Андрей Шум - Веллоэнс. Восхождение

Веллоэнс. Восхождение

Андрей Шум

© Андрей Шум, 2016

© Юлия Ольшевская, дизайн обложки, 2016

ISBN 978-5-4483-5875-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Пролог

Медные настенные жирники лениво мерцают, освещая стены угрюмой неприветливой кельи. На буром кирпиче подрагивают тени, воздух холоден, пахнет тиной и серой.

Теграмтон высыпал в огонь священный ладан, прошептал Слово. Взвилось сизое облачко и затхлость помещения отступила – терпкий запах дыма отрезвлял сознание, бодрил.

Возвышающиеся близ жертвенника полукруглые, обрамленные золотом врата вайгара, блеснули молниями. Заскрежетало – створки медленно, словно нехотя, открыли проход в мир смертных.

Запертый в клетке дракон оживился. Черная шкура подернулась, пластины затерлись друг о друга, издавая неприятный стрекот. Зверь вперил в служителя горящий синевой взгляд:

– Зачем? Путь в обитель богов закроется для тебя навечно – тебе не суждено воскреснуть еще раз.

Хранитель не отвечал. Монашья роба из верблюжьего волоса скрывала его с головы до пят, виднелись только перевязанные кисти рук – трофей Теграмтона от прошлой встречи с Ишгаром.

– Я решил.

– Роль в мире смертных обозначится картой. Зачем позволять случайности определять свою судьбу?

Человек обернулся к дракону. Тот с ненавистью смотрел в лицо, хотя каждую секунду испытывал обжигающую боль от того, что скрывалось под капюшоном.

– Тебе ли говорить про случайности, Клятвопреступник?

Хранитель наклонился к жертвеннику. Пламя сошло, на краснеющих углях лежала небольшая пластина. Пальцы коснулись ничуть не нагревшейся, даже холодящей руку, стали. На карте переливалось огненными резами изображение пробитого черепа.

– Случайностей не бывает, Ишгар. Ты знаешь, что всем правит Древний, —Теграмтона унесло в иссиня-черную мглу вайгара.

Глава 1. Пробуждение

В дальней комнате убогого домика на рассохшейся перекошенной кровати лежал путник. С первого взгляда можно понять, что не отсюда. Сандалии, хоть и не отличаются убранством и изящностью, но испещрены витиеватыми узорами, едва пробивавшимися через налипшую толщу грязи. Особо привлекает внимание накидка. Широкий капюшон открывает часть лица, светлого и худощавого, на уровне плеч изящные завязки проходят через медные кольца ефода, сплетаются на груди в затейливый узел. К низу накидка расширялась в теплый плащ, переливающийся мягкой синевой – так выглядит небо в полдень, когда летний зной еще не наступил, а прохладное утро уже унеслось прочь, по канве вьётся меандровый узор из серебряных нитей.

Остальные вещи никак не указывали на принадлежность путника к знати. Ноги обнимают кюлоты из тонкой шерсти. Потертый серозеленый ефод с множеством карманов спускается почти до колен, подвязан светлым кожаным ремнем.

На полу, подле топчана, скособочилась дорожная сумка. Из грубо выделанной бычьей кожи, с блестящими медными кольцами и широким наплечным ремнем. Такие сумки нравились торговцам и писцам – удобны для дневного запаса меди и писчих принадлежностей – пера и папирусной бумаги. Внутри сумка выделана нежнейшей телячьей кожей и прошита двойными жилами.

Солнечные лучи пробрались через оконце и ласкали уголок черной, потрескавшейся от времени книги, безмятежно выглядывающей из своей небольшой тюрьмы…

Странник зевнул, разлепил сонные веки. Взгляд его – мутный, неподвижный, устремленный вдаль, просветлел. Парень ощупал голову – за ухом вздулась шишка, ужасно зудела, а от лёгкого прикосновения перед глазами вспыхивали цветастые круги:

– Я жив… Что же было? Погоня? Да, точно. – Юноша ухмыльнулся. – Чародеи лишь приложили меня жезлом, неслабо вышло. Даже сознание потерял. Неужто такая погоня из-за ветхой книжонки и пылящегося под колпаком лазурита?

Торопиться было некуда – опасность миновала и вдоволь выспавшийся Авенир принялся восстанавливать в памяти прошлую жизнь. В Академии вставали до рассвета, выполняли хозяйственную работу и отправлялись на учебные ветви. Дисциплин – великое множество, в каждой школе – особые предметы. В сознании, ещё замутнённом, но вполне человеческом, проплывают образы прошлого, складываются в одну нестройную картину.

