Аннет Бове - Три грецких ореха

Три грецких ореха

Аннет Бове

© Аннет Бове, 2016

© Елена Никонорова, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Море у порога

Бывший в употреблении

Море большим, неуклюжим животным, безразличным ко всему, ворочалось в тесных пределах суши. Волны лоснились своей сиреневато-черной поверхностью, как только что срезанная шкурка баклажана. Текучий шелк воды импульсивно колыхался, заставляя бородатого профессора то и дело впадать в дремоту, блуждать в потемках подсознания, в кривых переулках памяти с её тенями и сумраком. Возвращаясь из страны Морфея, он щурился на мягкий ультрафиолет италийского Аполлона и балканского Гелиоса, наперебой обжигавших бока небольшого острова посреди Средиземноморья.

Вдоль набережной, через весь сквер тянулась дорожка, едва присыпанная мелкими камнями и песком.

Ким был не в форме. От него несло едким ароматом перебродившей сливовой настойки. Мороженица явно не была настроена на кокетство. Чтобы отделаться от Кима, она вручила ему стакан газировки и покатила лоток прочь. Поклонившись ей в пояс, и чуть не расплескав напиток, Ким взял курс на скамейку, где в счастливом полузабытьи профессор клевал носом. Ким плюхнулся рядом.

Смеркалось. Кое-где зажглись фонари. Из радио-динамиков слышался драматичный голос фортепиано. Изредка он замолкал, прерванный новостными вставками, которые выводили отдыхающих из томного вечернего расслабления.

Были и другие звуки, множество звуков, вплетавшихся в канву фортепианного концерта. На площади захлопали крыльями голуби, которых вспугнул бойкий маленький гонщик на трехколесном велосипеде. Неподалеку всхлипывал младенец; девушка-эмо хихикала от неловкости, когда дружок с фиолетовыми волосами нашептывал ей на ухо всякие колкости, остроумные и не очень. Недалеко от берега скользила по воде лодка, шлепали весла. На мангале у дерева шипели капли луково-томатного соуса, скатываясь с кусков мяса прямо на угли. Через дорогу, в подворотне, дворник скреб метелкой асфальт, насвистывая простенькую мелодию собственного сочинения, в то время как молодая официантка вскрикивала от наслаждения, когда опытный бармен прижимал её к горячей стенке гигантской кофеварочной машины. В квартире на втором этаже терьер тонко подвывал хозяйскому мальчишке, мучавшем на балконе скрипку. На перекрестке полицейский дул в свисток, а ветер дул ему за шиворот, вздыбливая рубаху.

Профессор очнулся, взял трость, поднялся, скрипя суставами, махнул Киму рукой и пошел неспешно, вороша песок и камни, дополняя средними частотами общую звуковую картину.

Ким хотел окликнуть его, но ссохшиеся голосовые связки ушли в отпуск по состоянию здоровья и экстренного возвращение по такому случаю у них не намечалось. Хотелось курить. Запустив руку в карман пиджака, на котором была только одна пуговица в районе груди, Ким тут же забыл, зачем он это сделал, но руку из кармана вынимать было лень. Уставившись на проползавшую по колену муху, он не заметил, как пальцы сами стали что-то собирать со дна кармана. Дав им волю, Ким продолжал лениво наблюдать, как насекомое терло передние лапки и шевелило головой.

– Так ли опасно глобальное потепление, как утверждают ученые вашего исследовательского центра? – безразлично спрашивал диктор, мечтая о липовом отваре.

– По нашим прогнозам наводнения ожидаются в самое ближайшее время в различных регионах, – бодрым голосом отвечал ученый представитель.

Ким стряхнул с колена отравленную алкогольными парами муху и вынул зажатый кулак на волю, раскрыл его, поднес ладонь к самому носу, заставляя руку не дрожать, и, закатив глаза, осторожно втянул в себя запах горстки табака, скатавшегося в твердые шарики и впитавшего в себя жизнь нестиранного вот уже месяца три пиджака.

Ким согнулся вдвое, безвольно бросив тело вниз между колен, заглянул под скамейку в поисках клочка бумаги или окурка. Под лавкой не оказалось ни того, ни другого. Ким, не в состоянии разогнуться, пару минут возил по песку тыльной стороной свободной от драгоценного табака ладони, опустив голову так низко, что слипшиеся в засаленные сосульки волосы стали путаться в шнурках его кроссовок. Упершись кулаком в землю, он обхватил другой рукой спинку скамейки и, пытаясь сохранить равновесие, выпрямился. С трудом поднялся на ноги и, покачиваясь, стал беспомощно озираться по сторонам. На противоположном краю лавки лежала толстая книга в твердом переплете, вполне пригодная для самозащиты или для оглушения жертвы. Давно ли она лежала здесь незамеченной, или появилась мгновение назад из ничего, Кима не знал. Любая попытка сосредоточиться на какой-то мысли заставляла тысячи молотков вбивать гвозди во внутреннюю поверхность черепной коробки.

