Борис Георгиев - Жнец. Швец. Игрец

Жнец. Швец. Игрец

Борис Георгиев

Жить? Наши слуги сделают это за нас.

© Борис Георгиев, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жнец

Первый сноп

Толстый Олаф, сложив руки на животе, ждал. Вздыхал, сипел горлом, поглядывал то на яично-жёлтые облака в амбразуре окна, то на старика Антониадиса, копошившегося на палубе «Электры». Сорокафутовая моторная яхта на стапеле напоминала крупного белого жука – покатый бок борта, палуба точно сложенные полосатые надкрылья, носовые рейлинги, как блестящие усы – а Спиридон Антониадис похож на пожилого озабоченного муравья. Он крепил стропы крана, бормотал что-то, не пойми что. Не слышно, ветер. Врываясь в ангар через зев грузовых ворот, ветер, пока ещё прохладный, раскачивал стропы крана, посвистывал в снастях, раздувал старикову чёрную куртку, пытался сорвать. Спиро не обращал внимания на такие мелочи, возился с крюками, ветру подставляя спину. Широкие чёрные штанины пиратских штанов хлопали как флаги. «Это ещё не ветер, а так, сонный бздёх, – подумал Олаф, – То ли ещё будет. Самое начало сезона ветров».

– Несёт тебя хрен, старого дурака, на рифы в такую погоду, – сказал он.

– Что? – крикнул Антониадис, не повернув головы. – Сейчас! Две минуты!

– Болван тугоухий.

Олаф, ворча как пёс, спустился по стальным ступеням с помоста у кабины крановщика, и подошёл ближе. Ветер накинулся на него, словно хотел выдрать из головы волосы. «Опять продует», – подумал Олаф, откашлялся и позвал в полный голос:

– Спиро!

Курчавая, цвета перца с солью, голова старика показалась над бортом. Волосы как стальная проволока, всё им нипочём.

– Чего… тебе?! – слегка задыхаясь, крикнул Антониадис. – Я… сейчас! Две минуты!

– За смертью торопишься?! Прижмёт тебя к рифу приливом, шлёпнет, как сырое яйцо об сковородку, шкарлупок не останется.

– Останется, – буркнул Антониадис. По всему видать, опять собрался скрыться с глаз. Олафу стало жаль глупого старика. Ну чушь ведь несусветная: какие-то трёпаные туристы видели на трижды трёпаном рифе в кораллитовых наносах обломки тридцать раз по три раза трёпаной браконьерской калоши. Кто сказал, что браконьерской? Кто сказал, что это остатки «Бродяги»? Кто сказал, что на «Бродяге» уходил Счастливчик Боб? Кто сказал старику, что Счастливчик Боб и сын его, Ираклий Антониадис, одно и то же лицо? Слухи, слухи…

– Постой! – Олаф протянул руку, словно бы желая поймать старика за шиворот. – Куда? Ты что, на «маячок» надеешься? Учти, спасать тебя никто не будет. Никому ты нахрен даром не нужен и за бабки тоже не нужен… Да! И ведь за кран двойная такса не только чтоб плюхнуть на воду! Чтоб вытянуть – тоже! Нет, ты как хочешь, но это же самому под своим приговором расписаться! Сезон ветров только начался. Никто из-за тебя не полезет на рога Альраи. Зачем? Головоногим на завтрак? Слышал, туристы не все вернулись? Одного, говорят, не досчитались по ходу дела. Никто толком не знает, что на рифе творится.

– Там мой сын, – спокойно ответил Спиро. Хотел вернуться к своим крюкам, но задержался. Свесился с борта, сказал:

– Тебе-то что? За кран я дал вдвое, вернусь – за подъём дам тоже. Не вернусь – ну так о чём тогда разговор? На кране выйдет экономия и на похоронах, если шлёпнет меня об скалы. Без спасателей обойдусь как-нибудь. А головоногие…

Старик выпрямился, держась обеими руками за сияющий поручень, глянул туда, где у тыльной стены ангара, рядом с рельсами аппарели стояла жена Счастливчика Боба. Ждала. Побаивалась Антониадиса – сумасшедшего старца, но всё-таки пришла проводить – из-за Эммануила. Сын Счастливчика Боба – четырёхлетний заморыш – жался к её коленям. Деда он не боялся, но от противного толстяка в мундире сержанта береговой охраны решил держаться подальше.

– Головоногий если встретится, – во весь голос продолжил Спиридон Антониадис, – я ему сначала забью весло в глотку, а потом завяжу узлом щупальца, чтоб не выплюнул.

Хорохорился. Для мальца сказал.

Толстый Олаф неприязненно оглянулся на женщину. Шлюха. Понятно, кто всё время свистит сумасшедшему старику в уши, что Счастливчик Боб и есть пропавший без вести Ираклий Антониадис. Решила, если нет у сына отца, пусть будет хотя бы дед. Так ведь не будет и деда! Олаф, повернувшись снова к старому дурню, выговорил со сдержанной злобою:

– Весло твоё головоногому только приправа к завтраку. Говорю тебе: хватит безумствовать, деньги за спуск на воду я тебе верну. Снимай крюки, затолкаем обратно «Электру»…

– Сейчас. Последний остался, – ответил Спиро и скрылся с глаз.