Когда Авениру исполнилось шесть, отец отдал – а может, продал? – его забредшему в селение чародею. Была ли жива мать? Её он вспомнить не мог. Чародей оказался одним из верховных ясновидцев Академии – таинственной обители на краю Первой земли, за отрогами Железных Гор. Авенира определили в ветвь Летаа – сложнейшее направление, преподаваемое в Великой Башне. И скучнейшее. Остальные даги – так называется первая ступень посвящения – осваивали магическую защиту, ставили гремучие, огненные и каменные плети, метали в чучела разноцветными шарами. Ну а воспитанники Башни под неустанным бдением старцев вгрызались в горы пергамента и зубрили витиеватые схемы. Отдыхали на софистике и ясновидении. Полеты мыслей, первопричины решений осваивались в замудреных беседах, вопросах, ломающих логику, историях со смыслом.

Первую ступень осваивали за семь-восемь лет, после экзамена ученик становился вектиром. За стенами Академии тоже есть свои вектиры, но это лишь название целителей и философов. Вектир Академии кроме истории и целительства приступал к изучению алхимии, симпатии и инженерного дела. А также от магической защиты, плетей и шаров переходил к углубленному изучению атакующей магии.

Но не воспитанники Великой Башни. Эти оставались в дагах на десять-двенадцать лет, зато осваивали вторую ступень за год, вместо привычных трёх, и сразу получали браслет мейстера с изумрудом, вместо агатового кольца триноя. Суть последних четырех ступеней хранилась в тайне и открывалась лишь особо даровитым мейстерам.

Он задержался в дагах на девять лет. Ему предстоял экзамен – турнир на Синем Плато, в котором из трехсот состязающихся всего сотня допускалась к посвящению. Остальные весь следующий вит подсобничали – собирали травы, кристаллы, заготовляли материалы для магических приспособлений – волшебного зелья, посохов, свитков – и прочей утвари. Они могли учиться дальше, но чародействовать до сдачи экзамена настрого запрещалось. Авенир так разволновался, что напрочь позабыл все заклинания, не сумев произнести перед комиссией ничего удобовразумительного. Он стал подсобником и застрял в дагах ещё на два года – пусть даже учителя и убеждали выйти на Плато. Новоиспеченный волхв не тратил времени на разговоры, будучи погружен в мысли о родителях, судьбе, смысле бытия.

Он злился, что всё решили за него – частенько подумывал о побеге, но дальше мечтаний дело не шло. По слухам не то, что проникнуть – даже найти Академию сложно. Беглецы гибли в горах, теряли разум. Да и что там, в мире? Неизвестность пугала.

Однажды чаровник увлекся этой ветхой книгой. Читать здесь не запрещали, даже наоборот – поощряли интерес к молчаливым мудрецам… Ветхий томик скучал в библиотеке на полке доисторического письма – первых попыток человека найти себе покровителя. В книге описываловь одно божество, Шаадай, в переводе – Древний, Единый, Высший. Когда кто-нибудь хотел сказать о прописной истине или бессмыслице, так и говорил «в уставе древнего писано». Высший не требовал беспрекословного подчинения – а это ведь неотъемлемая часть каждого бога. Странно, как мог человек придумать себе такого покровителя?

Каждый поклоняться своему богу. Воины – Акрону или Морриган, крестьяне – Гроумиту, воры и торговцы – Форту (его еще кличут Тунием) и так далее. Даже примитивные зеленокожие агги, хоть и чтили одного Шаара, но никогда не приписывали ему слабостей. Бог должен явить свое могущество, призвать к жертве, наделить силой… А этот человеческих жертв не требовал – значит, сильно человека любил. Так ведь деревенскому пню понятно, что любовь – это слабость и божество не может любить человека – только жалеть, как глупое и увечное существо.

Это ладно, можно простить такие ошибки. Но книга оживала в его руках – этим она отличалась от других. Страницы могли неожиданно опустеть, каждый раз выдавали новые письмена и рисунки, часть листов пустовала. Авенир захотел разобраться, но его всё время отвлекало подсобничество и учение. Однажды книга показала ему заклинание воздушной сферы. Чародействование влекло наказание…

Полет мыслей нарушили крики с улицы. Он осторожно привстал с кровати и выглянул в окно. В придорожной пыли катались, сцепившись, два деревенских пацана.

– Бей! В нос! Давай! – дерущихся окружила толпа детей, раздавались звонкие вопли, хлопки, крики.

Крупный мальчишка завалил тощего, уселся на грудь, придавил коленями. Кулаки поднимались медленно, да и поверженный противник извивался как скользкая серая гюрза. Авениру задела такая несправедливость. Он схватил сумку и вышел из своего убежища.