Елена Сазанович - Циркачка (киносценарий)

Елена Сазанович

Циркачка

(Сценарий полнометражного художественного фильма)

Идет цирковое представление. Под куполом цирка выступает воздушная гимнастка, миниатюрная женщина-«змея», одетая в серебристое трико, украшенное матовыми золотистыми звездами. Циркачка исполняет сложнейшие трюки на вертикальном канате, тонком, почти незаметном. В таинственной полутьме, разрезаемой тремя разноцветными лучами, канат почти не виден, поэтому кажется, что женщина-змея запуталась в невидимой паутине, распустившейся под куполом цирка, и пытается выпутаться всеми немыслимыми способами. Внезапно она наконец-то «разрывает» паутину и… падает вниз. Но это только кажется. В какое-то мгновение гимнастка хватается руками уже за горизонтально натянутый между двумя вышками канат. Теперь циркачка «крутиться» по горизонтали. Тут лучи высвечивают три трапеции, подвешенные последовательно недалеко от каната и две неподвижные рамки-ловиторки. В какое-то мгновение циркачка прыгает на левую ловиторку, секунду зависает там и прыгает на первую трапецию, делает сальто и перелетает на вторую, затем так же на третью и – в конце на правую ловиторку…

Во время исполнения номера постоянно звучит музыка. С самого начала выступления на экране идут титры.

Когда титры заканчиваются рамки экрана сужаются до размеров телевизора, где и продолжается показ выступления воздушной гимнастки…

Комната в квартире Николая

В комнате порядок и уют. Мягкая мебель в светлых тонах, аккуратно расставленная герань на подоконнике, пропорционально развешенные картины на стенах пастельных тонов. В центре комнаты – круглый стол. У стены – старый рояль.

В углу – трюмо с огромным зеркалом.

Слышна музыка из телевизора, по которому транслируется цирковое представление.

Напротив зеркала стоит НИКОЛАЙ, невысокий горбоносый черноволосый мужчина. Он старательно пытается завязать пестрый широкий галстук. Ему никак это не удается. Он вертит его в руках, пытаясь соорудить что-либо похожее на узел. Капельки пота выступают на его широком открытом лбу. Длинные пальцы то сжимаются, то расслабляются. Он нервно дергает за углы галстука и в сердцах сплевывает.

На телеэкране продолжается цирковое представление под музыку. Циркачка вновь перелетает с одной трапеции на другую, кувыркаясь в воздухе. Она прыгает к вертикальному канату и резко скользит ввысь, в темноту, прямо под купол. И вдруг, почти сразу же, из этой темноты (внезапно, резко, как раненая птица) падает вниз на арену.

Зал ахнул как один человек. Сразу же включился в свет.

Многие кричали: «Скорую! Скорую!..»

Многие выскочили прямо на арену.

Циркачка лежит, уткнувшись лицом в ковер, раскинув руки в разные стороны, в таком уже нелепом серебристом костюме змеи…

Последний кадр «замирает».

Появляется титр названия фильма:

Напротив телевизора в кресле сидит маленькая, белокурая пухленькая женщина ВАЛЯ и, утирая слезы, хрустит картофельными чипсами.

ВАЛЯ: Ой!.. Бедняжка… Ну, что же это такое! Прямо по телевизору! И так столько ужасов показывают каждый день! Но как мне их всех жалко!

Она встала с плюшевого дивана и выключила телевизор.

НИКОЛАЙ: (по-прежнему пытаясь завязать галстук): Кого?

ВАЛЯ: Ну, этих, артистов. Такие несчастные люди. Всегда хотят быть молодыми. А я сама читала, в журнале, ну в таком толстом, блестящем, что ей-то уже далеко за тридцать. И зачем было выглядеть на двадцать, если все равно – смерть. Какое имеет значение, если умрешь за тридцать, а выглядишь на двадцать. Кому это надо?

НИКОЛАЙ: Ты о ком, ВАЛЯ?

ВАЛЯ: Да так, ни о ком. Об одной артистке. Может, она даже подтяжку себе делала, хотя как подтянуть тело? Такое гибкое, легкое. (ВАЛЯ погладила себя по круглым бедрам и поправила завитые коротко стриженые волосы.)

НИКОЛАЙ: Ты у меня красавица, ВАЛЯ.

Он подошел к жене и потрепал ее по щеке.

ВАЛЯ: А я знаю… Но все равно их жалко. Они так зависят от людей, от сплетен, от своей красоты, которой когда-нибудь все равно не будет. Как ни крутись на этой арене. Не будет и все!

НИКОЛАЙ присел на диван, притянул Валю к себе и поцеловал в щеку.

ВАЛЯ: А я счастлива, что независима. Более того, думаю, что в старости буду чувствовать себя гораздо лучше. Ведь это так здорово, когда уже ничего не нужно бояться – ни морщин, ни полноты, ни вен, ни даже этого… этого желания, ну, влюбиться, что ли… Я ведь уже люблю… Если хочешь знать, меня даже угнетает, что я еще так молода! Просто обязана – против воли! – краситься, накручивать волосы, покупать наряды. А я так этого не хочу!.. И вот завтра мне опять придется тащиться в эту дурацкую парикмахерскую и делать эту дурацкую завивку… Ведь тебя тоже угнетает молодость, да? В ней так много лишнего! А сколько ошибок!

