секрет получения булатной стали для изготовления оружия в знаменитых Златоустовских питейных мастерских. За эти заслуги Элизаровы, кроме дворянского звания, получили и право на клеймо — "Поставщик двора его Императорскаго Величества" — на своих изделиях. С кинжалом работы Геурка Элизарова изображен М. Лермонтов на своем автопортрете.

Ремесленные мастерские, лавочки торговцев, тифлисские базары, цирюльни, кофейни-каваханы и духаны — вот та среда, откуда щедро черпали темы для своих произведений практически все тифлисские, да и не только тифлисские, писатели поэты, композиторы, художники. Сам Гришашвили своими произведениями был обязан именно этой богеме. Сборник стихов, принесший ему известность уже в молодости, назывался популярной фразой тифлисских лоти — кутил-ремесленников:

— "Не простудись, барашек джан!".

— В тифлисских винных подвальчиках, каваханах, духанах-садах — не только рождались творческие замыслы, но и, зачастую, осуществлялись там же. Сами названия этих заведений уже настраивали на поступок: "Симпатия", "Гемо" (Вкус), "Не уезжай, голубчик мой!", "Моди мнахе"(3айди, увидишь!), "Сам пришел" и множество, множество других. Завсегдатаями духанов были художник Нико Пиросмани и знаменитый тифлиский поэт Иетим Гурджи. Один рисовал ни стенах, другой писал в духанах свои стихи прямо на клеенках! Ему, Иетиму Гурджи, будучи в Тифлисе, с вдохновением читал свои стихи Сергей Есенин. А поэтические состязания ашугов и поэтов в этих заведениях! Великого русского композитора Петра Ильича Чайковского, когда он гостил в Тифлисе, чествовали в "Белом Духане" и в духане-саде "Ваза". Не стоит повторяться и перечислять имена не только известных армянских, грузинских, но и великих русских и других поэтов, писателей, художников, обожавших тифлисские духаны. Но отметить несколько почти позабытых имен тифлисских поэтов и ашугов, жизнь и творчество которых немыслимо представить без духанов, следует — Бечара, Азира, Гивишвили, Скандар-Нова.