Татьяна Краснова - Ирина и Лена. серия «Знакомые лица»

Ирина и Лена

серия «Знакомые лица»

Татьяна Краснова

© Татьяна Краснова, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Белогорск – Москва

В дорогу! в дорогу! Прочь, набежавшая на чело морщина и строгий сумрак лица!

– ИЗЮМ, орешки, семечки жареные, шоколад молочный, белый, горький, пористый!

Свежий заливистый голос – как будто и не семь утра – заставил пассажиров вздрогнуть. Все только задремали, до Москвы еще больше часа. А разносчица бодро шагает по вагону, продолжая громко частить:

– Шоколад с орехами, с изюмом, с фундуком, с мюсли, с карамельной начинкой, с шоколадной начинкой, с помадно-сливочной начинкой, с лесными орехами, с рисовыми хлопьями, с семечками, с кукурузными хлопьями!

Подросток лет четырнадцати фыркнул, перестал писать эсэмэску и повернулся к матери, но та спала, прислонившись к окну. Торговка не унималась:

– Шоколад молочный с йогуртом, с печеньем, с хрустящей кукурузой, с печеньем и миндалем, с целым миндалем!

– А с перцем есть? – перебил ее мужской голос, спокойный, ровный, интеллигентный, – но она уже пронеслась в другой вагон.

Парень хрюкнул и снова поднял глаза от мобильника – гурман оказался взрослым дядькой, на вид таким же приличным и воспитанным, как и его голос. А его спутница с волосами цвета баклажана что-то заговорила сердитым шепотом. Ироничный дядька ничего не отвечал и озирался с любопытством, словно ехал в электричке первый раз.

Эти двое были одеты по-дачному, как и почти весь вагон, и баклажан на голове был не таким необычным, как, например, леопард, в которого превратила свою клочковатую прическу еще одна тетка, напротив. Но мальчишка время от времени посматривал на эту парочку: сердитая продолжала забавно сердиться, тыча пальчиком то в какую-то схему, то в часы у дядьки на руке – огромные, со множеством циферблатов и стрелок. А ироничный всё так же не реагировал и с пристрастием изучал бегущую строку с названиями остановок.

Мама встрепенулась и дернула сына за рукав:

– Нам здесь выходить!

Здесь выходила вся электричка, перетекая по платформе в метро.

На красной мраморной облицовке станции отчетливо вырисовывались закрученные в спираль раковины – настоящие доисторические аммониты! И морские лилии, похожие на раскрывшиеся цветы! Но мама, конечно, не дала разглядеть окаменелости как следует – не опоздать бы! – и, немного с ней поспорив, сын шагнул в вагон. Повернулся к задвигающимся дверям – сквозь них, в толпе, мелькнул знакомый баклажан. Сердитая опять отчитывала спутника, потрясая схемой, а ироничный смотрел поверх голов на указатель с пересадками. Вагон двинулся, окаменелости побежали следом и быстро превратились в тоннель.

Москва – Сергиев Посад

Путешествия обнаруживают не столько любопытство наше по отношению к тому, что мы собираемся смотреть, сколько усталость от того, что покидаем.

ОНИ прибежали к автобусу последними. И всё из-за того, что совершенно разучились ездить на метро!

Ирина изо всех сил скрывала раздражение: муж как всегда оказался прав, предлагая взять такси если не от дома, то хотя бы от вокзала, но поступили они, как обычно – по ее настоянию. Но правда глупо лезть в такси из-за двух остановок, и практически без багажа, и еще когда времени целый час в запасе. И потом, студенческие годы оба провели в столице и ездили тогда исключительно в метро.

Последние несколько лет в этом не было необходимости, но тем не менее они не деградировали – пересадку сделали правильно, вот только спать не надо было. А то упали на сиденье – и заснули. И какой же был перепуг, когда вдруг прозвучало: «Конечная. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны». Какая конечная, когда нужны «Красные ворота»?! Тут и выяснилось, что они к тому же ехали в противоположную сторону.

– Сели бы правильно – еще дольше бы спали, катались бы по всему кольцу, – мрачновато пошутил Роман – но смешно не было.

Начало отдыха скомкалось, словно подтверждая, что задуман он неудачно, как повторял еще дома тот же Роман – и именно это выводило Ирину из себя, а не само «приключение».

