Сергей Данилов - Детство золотое. Повесть

Детство золотое

Повесть

Сергей К. Данилов

© Сергей К. Данилов, 2017

ISBN 978-5-4485-2712-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Вот тебе, табуретка…

Митя упал, стукнувшись головой о край табуретки. Сделалось больно: табуретка – большая и твердая, невесть каким образом очутилась на его пути.

«Накажи её, – посоветовали сверху, – стукни кулачком, пусть не лезет».

Он рассердился и стукнул. Теперь и руке стало больно, лицо скривилось, готовясь расплакаться.

– Вот тебе, табуретка, не будешь к нам приставать, – сказал ангел с доброй усмешкой.

– Почему он всегда головой на всё натыкается? – подивился другой ангел расстроено. – Ведь чуть-чуть виском об угол не навернулся.

– Потому что у него голова большая, перевешивает, – объяснил первый, кажется, ничуть не переживая.

Табуретка исчезла с пути.

Митя побежал дальше, громко топая новыми ботиночками, ни с того ни с сего повалился вперёд головой, успел в последнее мгновение оттолкнуться носками, завис в воздухе, уже предчувствуя очередное падение, но почему-то не упал, а начал медленно подниматься вверх, выше и выше, пока не взлетел над улицей и домами, испытывая необычайную радость полета, смешанную со страхом одиночества…

И тут же очутился в узкой каморке длиною в кровать. Лампочка наверху ярко вспыхнула, гневно затрещав от высокого напряжения.

Кроме бесприютного качания света по стенам, совсем рядом происходило ещё одно, почти незаметное перемещение непонятно откуда взявшегося странного существа.

Открывшиеся глаза подтвердили, что обычный порядок утреннего пробуждения нарушает никогда прежде не виданное животное, размерами и толстенной чёрной кожей, собранной на боках в тугие складки, ужасно напоминающее гиппопотама. Ну, это ещё ничего, это не страшно: гиппопотам кушает травку. Гиппопотам не крокодил, не лев и не волк.

Затуманенный взор скользнул по огромной спине обитателя африканских болот.

Однако прежде никогда не случалось, чтобы у кровати с утра пораньше, словно на зелёной лужайке, пасся гигантский бегемот. Хотя почему, собственно, нет? В сказках, читавшихся ему каждый вечер на сон грядущий, чего только не происходит, куда много более удивительного.

Прежде, однако, его всегда будила мама.

А стоило проснуться самому, так сразу нате вам, пожалуйста – необычайное открытие. Вот, значит, какие волшебства начинаются в спальне, когда спишь и ничего не видишь! Огромный бегемот чухается на прикроватном коврике! Между прочим, он знал, что сказки – правда, а не ложь! И говорил о том всем! А ему не верили, смеялись.

Спина бегемота совсем близко, её легко можно достать протянутой рукой, только немного страшно.

Приподнявшись на локте, Митя осмелился заглянуть вниз, тотчас обнаружив у спины небольшую человеческую головку, крепившуюся совершенно без шеи, и осознал, что на домотканом прикроватном коврике ползает на четвереньках очень толстая тётенька в чёрном шерстяном платье, на затылке которой смешно уложены жиденькие косички. Ползает и шепчет: «Да куда же они подевались?».

Сверху она казалась совершенно незнакомой.

Заметив кроватное шевеление, неизвестная обратила к нему широкое плоское лицо с маленьким сморщенным носиком и еле заметными глазками среди многочисленных морщин и морщинок разной длины и направлений, разбежавшихся в улыбке, и, делая вид, что прекрасно знает Митю, тоненьким голосом, абсолютно ей не идущим, завела:

– Проснулось солнышко, проснулась ластонька, а вот и чулочки наши нашлись, одевай их, лапушка моя.

Выбросив чулки снизу на край постели, начала с трудом подниматься. Действительно, так много в ней было от тяжёлого неповоротливого бегемота, что немудрено со сна и перепутать.

Митя, напротив, очень легко и быстро сел на кровати, делая вид, что прекрасно её знает и ни капельки не испуган.

Как всегда, мысли в голове с ночи здорово перепутались, вначале очень трудно во всём разобраться, особенно если пробуждение омрачено отсутствием матери, вместо которой рядом совершенно посторонняя старуха, делающая вид, что она своя в доску. Или мама уже состарилась и превратилась в… это?

Он задумчиво сидел на кровати, пытаясь разобраться в происходящем, а неизвестная, довольно неуклюже игравшая роль мамы, пыхтя, натягивала чулок ему на ногу, чему он неактивно, однако не без успеха сопротивлялся, прислушиваясь и принюхиваясь к тому, что происходит вне пределов спаленки, за плотно сдвинутыми шторками.

