Геннадий Ерофеев - Тихий русский

«Какая ужасная книга!» – скажете вы. Мне возразить тут нечего, могу об этом лишь горько пожалеть.

Август Стриндберг

Муром, Муром-городок, поглядишь, и весь-то с локоток, а старинушкой, матерью Русью, припахивает! Станьте, братья хлебосольные, на песчаном, на правом берегу Оки-реки, супротив самого Мурома – перед нами Ока-река, а за нею берег муромский крутой горой; на горе стоит, развернулся, вытянулся лентою Муром-городок: он красуется святыми храмами, золотыми маковками…

Владимир Даль

Герои и персонажи в повести вымышлены.

Совпадения с реальными лицами случайны.

На дворе стоял необычно тёплый октябрь – башни Рокфеллеровского центра к этому времени уже рухнули, не вынеся напора исламского фанатизма. Но даже спустя целый месяц после тщательно продуманного, подготовленного и выверенного удара «под ложечку» самовлюблённой Америке непривычные к настоящим жизненным невзгодам и лишениям американцы пребывали в состоянии полной растерянности и глубочайшей депрессии. Издержки излишне рафинированного менталитета – пониженный запас психологической прочности. Это в интервью российскому телевидению подтвердила директриса печально известного на весь диссидентский мир института имени Сербского. Истеричные телевитии мужского и женского пола и разномастные – от белых до чёрных – пиарщики по отдельности и всем скопом провозглашали с кривых телевизионных зеркал и экранов наступление новой эры.

Чёрта с два – новой!

В этом четырежды безумном мире никогда не было, нет и не будет ничего принципиально нового – в смысле человеческих отношений. Джон Леннон абсолютно прав, когда поёт: «У власти всё те же сволочи. Те же ублюдки управляют нами, всё то же самое».

Геннадий Крупников понимал это лучше некоторых – тех, кого не без основания называют носителями «жеребячьего оптимизма». Понимал он и актуальное самочувствие и настроение американцев, ибо состояние депрессии – от умеренной до сильной – давно стало для него привычным. Хотя, честно говоря, можно ли к этому привыкнуть?

Лет Крупникову было до чёрта – большинство их он прожил с искалеченной душой. Мистер Искалеченная Душа. Точнее, Гуттаперчевая. Потому что Геныч жил не в своей тарелке – как инопланетянин, которого вместо привычной ему летающей тарелки заставили пилотировать корабль «Союз». Не случайный, преходящий эпизод – хроническое заболевание, развившееся от долгого стояния «одной ногой в канаве». И не случайно – Геныч: в свои пятьдесят с гаком он так и не привык к обращению по отчеству, это почему-то резало слух.

Если вам за пятьдесят, и вы просыпаетесь утром, и у вас ничего не болит – значит, вы умерли.

Геныч проснулся от привычной боли в боку и левом плечевом суставе в шесть утра и теперь просто долёживал – давал тусклому октябрьскому солнышку время прогреть землю и воздух. Он был пока жив (лишь «технически»), но уже третий месяц нигде не работал: стоял на бирже – в основном лёжа. Человек, которому некуда больше идти. Да и незачем. Разве только «пойти побегать» – идиотский каламбур!

Медленный бег – так это называется. Потребность пробежаться раза три-четыре в неделю давно угнездилась в Геныче на уровне безусловного рефлекса – мы можем обходиться без необходимого, но не можем обойтись без лишнего. Надо подняться до того как проснутся домочадцы, сделать массаж, умыться, одеться и отправиться на пробежку.

Замужняя дочка Геныча тоже нигде не работала.

Зять пытался стать частным предпринимателем.

Жена уже третий год торговала на базаре всякой всячиной – вместе со многими другими «технологинями» и прочими ИТР, вынужденными либо в связи с сокращением штатов, либо под давлением начальства из бывших «партейных», либо по собственному неярко выраженному желанию покинуть ЗИБ и другие оставшиеся не у дел оборонные заводы.

ЗИБ – это машиностроительный завод министерства обороны имени Берия, на стыке эпохи культа личности Сталина и слишком краткого периода невразумительной оттепели переименованный просто в Машзавод. Многие годы ЗИБ являлся крупнейшим оборонным предприятием закрытого города Мурома, где Геныч бессмысленно коптил небеса – точь-в-точь как оборонные заводы. Теперь от былой мощи муромского да и всей владимирской земли промышленного монстра остались одни воспоминания – не особенно светлые. Бывший гигант лежал как мезозойский динозавр после падения на Землю астероида средней величины – при последнем издыхании. Геныч покинул его пару месяцев назад, как покидают кладбище: без шума и пыли, по-английски, при этом тихонько насвистывая траурный марш Шопена в противоестественной мажорной тональности – издевался над собой и впустую потраченным на долбаном ЗИБе временем.

Геныч убрал постель и взялся за роликовый массажёр, уныло представляя, как его поднявшаяся на ноги ни свет ни заря великомученица-жена раскладывает на базарном прилавке всевозможную несертифицированную дрянь – промтовары, в основном произведённые в «зубро-бизоновском» заповеднике сурового батьки Лукашенко. В памяти всплыл знаменитый английский рассказ «Уличный торговец». Судя по этому рассказу, можно было подумать, что обитатели затоваренного туманного Альбиона не меньшие лохи, чем неизбалованные русские потребители из древнего града Мурома.

Геныч напялил старые тренировочные брюки производства ещё социалистической Румынии, майку-сетку (не так сильно пропитывается потом, как сплошная), а поверх «потничка» – застиранную выгоревшую полурукавку когда-то чёрного цвета с серебристым логотипом на груди в виде исправленной школьной прописи: SEVAOBOROT.

Этой старенькой полурукавкой Геныч очень дорожил и не променял бы её ни на какое рибоковско-найковское барахло, тем более турецко-китайского «розлива». Подарок Всеволода Борисовича Новгородцева. Сева Новгородцев вёл на русской службе Би-Би-Си радиопередачу «Севаоборот». Полурукавку Сева прислал Генычу в качестве гонорара за литературную пародию на «Севаоборот», которую вместе с соведущими однажды исполнил в лицах – не скрывая, однако, брезгливости. Есть привычка на Руси – ночью слушать Би-Би-Си. Вернее, была. Потому что в начале XXI века значение радиопередач Би-Би-Си для россиян сошло почти на нет, образ Британской Радиовещательной Корпорации, а вместе с ней и образ «народного диск-жокея» Севы Новгородцева изрядно потускнел. Теперь многострадальная Русь, которой в своё время недодали попсы и рок-н-ролла, балдела от других радио– и телевитиев, да и вообще потихоньку осваивала безразмерную информационную помойку – Интернет.

Геныч скрепил ключи от квартиры резинкой для женской причёски «конский хвост» (говорят, фирма Frederic Fekkai дерёт за подобные «аксессуары для волос» по 120 долларов США), прицепил их к резинке тренировочных брюк, надел разношенные адидасовские кроссовки и бесшумно выскользнул за дверь.

Бледное октябрьское солнышко лениво выжигало и никак не могло выжечь клочья приковылявшего с реки тёплого как парное молоко и густого как фруктовый кефир тумана. Река называлась Окой – без неё и без её рыбы городишко был бы ни рыба ни мясо, а жизнь муромцев стала бы ещё более убогой, нежели в настоящее время.

Геныч последовательно пересёк три типично советских двора, которым суждено навеки остаться неблагоустроенными, и по тихой улочке со смешным для начала третьего тысячелетия названием Красногвардейская зашагал на восток – к реке. До Оки от его дома было по прямой не больше километра.