Григорий Ряжский - Портмоне из элефанта (сборник)

Григорий Ряжский

Портмоне из элефанта (сборник)

Апрель

Столичные наладчики из Энергоугля, что просидели полтора месяца на пуске после монтажа, уехали во вторник, закрыв последнюю процентовку. Перед отъездом напоследок дернули ковш: тягой – от себя-на себя, подъемом – вверх-вниз, после поворот – влево-вправо, ну и шагнули пару раз, как водится.

– Ну, чего, нормально, Петро? – спросил на прощанье их старший.

– Ну, – ответил он и сел за рычаги сам.

Наладчики уехали не совсем, а переехали неподалеку, на Нижний Ковдорский разрез, сорвать халяву на экэгушках – малых карьерных экскаваторах «ЭКГ-4,6», которыми буквально напичкан был карьер. Там, на Нижнем, вовсю шла добыча, и двадцатисемитонные «БелАЗы», пыхтя и воняя черно-синим дымом, с утра до вечера ползли бесконечной спиральной лентой оттуда, с самого дна распахнутого чрева преисподней, а в миру – железорудного карьера. Стоял октябрь, и потому ночь ото дня здесь, в заполярной широте, сильно не отличалась, и, не будь будильника, определиться в местной жизни новому человеку можно было лишь при помощи интуиции да по усиленным сигналам мочевого пузыря. Как раз они, все трое, и были здесь людьми новыми, выписанными руководством Верхнего Ковдорского разреза из разных мест развалившегося к тому времени Союза. Ко дню отъезда наладчиков они уже неплохо знали друг друга, составленные начальством в единый экипаж на шагающий экскаватор «ЭШ-20/100», собранный здесь же, на месте, уралмашевскими монтажниками.

Бригадиром, или, по-горняцки – бугром, приказом назначили Петро Гнисюка – хохла, крепкого, средних лет семейного мужика, опытного машиниста экскаватора, прибывшего с пожитками, тещей, женой и четырьмя сыновьями-подростками из ставшего теперь забугорьем эстонского городка Силламяэ, со сланцевого разреза.

– Лучше тут впотьмах спотыкаться, чем там терпеть от Геббельсов ихних, – сообщил он Аверьяну, новому помощнику, второй руке. – Если б не уехал я оттуда, точно умника этого в отвал бы зарыл, Иху Блюмквиста. Он поначалу у меня тоже во вторых руках ходил, как ты, в помощниках, послушный был, как пудель какой, улыбался постоянно, а сам щуплый такой и на все: «спасиппо» да «пошшалуста». А потом, когда отделились они совсем, просто зверем стал, никогда бы не подумал – первым митинг против русских созвал и в начальство через это пролез, через ненависть, в замдиректора по производству. Вот оттуда гнобить меня и начал, ну, что в помощниках у меня бегал, за это. И еще что не их я, не эстонской нации. – Бугор сплюнул на землю семечковую шелуху и продолжил: – А сам, между прочим, не настоящий эстонец, а тоже финн, ну или там норвеженец какой-то. В общем, не чистый. Ну, я это на митинге-то и выдал. Так они меня чуть за решетку не закатали, за разжигание… А что сами делают, с русскими-то, ну и с прочими – это ничего-о-о, это у них норма-а-ально. – Он снова сплюнул, но уже не шелухой, а так просто, от ненависти к собственному повествованию, и сказал: – Хочешь, к примеру, анекдот про них расскажу?

– Про кого? – уточнил Аверьян.

– Да про них же, сволоту эту, эстонцев ебаных. – Они сидели в кабине экскаватора. Бугор приподнял ковш и опробовал командоконтроллером привод тяги, поначалу на первом положении, на себя. Двадцатикубовое чудовище послушно двинулось навстречу, цепляя метровыми зубьями верхний слой грунта. – Так я и говорю, – удовлетворенный то ли работой тягового движка, то ли будущим анекдотом, продолжил бугор, – построил он себе дом, в одну комнату…

– Да кто построил-то? – никак не мог уразуметь Аверьян.

Бугор задумчиво посмотрел на помощника, вздохнул и, спокойно чеканя слова, ответил:

– Ебаный эстонец этот построил. А его после спрашивают: «А почему только одна комната-то?» А он спокойно так отвечает: «Меньше смысла не ппыло…»

– Как это? – снова не очень врубился Аверьян. – Меньше одной, в смысле? – Он пожал плечами. – Так это и есть мало, чего там – одна-то всего…

Бугор вновь глянул на него, довольно обреченно, и подвел итог сообщению:

– Меньше одной. Вот такие они все, инородцы. Вместе с латышами. Понял теперь?