Там установилась подозрительная тишина, какой прежде никогда не было. Митя не мог понять, с чем это связано, старался уловить привычные разговоры, шум шагов и даже запах дыма отцовских папирос, который в общем-то не любил, но отсутствие коего не нравилось ему теперь еще больше.

– Вытяни носок, – сказала тётка уже нормальным голосом, устав притворяться, – а то у нас ничего не получится.

В голове вертелись обрывки множества фраз, с которыми следовало разобраться, выделить главное слово, определявшее нынешнее положение вещей. Это было непросто, ночью за стенкой случилась суматоха, приезжали посторонние люди, наверное, опять вызывали врачей. Они громко топали, явно не сняв обуви при входе. Слово, после которого всё движение утихомирилось и сошло на нет, через некоторое время было изыскано благодаря особенному, но сходному выражению, с каким его произносили разные люди, и не без труда выужено из памяти на поверхность, как сильная рыба из воды. Оно оказалось незнакомым. Митя желал прояснить смысл этого слова как можно скорее.

– Папа умер? – спросил толстуху, несколько привыкнув к её удивительной внешности и даже припомнив нечто виденное прежде.

Мгновение поколебавшись, она подтвердила:

– Сегодня ночью отмаялся сердешный.

– А мама?

– Блинчики печёт. Давай быстрее оденемся и пойдём блинчики кушать.

– Нет, чулки одевать не буду, потому что сегодня уже лето настало и можно ходить без чулок на улице. Мне мама обещала.

Тётка внимательно глянула ему в лицо и, будто найдя там некое новое качество, прежде отсутствующее, а теперь позволявшее иметь собственное мнение и суждение, вздохнула:

– Ладно, раз мама обещала, не будем, – помогла надеть рубашку, короткие летние штанишки, взяла за руку и повела за собой.

Занавески на двери легко разлетелись в стороны. Они оказались в большой незнакомой комнате, исполненной ярчайшего солнечного света, какого он раньше тоже никогда не видел, от того, наверное, что не просыпался летом в столь раннюю пору, где, к его удивлению, никого и ничего не оказалось: исчезла вся мебель полностью, даже кровать с больным отцом и та куда-то подевалась, отчего комната предстала незнакомо огромной. Воздушное пространство от пола до потолка наполнено светящимся солнечным светом, льющимся в большие квадраты окон, с которых убрали плотные тяжёлые шторы.

Пусто и чисто, воздух прохладный, свежий, форточки раскрыты, пол блестит: кое-где у стен еще заметны влажные пятна, оставшиеся после уборки. Их шаги прозвучали удивительно громко, даже гулко.

– Папа в другой комнате?

– Его забрали в больницу, скоро привезут.

– А что значит умер?

– Ну, заснул крепко-накрепко.

– Когда проснётся?

– Не знаю. Когда-нибудь, наверное, проснётся.

– И тогда больше не будет болеть? Выздоровеет?

– Конечно.

Тётенька тянула Митю вон из папиной комнаты, но утренний солнечный свет тепло обнимал за плечи, слегка, как во сне, поднимая вверх. Это напомнило ему, как давным-давно отец нёс его на руках по улице, когда они все вместе возвращались из гостей.

Мама откуда-то сзади вполголоса поругивала отца, что он, такой-сякой, не выдержал, снова напился. Настала пора переходить трамвайные рельсы. Отец что-то отвечал, и вдруг они начали валиться на землю, но не бум! – и шишка, нет, очень-очень медленно, как в невесомости. Отец оказался лежащим на рельсах, а Митя продолжал парить над ним. Ему чрезвычайно понравилось такое падение на воздушном шаре, он рассмеялся. По виску отца текла кровь, мама ругалась уже громко, вытирая её платком, помогла встать и отряхнуть праздничный костюм.

То же ощущение полёта случилось с Митей только что в тёплом солнечном свете пустой комнаты, жаль тётенька не хотела задержаться здесь подольше. Никогда прежде не светился столь чудесно воздух, как на этот раз, никогда тихие звуки голоса не раздваивались и не летали долго, отражаясь от белых стен наставительным шёпотом.

Пройдя тёмным коридором, затем через кухню с единственным малюсеньким окошком в толщине кирпичной стены и поднявшись по ступеням, они оказались в летней кухне, исполненной горячих утренних звуков и запахов готовящейся еды.

Совершенно неожиданно для раннего утра народа здесь оказалось непривычно много, столько, что яблоку упасть некуда, если только совсем уж маленькому и в чей-нибудь карман. Митя страшно удивился, затих.