Через полминуты он появился на корме, спустился по лесенке, неуклюже спрыгнул на рельсы. «Сейчас! – крикнул. – Две минуты! С внуком проститься!» «Глаза б мои не смотрели», – подумал Олаф и отвернулся. Руки сложил за спиной, стал крутить пальцами, думая о нелепой судьбе Спиридона Антониадиса. Спиро называли стариком, хоть был он не так чтоб совсем старец – пятьдесят с гаком. Просто колония молода, стариками ещё не обзавелась, население – всё больше юнцы желторотые, попавшие по глупости на каторгу, отработавшие положенный срок на шахте, освободившиеся, но кредита в «Гэлекси» на обратную дорогу не имевшие. Почему и осели на побережье в рыбачьих поселениях. Эти когда ещё постареют. Если вообще постареют. Кто без вести пропадёт, промышляя честным ловом или браконьерством, кто смоется с планеты Террана в какое-нибудь более пригодное для обитания место, когда вопреки всему заработает на обратный билет. Есть ещё охрана, но в охрану стариков не берут, а вольным наймом ни один нормальный землянин работать на Терране не согласится. Есть, правда, туристы… Олаф глянул на Антониадиса, покачал головой, отвернулся. Вот как этот. На Террану попал туристом – по низшему разряду. Взял эконом-класс. Говорят, всё, что имел, ради этого продал. Какой-то мерзавец из бывших каторжан, вернувшись на Землю, раззвонил, что видел-де пропавшего без вести Ираклия Антониадиса на Терране. У бедолаги Спиро и до того мозги были слегка набекрень от пропажи драгоценного сыночка, а когда услышал такое, и вовсе рассудком двинулся. Всё добро спустил, кинулся на Террану, как в чёрную дыру. Тут ему хотели прочистить мозги – упекли за мелкую глупость на перевоспитание в ледяную шахту, как заведено. С полоумными туристами всегда так поступают, независимо от возраста. И правильно. Проскрипишь пару терранских лет во льду на глубине в пару километров, будешь потом внимательнее к местным законам, но Спиро – особый случай. Наверняка специально полез на рожон, чтоб на Терране оставили. «Специально нарывался, нарочно, – ворчал, крутя пальцами за спиной, Толстый Олаф, – чтоб среди каторжан отыскать этого своего. Ненормальный псих. Можно ли так найти кого-нибудь?» Спиро всё-таки нашёл. Но подходящий по описанию каторжанин к тому времени два года уже как отсидел, освободился и подался в рыбаки. Тогда Спиро стал просить о досрочном освобождении, только кто ж выпустит, если бабок у него на счету ноль целых хрен десятых? Куда он потом такой удачливый денется? Он нашёл куда деться. Отработав законные свои полгода, получил от руководства предложение остаться на шахте вольнонаёмным – за харчи и кров. Отказался. Каким-то чудом возник на океаническом побережье – должно быть, помогли ему контрабандисты, – стал промышлять рыбной ловлей и собирать сведения о бывшем каторжнике, похожем на Ираклия Антониадиса. Выяснил, что тот браконьерствовал. То тут его видели, то там. Связался, говорят, с женщиной по имени Ксения. Жила она с ним или не жила – точно не известно, однако прижила сына. И больше не от кого, потому как с подружкой Счастливчика Боба кто ж на свою голову якшаться станет? Как бы то ни было, Спиро Антониадис невестку признал своею, во внуке не чаял души, хоть говорили ему умные люди: ну какой он тебе внук? Глаза голубые, волосы… Волосы у юного Эммануила были – чистый лён. В кого, если беспутный Ираклий черняв и кучеряв, баба его, Ксения, тоже, да и у Спиро не волосы на голове, а стальная проволока. Каковы у Счастливчика Боба волосы, не знал никто, тот по обычаю каторжников и прочего сброда брился наголо, но если признать, что мальчонка у Ксении от него, так должны быть светлыми. В глаза ему как-то не особенно заглядывали, а кто заглядывал, те помалкивали – вот как Ксения. Ни светлые волосы, ни голубые глаза Спиро не смущали. Когда кто-нибудь лез к нему с подобными глупостями, он отвечал, что голубые глаза и светлые волосы у греков – обычное дело, а кому это не нравится, тот пусть дождётся возвращения Ираклия и его расспросит про глаза и волосы Эммануила. Никто не верил, что Счастливчик Боб вернётся – три терранских года немалый срок для утопленника, – мало кто верил, что он приходится полоумному старику сыном, однако вопросы Спиридону Антониадису задавать перестали. Привыкли. Занимался ли Спиро честным ловом или браконьерствовал понемногу, водился ли с контрабандистами, завозившими на планету запрещённые вещества и механизмы, кому какое дело? Стал человек на ноги, и ладно. Приобрёл «Электру», моторную яхту, каких на Терране мало, и слава Бозу. Помогает Ксении? Пускай, лишь бы нам жить не мешал. Считает Эммануила внуком? Да ради Боза, пусть у малолетнего пирата будет хотя бы дед, если нет отца. «И ладно бы, – шептал, шевеля толстыми губами Толстый Олаф. – Но жалко ведь старичину, а главное – угробит зазря такую яхту…»