Збигнев Крушиньский - На суше и на море Страница 19

— В котором часу, — спросила я, — заканчивается картина?

— Какая еще картина? — не понял он. — Актуально у нас идет пять фильмов.

«Актуально» — так не говорят, подумалось мне, но я не стала поправлять его.

— Так вы даете программу, составленную из короткометражных фильмов? — спросила я громко.

— Полнометражных, художественных, анимационных, у нас мультиплекс, мультикино, — подчеркнул он первую часть слов.

Только теперь я поняла истоки противоречий в их сообщениях на тему кинотеатра. Они ходили в один и тот же кинотеатр, но утверждали, что смотрели совершенно разные картины, в том же самом кинотеатре, в то же самое время. Я относила все это на счет неточностей и плутовства, хотя, честно говоря, мне было все равно: я никуда не выходила и проверять не собиралась. Последний раз я была в кино, наверное, в Базеле, чуть ли не во времена братьев Люмьер. Но помню, что, будучи ребенком, я уже догадывалась, что значит слово «анимационный», стоящее сразу после названия фильма. «Анима» — значит «душа».

Признаюсь, я потеряла стремительность. Беспомощная, стояла я в пустом вестибюле, ярко освещенном, пахнущем кукурузой, поджаренной на тот случай, если кому-нибудь не хватит духовной пищи. У меня не было денег на кино, тем более на пять картин. Мне оставалось ждать, свернув на соседнюю улицу, на задворки главной, на темную, лишенную великолепия улицу, куда после сеанса высыпали зрители. Ждать, кого? Что? Все и так было ясно. Я предпочла оградить себя от очередных разочарований, оставшись в блеске магния.

Пирожные в кондитерской Райза уже не будут такими, как прежде. Впрочем, я знаю, что сегодня молодые ребята в форменных бейсболках подают в этом месте более быстрый, чем эклер, фастфуд, так, чтобы сразу и переварилось. Не будет больше вальсов, фокстротов на благотворительном балу в клубе, в котором обосновалось теперь лизинговое общество, которое также благотворительно дарит первый взнос, если письменное обязательство подписать на длительный срок.

Я вовсе не тоскую по ним, я не собираюсь танцевать. Знаю, что в городской читальне сейчас находится кредитный банк, а прежнюю кассу взаимопомощи переделали под гостиницу. Мне известно и более, я вообще в курсе. Знаю, что одну ведущую партию заменила масса противных микроорганизмов, которым мы пока не в силах противостоять.

Я была уже недалеко от парка, возвращалась. Что же еще может разочаровывать меня? Японские декоративные деревца бонсай, которые, вместо того чтобы расти, измельчали? Смешные маленькие цифровые камеры, но формой восходящие к столетним «лейкам»? Телефоны, состоящие из одной плоской трубки, без рукоятки и диска, втиснутые в футляр для очков? Очки, сведенные к линзе, без оправы? Полицейские, не импонирующие ростом, и их усы, ставшие еще более щетинистыми? Стиральные порошки в капсулах, предназначенные для грязи под ногтями? Алкоголь в каплях, как лекарство, в миниатюрных бутылочках, непонятно почему называемых орангутанками? Все мельчает, в том числе микропроцессоры, которые и без того никогда не были крупными.

А ведь я уже старуха. Меня все должно пугать. Город, как раковая опухоль, разрастается до предместий. Мужчины, маскирующиеся внешним видом. Фильмы, идущие в мультикино, как в ошалевшем барабане панорамы фотопластикона. Даже микроорганизмы, бактерии бушуют вокруг старого человека своей громадой.

Я была близко от дома, когда пошел дождь, уже раз упомянутый. Насквозь меня не вымочил. Впрочем, я и так собиралась вымыть голову, а дождевая вода вовсе не хуже тех шампуней, что скрываются по два в одном флаконе, а что касается туфель, их уже давно надо было выбросить. Входную дверь, как оказалось, я оставила открытой. Вор не залез. Хлеб остыл, вода вытекла, радио играло хоть и не арию, но и не реквием.

Лежу в шезлонге, удобно. Закончился последний на сегодня урок, дверь закрылась за Анной. Даже отсюда я сумею прекрасно отличить скрип двери открывающейся от скрипа двери закрывающейся, той, которую толкают, от той, которую тянут. Сейчас вот встану и защелкну замок. Сегодня она пришла счастливая, улыбающаяся, в облегающем скользком трико, какое надевают велосипедисты. Ее рассказы становятся все более свободными и красочными, наверное, думает, что под старость я стала дальтоником. Однако упорствует в некоторых ошибках. Говорит «актуально». Да не говорят так — «актуально».