Ведь уехать нужно было не столько для того, чтобы отдохнуть или насладиться стариной – она хотела избавиться как раз от этого раздражения, которое в последнее время вползало в каждый их разговор, в заурядное обсуждение повседневных дел, даже в простое приветствие при возвращении домой с работы.

* * *

И ЭТО притом, что Голубевы заранее позаботились, чтобы их семейной жизни ничего не угрожало и ничего не раздражало. Они сразу объявили родителям, что собираются жить отдельно, хотя обе стороны надулись. И у тех, и у других были большие просторные квартиры. И те, и другие считали, что снимать жилье – это кидать на ветер деньги, которые лучше копить на покупку собственного, – и в этом, разумеется, был резон.

Но Роман и Ирина решили, что покой стоит того, чтобы заплатить за него пусть немалую цену. Никаких упреков из-за не туда поставленной чашки. Никаких претензий по поводу шумных вечеринок и засидевшихся гостей. Никаких вопросов насчет Ириных собак или Роминых схем и книжек, разложенных на всех столах и подоконниках. Никаких поучений, взаимных обид, анекдотических или трагедийных сцен с тещами и свекровями. Наконец, никаких очередей в туалет в трусах и ночных рубашках.

К тому же с жильем повезло: знакомый недорого сдал им свой дом в Сосновом Бору, пригороде Белогорска, один из тех типовых коттеджей, которые построили для сотрудников НИИ, где Роман начинал работать. А потом и вовсе предложил продать в рассрочку, так что они почти сразу привыкли считать домик своим. В этом году Голубевы уже собирались полностью его выкупить: научное предприятие, которое отпочковалось от института и в котором работал Роман, один за другим получало хорошие заказы.

Жизнь шла в гору, и никто и ничто не мешало им жить, как они хотят.

Кроме вот этого непонятного, беспричинного недовольства друг другом, которое неожиданно начало появляться само по себе. Ирина, анализируя потом их вспышки, словно распутывала безобразный клубок и с трудом доискивалась до начала – и начало всякий раз оказывалось таким смехотворным – или его вовсе не было, пустое место.

Последняя, «мусорная» сцена у ворот ее просто напугала.

Пронесшийся ураган наломал веток, сорвал ветхие кровли и разноцветные флажки, развешанные повсюду к Дню города, собрал по улицам мусор, и весь его, казалось, высыпал к забору Голубевых. Они подъехали с работы одновременно, Роман – на серебристой «Хонде», Ирина – на желтом «Пежо».

– Прямо Новый год какой-то, – подивился Роман, разглядывая гирлянду немного помятых, но радостных флажков, картинно повисших на воротах, и кучу всякой дребедени под ними. – Помойка с доставкой на дом.

– Мело, мело по всей земле, во все пределы, – прокомментировала Ирина.

– Ну, а вот это всё, перед тем, как намело, кто-то должен был накидать. – Роман, открывая ворота, провез ими гору бумажных стаканчиков, фантиков, оберток от мороженого. – Что за люди! Кто мне скажет, когда они перестанут свинничать и везде сыпать мусор?

– Я скажу, – неожиданно ответила Ирина, сдвинув брови. – Когда к людям перестанут относиться, как к мусору!

С тех пор как она взялась за издание рекламной газеты, и особенно с тех пор как в «Белогорских вестях» стали появляться городские новости, к ней не зарастала народная тропа. Граждане шли в газету, чтобы найти правду, после того как уже пообивали пороги всех парадных подъездов и получили от ворот поворот у разных чиновников. Ирина, совсем к этому не готовая, растерянно выслушивала истории о потолке в квартире последнего этажа, текущем много лет, о помойке, которую не вывозят неделями, о подъезде с разбитыми окнами и выломанными дверями.

В грамотно составленный бизнес-план ее коммерческого издания это не входило – но бросить на произвол судьбы беспомощных людей, наивно верящих во всемогущество прессы, было невозможно. Поначалу Ирина пыталась лично хлопотать, но быстро поняла, что газета должна помогать по-газетному. И в «Вестях» начали появляться фоторепортажи с тазиками, в которые капает вода с потолка, с «живописными» подъездами – и действовало это на разные инстанции очень быстро. Но и ходоков потом прибавлялось.

У Иры Голубевой, выросшей в благополучной семье, в благополучном доме, за этот год буквально раскрылись глаза: в каких жутких условиях могут обитать живые люди в двадцать первом веке, под боком у сытой столицы, и как беспомощен бывает человек, пытаясь добиться чего-то элементарного.