Алексей Дьяченко - Тринадцатый двор

Тринадцатый двор

Алексей Иванович Дьяченко

© Алексей Иванович Дьяченко, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Без вещей на выход

Ранним утром седьмого сентября тысяча девятьсот девяносто седьмого года странного вида люди выстроились в шеренгу на площадке перед спортивным городком одного из отделений милиции города Москвы.

В различной обуви, от сапог до туфелек на шпильках и разного фасона трусах, от синих сатиновых до гипюровых с шелковой бабочкой, плечом к плечу стояли воры, бандиты, проститутки и милиционеры. И татуировки на голых торсах у всех были разные, а судьба в эту минуту одна. Все были словно загипнотизированы и внимательно следили за сухощавым жилистым мужчиной тридцати четырёх лет, неспешно прохаживающимся мимо шеренги.

– Кто, если не мы, – убеждал он, всматриваясь в глаза каждому и, меняя голос, скомандовал, – Равняйсь! Смирно! Напра-во! Вокруг спортивного городка бегом – арш!

И пёстрая шеренга, а были в ней и бежавший из заключения зэк по кличке Пехота, имевший в свои девятнадцать лет на теле двести шесть больших и малых татуировок, и не менее экстравагантная проститутка Отолива, она же Лена-танец, и семидесятивосьмилетний пенсионер союзного значения Павел Терентьевич Огоньков, и прочие живые ходячие достопримечательности, ожидающие своего Гоголя, чтобы смог он их литературно живописать. Вся эта пестрая шеренга превратилась в колонну и побежала по кругу, огибая спортивный городок.

Так резво побежали, что у наблюдавшего всё это из-за ограды подполковника Позднякова возникло желание бежать за ними. Впрочем, мы «забегаем» вперёд.

Наша история началась тридцатого августа тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

Георгий Данилович Грешнов, майор в отставке, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года рождения, проснулся ранним утром в заваленной вещами, захламлённой, похожей на свалку комнате.

С интересом, как будто видит он всё это впервые, Юра стал рассматривать заклеенное пожелтевшими газетами окно, бумажные пакеты из-под кефира и молока, загромоздившие весь подоконник, пустые пивные банки и несчастный цветок алоэ, годами не видевший прямых лучей солнечного света.

Обоев в комнате не было, незакрепленные розетки вместе с проводами вываливались из голых бетонных стен, никто ими не пользовался. Плинтуса горой лежали у стены вместе с банками краски. Нанятые строители начали ремонт, ободрали стены, смыли побелку с потолка, на этом и закончили.

Старинный ореховый шкаф, переживший и октябрьский переворот семнадцатого года, и блокаду Ленинграда в трудные послевоенные годы был доставлен в Москву только за тем, чтобы поменяв несколько адресов, стоять и пылиться. Будучи повернутым лицом к стене в однокомнатной кооперативной квартире.

Кресло, стол, стулья, – всё это антикварное роскошество было брошено впопыхах, а теперь ещё и завалено старыми газетами, книгами по психологии и бумагами бывшей жены. Дело в том, что по просьбе жены они развелись и продали их некогда общую квартиру.

Жена с дочкой последовали за тестем с тёщей, эмигрировавшими в Америку, а ему напоследок разрешили пожить в проданной квартире, до появления из-за границы её новых хозяев.

Два слова о том, как Грешнов познакомился с женой.

После госпиталя Георгий вернулся в Москву. Вечером того же дня, он поехал к старому другу отставному капитану Брусникину, работавшему на тот момент в ЧОПе и охранявшему Большой зал Московской консерватории. Друг дал ему билет с местом на первый ряд, предложил прослушать концерт.

Прохаживаясь перед сценой до начала представления, Юра обратил внимание на девушку, сидящую в ложе. Как только глаза их встретились, девушка поздоровалась.

Дождавшись окончания первого отделения, Грешнов подошёл к ней и представился. Что-то путано невпопад говорил, но девушка смеялась и с удовольствием продиктовала свой телефон.

Очень скоро они поженились. Когда родилась дочь, жена с Юрой в часть не поехала, осталась с родителями в Москве. Должен же был кто-то жить в их новой кооперативной квартире. А дальше всё, как в калейдоскопе. Увольнение со службы, развод, дочь с бывшей женой уехала в Америку, а он остался среди ненужного хлама, накопившегося за долгую жизнь в Советском Союзе её родителями.

У стариков не хватило решимости отдать антиквариат в комиссионный, а у бывшей жены на это не было времени, она очень торопилась «сменить группу крови», – так она называла эмиграцию. Майор в отставке на мебель рассчитывал, но всё откладывал в дальний ящик.

Грешнов продолжал осмотр интерьера и с удивлением отметил, что целый год он проспал на продавленной раскладушке, хотя два добротных, вполне пригодных дивана стояли, прислонённые к стене, поставленные на попа.