Он поставил тягу на тормоза и включил привод поворота. Огромная махина дернулась, затем мягко выбрала зазор и плавно пошла влево, неся ковш низко над землей. К концу года экипажу был план – шесть миллионов кубов по вскрышным работам…

Как и его бугор, Аверьян двинул на север не от хорошей жизни. К моменту, когда к ним на Алихановский угольный разрез, что под Кривым Рогом, прибыл вербовщик из Ковдора, северного заполярного города, донбассовский уголек, и так изначально тощий, сам по себе, истощился почти вовсе, да и тот, что оставался, залегал неглубоко, порой выходил пластом наружу и упирался каменным краем в почвенный дерн снизу, по косой. Иногда кирзовый сапог натыкался через траву на что-то твердое, и это всегда оказывалось куском черного, блестящего на сколе антрацита. Так что работы на вскрыше, по остатку, хватало одному шагающему и на два экипажа впопеременку, не больше. Аверьян сроду не ходил в машинистах, не аттестовывался, а в условиях безработья и подавно – вторыми руками в экипажах ходили тоже машинисты, все – сами бывшие бугры, одни хохлы – других новые начальники брать не велели, поэтому выбора не было, работы, получается – тоже, а обещанный капитализм в украинском варианте не просматривался даже в кочубеевские окуляры, что висели под стеклом в музее Героев Гражданской войны в соседней Шепетовке. Ловить здесь чего по профессии русскому Аверьяну в его сорок пять стало нечего совершенно, а больше ничего он делать не умел. С другой стороны, Аверьян всегда ловко и с удовольствием натягивал и закреплял троса, сорвавшиеся со стрелы или лопнувшие от износа, не забывал делать экскаватору профилактику – следил за смазкой, за износом зубьев, не забывая в то же время учинять натянутым тросам исправную проверку, особенно после того случая, когда трос лопнул, со свистом выстрелил в воздух, и длинным его концом убило Мыколу, подсобника, третьего на шагающем члена бригады. Ему просто разорвало наполовину бок, там, где печень, и пока к ним на Алихановку приехала дежурка, единственная из-за отсутствия бензина разгонная на все карьероуправление, крови вытекло столько, что Мыкола уже не дышал… Трос оказался бракованным, но по срокам безопасной эксплуатации был еще годным для работы – Аверьян отслеживал, – поэтому у них на разрезе никого не посадили. Сняли кого-то там, в ОТК, на заводе-изготовителе. Или говорили, что сняли… Аверьяну же, по случаю, наоборот, вышла негласная благодарность от руководства, правда, это так, без денег и почетной грамоты.

Одним словом, продал он дом за гривны, обменял с потерей на рубли, прихватил отца-инвалида – все одно здесь на такую пенсию не прожить, купил на дорогу компас, завернул шматок украинского сала и налегке стронулся на север – трудиться на Верхнем Ковдорском, по профессии, и заодно брать новое гражданство…

Экскаватор сделал поворот на триста шестьдесят градусов и замер. Бугор повернул рычаг, компрессор шумно выпустил воздух, и тормоза легли на поворотники. Он развернулся в кресле и довольно подмигнул помощнику:

– Крутит…

В кабине было тепло, калориферы работали исправно и жара нагнали даже больше чем нужно.

– Дверь открой, – кивнул он Аверьяну.

Помощник шустро вскочил и немного отжал дверь, повернув ручку. В тот же миг в кабину вбежала мышка, небольшая серая полевка, за ней еще одна, совсем маленькая. Они быстро зыркнули по сторонам и моментально разбежались, спрятавшись под металлические шкафы с аппаратурой управления. Бугор захохотал:

– Ах вы разбойницы! Греться пришли, ближе к калориферу. У нас в Силламяэ тоже водились, на сланцах. Мы их там топали, на счет. На семочки.

– Как бы провода не перегрызли, – озаботился Аверьян, – а то после все контакты поперенапутывают, опять наладчиков вызывать.

– Не-е-е, – протянул бугор, – они хлорвинил не едят, это крысы едят, а эти – только по людской жратве. Схоранивать весь продукт придется, в железе… – Он поднялся и пересел на табурет. – Смотри-ка, я щас их топну, на раз. – Он достал из кармана ватника семечку и положил ее под ноги. Потом занес над ней кирзовую ступню, оперев пятку на пол, и сказал: – Теперь замри…

Сам он тоже замер, слышно было только, как воет за окном кабины ледяной полярный ветер. Мышка, которая покрупнее, высунула нос первой. Мертвую тишину, отсутствие всякого движения и лежащую на полу приманку она учуяла одновременно. Медленно, не доверяя ничему вокруг, она сделала несколько пробных шажков, а затем стремительным броском юркнула к семечке и схватила ее зубами. Она не учла единственного и самого для нее главного – ее звериной хитрости и голодному отчаянию противостояла интеллектуальная мощь бугра, машиниста шагающего экскаватора, со стажем работы не менее двадцати лет, все двадцать из которых пришлись на вскрышные работы в полевых условиях продвинутой западной части бывшей Родины. Пискнуть мышка тоже не успела. Сапожиная твердь размазала ее по полу, оставив там замызганную кровью и кишками шкурку.