СЕКТОР

Мы никого не заставляем, сами приезжают. Мы вынуждены отсылать их обратно, потому что Дом не резиновый, а воевода приостановил продажу соседнего. У каждого что-нибудь да болит, врачи бессильны, медицина — удел тех, кому не хватает веры. Маловерье не переносит опухолей.

Мы могли бы город здесь заложить, потому как выздоравливающие не хотят отрываться от нас. Их приходится уговаривать, билеты им покупать, собирать в дорогу, с которой они по любому вернутся. Те, что познали близость, боятся отдалиться. А того не ведают, что наша рука достанет везде, везде и что будут носить они печать ее прикосновения на себе.

Смешные функционеры, все пытаются гнобить нас. Когда мы вырубили в лесу пять больных деревьев, на нас наслали полицейских с собаками. Одна из этих собак улеглась под крыльцом, да так и осталась, отказавшись служить. Один из этих полицейских вернулся через неделю, умоляя снять заклятие с его лимфатических узлов. Никто из нас заклятий не посылает, а болезни, которые мы предупреждаем, перестают быть заразными. Время от времени воздвигаемый вокруг Дома кордон — это антисанитарный кордон, и если кому-то он и несет вред, то тем, кто остается с той, с другой стороны — внешней и зараженной.

Много раз меня просили, чтобы я поездил по стране. Наши сторонники приготовили трассы, нашли места, травянистые пригорки, огромные заброшенные деревенские хозяйства, луга, а в городах — стадионы, которые можно было заполнять в течение долгого времени, как могла бы это сделать команда экстракласса, неутомимо играющая матч за матчем, большие овалы гоночных трасс, где Папа Римский благословлял, а не оздоравливал. Каждый раз я отказывал, боясь беспорядков. Не стану конкурировать со спортивным мероприятием, где болельщик сеет вокруг себя опустошение, с предвыборным митингом, полным вранья, обещаний, бросаемых на съедение толпе, с бегами, в которых жулик-жокей придерживает коня, дабы сорвать кон.

Ездил я один, без охраны и анонимно, брал билет в вокзальной кассе. Видел залы ожидания, в которых бедные люди обменивались друг с другом муками, не получая облегчения. Опершись о пожитки, они проваливались в сон, в этот мимолетный кошмар на четверть часа перед отъездом. Сидели, уткнувшись лицом в пластиковые сумки так, что полимеры окружали их ореолом, кольцом Сатурна. Нищие крутились, бормоча свои мантры, порой мне удавалось всучить им заразную денежку и при этом легонько касался их, поглаживая запястьем. Я видел их панику, когда прямо здесь, на глазах исчезали симптомы, видел облегчение, проступавшее даже сквозь профессионально отрепетированную гримасу. Хромой опускал и поднимал палку, которой прощупывал клинкер около скамейки. Осторожно делал несколько шатких шажков, будто шел по бревну. Слепой прикрывал глаза, не желая всего этого видеть. Но из-под его приставленной козырьком ладони блестел белок, распаленный открывающейся глазу картиной. Мгновение спустя он полностью отрывал ладонь и бросался к выходу с криком «Вижу!». Перед вокзалом он раздавал собранное, которое при таком обороте дел оставлять у себя было бы нечестно.

Обычно я выбирал переполненное купе второго класса. Соседка справа читала газету, ее правая рука постоянно касалась моего плеча. Женщина напротив, в блестящих чулках, носком туфли выводила вензеля на моих брюках. Старушка слева: хоть она и отгородилась сумочкой, но при усилении тряски наши локти соединял импульс, которого было достаточно хотя бы для ревматизма. Я вставал в узком задымленном проходе, за окном расстилался пейзаж. Проходили курильщики с начальными стадиями рака, которые только я успевал уничтожить, как на меня со стороны туалета двигались страдающие простатитом. Отерся об меня и геморройный контролер на расставленных ногах. Приезжая в город, я смешивался с толпой, но пройдут годы, и статистики вычислят меня, ученые склонятся над графиком корреляции снижения заболеваемости с близостью к пунктам моего передвижения.

После каждого возвращения в Дом я всегда заставал кого-нибудь нового, взятого на испытание. Мы не гонимся за числом приверженцев, совсем напротив — мы пытаемся уговорить их уехать. И соглашаемся оставить, только когда видим, что вне Дома у них нет шансов выжить. Мы назначаем им короткий срок для выздоровления. Вопреки тому, что пишут газеты, у нас не было летальных исходов. А что касается могилы за беседкой в конце сада, так она появилась во время войны, вероятнее всего кто-то из местных отсыпал из могилы побольше, братской, возле леса, так чтобы иметь в своем обиходе своих собственных покойников. Мы ухаживаем за ней, как за музейным объектом, мертвым положено уважение. Впрочем, я не утверждаю, что наши пациенты будут жить вечно, но пока что все складывается благополучно.