Подняв за уголок плотную обложку, Ким увидел мелкие строчки на тонких шелестящих листах, напоминавших кальку.

– Библия?

Ким закрыл книгу и с трудом прочел название:

– Энциклопедия юного изобретателя. Пойдет.

Он оторвал от первой страницы клочок и попытался соорудить самокрутку, добрую часть табака просыпав в песок. Трясущимися руками, едва угадав траекторию движения, поднес бумажку ко рту, лизнул, чуть не порезав язык.

Намертво зажав край самодельной сигареты зубами, вынул из брюк коробок, достал спичку, чиркнул, закурил и, не успев сделать больше ни единой затяжки, погрузился в смиренный сон. Ему снились корабельные снасти и шины велосипеда, бумажный снег и большой воздушный шар из голубых простыней; вымя деревенской коровы и пышная пена в чашке кофе-латтэ. Ему снился запах раздавленных на ладони плодов туи и жаренных в специях устриц. Ему снился цвет и звук, какого он никогда раньше не видел в своей странной, помутневшей жизни.

Казалось, прошло одно лишь мгновение. Ким проснулся в полубреду, стряхнул со вспотевшей ладони остатки табачных шариков, с натугой тяжелоатлета рывком приподнял книгу, притянул к груди, встал и пошел.

Сквер был пуст. На песке остались следы от колес тележки с мороженым и сгустки растаявшего шоколада. Музыка в динамках смолкла, сменившись шипением, словно диктор остался в радиорубке и жарил там яичницу с помидорами. Ким был уставшим, голодным и не до конца протрезвевшим. Он автоматически брел в направлении дома, перекладывая неподъемную книгу из одной руки в другую.

Сквер, ворота, центральная улица. Витрины бутиков, мусорные контейнеры, бездомные коты. Песочница, стоянка автомобилей, подъезд.

Лифт-предатель остановился на четвертом, открыл двери и не желал двигаться дальше. Положив книгу на плечо, Ким хватался за поручни, подтягиваясь на руках и затем переставляя ноги по ступеням. Оставалось три этажа, которые он прошел, сделав ещё одну вынужденную остановку на лестничной площадке, злобно озираясь в сторону онемевшей шахты лифта, извергая в лицо проносящемуся мимо подъездному сквозняку неповторимые кудрявые ругательства. Воздух казался разреженным после мучительного пешего подъема, хотя квартира Кима уж точно не достигала горных высот.

Добравшись, наконец, до своего этажа, он сначала подошел к двери профессора и стал угрюмо пинать её.

– Эй, ты, борода, выходи, поговорить надо.

За дверью не было слышно ни звука.

Ким ковырял замочную скважину, откуда головокружительно тянуло коньяком.

– Книга твоя, что ли, или как?

Придавив обеими руками книгу к двери, стал колотить концом кроссовка в дверь, просто потому что ему было скучно, и не хотелось оставаться сейчас одному. Книгу он возвращать не собирался.

Не добившись реакции из осаждаемой квартиры, Ким поплелся домой.

Дверь квартиры несколько месяцев была открытой, потому что после скандала с женой, уехавшей вместе с дочерью на другой конец города, Ким выломал замок, чтобы она не могла вернуться и открыть дверь своим ключом, но нового так и не вставил. Жена ни разу не приезжала.

Надавив на дверь плечом, Ким ввалился внутрь, едва успев выставить ногу, чтобы не грохнуться в груду хлама, накопившегося в прихожей. Комнат здесь давно уже не было. Это напоминало конюшню с перегородками, оклеенными тусклыми обоями, будто лошадям они могли придать бодрости и аппетита.

Не снимая одежды и обуви, Ким грохнулся лицом вниз на комок рваных тряпок, едва напоминающий подушку. Книга плашмя с шумом упала рядом с кроватью.

Окончательно свихнувшееся радио без пауз болтало само с собой, повторяя по нескольку раз одни и те же новости, прокручивая одну и ту же музыкальную нарезку.

Ким дотянулся до тумбочки, взял с неё стакан, полный окурков и со зверским выкриком швырнул в сторону неумолкающего аппарата. Тот издал жалобный писк, выплюнув какие-то вены-провода, покосился на стене и обиженно замолчал.

Всё погрузилось в забытье. Ким проспал рассвет.