НИКОЛАЙ (перебивая): Ты никогда не ошибаешься, Валька! И за это я тебя люблю.

ВАЛЯ: Но ее все равно жалко.

ВАЛЯ громко хрустнула чипсом и запила топленым молоком.

НИКОЛАЙ: Кого?

ВАЛЯ: Ну, эту артистку. Которая всегда хотела остаться молодой. И ей это даже удалось. А я согласна умереть старой. Надеюсь, и мне это удастся.

ВАЛЯ протянула перед собой пухлый ручки и кокетливо ими повертела.

НИКОЛАЙ: Да брось ты о ней… Все хорошо. А ты у меня всегда будешь красавица, даже без завивки, ну ее к черту!

ВАЛЯ: Ну, ты что! А что скажут про меня на работе, если я приду с лохматой головой. Меня просто не поймут… Вот и получается, что молодость – только обуза…

ВАЛЯ допивает кружку молока, и на ее пухлых губах остаются белые капельки. Она медленно и плавно опускается на мягкий диван. И так же медленно аккуратно проводит своими пухлыми пальчиками по спине и лицу мужа.

Двери скрипят, и появляется сияющая физиономия шестнадцатилетнего мальчишки Витьки. Его нос усыпан мелкими веснушками, а рыжие волосы торчат в разные стороны.

ВИТЬКА (хитро подмигивая, мычит): Ну-ну…

И тут же исчезает за дверью.

ВАЛЯ испуганно вскакивает и поправляет свой длинный атласный халат. Руки НИКОЛАЯ бессильно и вяло опускаются. Они переглядываются и облегченно хохочут.

ВАЛЯ (нежно гладит НИКОЛАЯ по плечу): В конце концов, это не последнее воскресенье в нашей жизни. Пусть хотя бы раз в полгода ты спокойно отдохнешь с друзьями, а не будешь торчать за своим дурацким роялем, развлекая этих обжор.

НИКОЛАЙ (вяло): Хотя бы… Хотя у меня никакого желания встречаться с друзьями. Я вообще терпеть не могу прошлого…

ВАЛЯ приближается к роялю и проводит по нему рукой.

ВАЛЯ: Кстати, а почему ты мне никогда не играл?

НИКОЛАЙ: Терпеть не могу музыку!

Он обнимает Валю за плечи.

Они выходят из комнаты.

Прихожая

НИКОЛАЙ берется за дверную ручку. Оглядывается и как можно веселее подмигивает ВАЛЕ. В ее глазах вдруг появляется испуг.

ВАЛЯ (всплеснув руками): О, Боже! Что ты сделал со своим галстуком! Это же неприлично!

Она проворно приводит галстук в надлежащий вид.

ВАЛЯ: Надо было меня позвать сразу, зачем ты так долго мучился?

НИКОЛАЙ: Спасибо, Валюша.

ВАЛЯ (с тревогой): Ты ведь вернешься, Коленька, как обычно?

НИКОЛАЙ: Да куда я денусь. На всей нашей огромной планете есть лишь одно место, куда я могу вернуться. И как всегда в одиннадцать.

ВАЛЯ: Ты так говоришь, словно вздыхаешь.

НИКОЛАЙ: Ну что ты, котенок. Я так говорю, потому что просто скорее хочу вернуться.

ВАЛЯ облегченно вздыхает.

ВАЛЯ: А я приготовлю картошечку по французскому рецепту, с сыром и чесноком, к тому же приправленную жюльеном. Тебе обязательно понравится. К тому же вечером по телику Сталонне. Он, конечно, так себе, но все же получше дешевеньких индийских фильмиков. Так? А еще я припасла к столу две золотистые узорные свечи. Это придает некоторый романтизм, правда? Тебе обязательно понравится.

НИКОЛАЙ: Обязательно, ВАЛЯ.

ВАЛЯ: Да еще, умоляю, не садись в троллейбусе, я так долго отутюживала твой плащ.

ВАЛЯ гладит пухлой ладошкой по плащу.

ВАЛЯ: Он уже старенький, но какое качество! Таких уже не достать!.. Не садись, Коленька, ну, пожалуйста! Да и подстричься тебе давно пора.

ВАЛЯ гладит НИКОЛАЯ по отросшим черным волосам.

ВАЛЯ: Хочешь, завтра вместе забежим в парикмахерскую, там у меня подружка работает, Светка, она и сделает тебе аккуратненькую стрижечку, почти как у Сталонне.

ВАЛЯ чмокает НИКОЛАЯ в щеку.

ВАЛЯ: Ну все, иди, и как всегда – до одиннадцати?

НИКОЛАЙ: Как всегда…

Улица. Весна. Вечер

Маленький дешевый ресторанчик на углу проспекта. Возле большого старого дуба.

НИКОЛАЙ приближается к дереву. Бережно прикасается к его усохшему стволу.

НИКОЛАЙ: Ничего, дружище, ты еще проживешь. Ты ведь так любишь покой. Наверно, как и я… Да и покойники не умирают.

Дуб прошумел на ветру корягами.

НИКОЛАЙ не торопясь подходит к ресторанчику. Лениво отворяет узорчатую тяжелую дверь. Входит. Дверь за ним медленно закрывается.