«Сегодня же избавлюсь от раскладушки и буду спать на диване», – решил Юра и вздрогнул от ожившего телефона.

Звонил капитан Брусникин.

– Не поверишь. Работаю в цирке. Не смейся. Оператором развлекательных машин, – с нездоровой весёлостью стал сообщать друг.

– Как ты туда угодил? – поинтересовался Юра.

– Самым естественным образом. Шёл по улице, смотрю – объявление «Требуются». Я и устроился. Ты прости, выпить сейчас не могу, в завязке. А так бы встретились, посидели. Тут на днях пива вместе с джин-тоником выпил и весь пожелтел. Приехали два хама на скорой, унижали. Говорили, что в больницу не возьмут. Всё это при жене, при детях. Представь, вся правая сторона отекла. Шестнадцать дней в больнице провёл, капельницы ставили. Откáпали. Можно сказать, откопали. С того света, с могилы достали. Жена ругает, говорит, что я бесхарактерный. Условие поставила. Если еще хоть раз выпью – выгонит. Врач кучу лекарств прописал, и от сердца, и для поджелудочной, и для печени. Такая вот музыка, – потухшим голосом закончил Брусникин.

– В самом деле, цирк? – решил приободрить друга Грешнов.

– Серьёзно! – оживился капитан. – По крайней мере, у меня там лежит трудовая и, возможно соприкасается с трудовыми клоунов, жонглёров, воздушных гимнастов. Коллектив ничего, хороший. За исключением двух-трех мерзавцев. Мне выпить хочется, да не могу, а они пьют в открытую, и их даже не ругают. Отговариваются тем, что якобы лекарства на спирту принимают. Один из них мне хвастался, что троих уложил одной левой. А там смотреть не на что. Грифели от карандаша толще, чем у него руки. Он и третьеклассника уложить не сможет. Ложь отродясь не переносил, всегда обличал, а вот теперь, приходится молчать, и даже поддакивать, так как он сожительствует с нашей начальницей. Она страшная, заплати, не станешь, а вся власть у неё. И приходится лебезить.

– Опять загрустил?

– Да нет. Просто в последнее время всё из рук валится. По-моему, тёща меня сглазила. Был год змеи, она за столом напилась и мне открытым текстом: «А ты знаешь, что я змейка? И я тебя укушу». С тех пор всё никак в себя не приду. Она ведьма. Точно-точно.

– На ведьму у нас крест и молитва.

– Это правда. Заболтал я тебя. Давай, сам звони, не забывай старого друга.

Не успел Грешнов сказать тёплых слов прощания, как услышал в трубке короткие гудки.

– Цирк? Клоуны? – говоря вслух, Юра стал что-то припоминать. – Точно! Мне же клоун сегодня приснился.

Это был злой клоун. В рыжем парике с красным поролоновым носом в форме шарика. В синих турецких шароварах и весёленькой красной жилетке на голое тело. Обут был в ботинки с чрезмерно вытянутыми носами. На руках у клоуна были надеты боксерские перчатки, которыми он бил Юру с такой силой, что тот летал, выделывая в полёте сальто-мортале. Не так было больно, как досадно, ибо во сне Грешнов пребывал в полной беспомощности. Ни ноги, ни руки не слушались.

«Кого же этот клоун напоминал?» – силился Юра вспомнить и не без улыбки понял, кого. В прошедшую субботу он ездил в Храм Христа Спасителя приложиться к Святым мощам Благоверного князя Александра Невского, привезённых для поклонения из Санкт-Петербурга из Лавры. Ажиотажа не наблюдалось. Людей было немного, всё проходило по-домашнему. Каждому вручалась памятная иконка. А у самого ковчежца со Святыми мощами стоял двухметровый молодой человек с боксерской осанкой, настоящий супертяжеловес. На ногах кроссовки, джинсы, поверх синей рубашки надето церковное одеяние. И, если на священнослужителях подобное церковное облачение сидело свободно, то его могучий торс оно обтягивало и походило более на длинную стилизованную майку.

Супертяж был бессменным охранником ковчежца и устал. Это был простой парень, из тех, кто за веру православную не задумываясь, жизнь отдаст. Но при том при всём от церковной жизни человек далекий. У каждого мужчины, прикладывающегося к мощам, он спрашивал сигаретку. А так как никто не давал закурить, то не надеясь на силу слова, «боксёр» подкреплял просьбу мимикой и характерным жестом – «курил» двумя пальцами невидимую сигарету. Изо всех сил охранник демонстрировал, что нуждается в перекуре. Но не находил сочувствия. На его лице так и читалось: «Что же это делается, православные?». Он не мог взять в толк, почему его никто не угощает сигареткой?