Братья Швальнеры - #1917: Человек из раньшего времени. Библиотека «Проекта 1917» Страница 9

– Какие планы?

– Особо никаких.

– Позавтракаем?

– С удовольствием – со вчерашнего дня маковой росины во рту не было.

Они прошли в трактир неподалеку и заказали себе салатов, гренок, жареной говядины и много кофе – обоих неумолимо клонило в сон, и нужно было это как-то побороть.

– Тебе не кажется странным поведение нашего друга?

– Ты про Пьера?

– Разумеется.

– Не странным, а скорее упадническим, как я вчера и сказал. Он попросту боится.

– И, как ты считаешь, может ли он без ущерба для дела, продолжать свое в нем участие?

– Мне кажется, да, но с определенными ограничениями.

– А именно?

– Выполнив свою задачу по сообщению интересующих нас сведений, он должен отойти от дела. Во всяком случае, он не может принимать участие в организации акта как такового…

Ульянов откинулся на спинку стула. В его глазах можно было прочитать видимое облегчение.

– Что с тобой?

– Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что ты внес ясность. Я, признаться, со вчерашнего дня все места себе не находил, думал. Мне казалось, что за такое поведение надобно карать самым суровым образом – отстранение от участия в деле возможно только путем отстранения от участия в жизни.

– Что за достоевщина? К чему эти крайности? К тому же для дела он человек в общем полезный, идейный. Не решительный просто – ну что ж теперь всех нерешительных в расход пускать?

– Вот и я о том. Но сам не мог дойти – тебе спасибо, подсказал. Все ж не зря говорят, одна голова хорошо, а две лучше… Знаешь, мне кажется на том и держится наша ячейка, что ты умеешь вовремя внести рациональную ноту в наши рассуждения – не будь тебя, давно бы уже все погорели под влиянием какого-нибудь непродуманного эмоционального шага. Вот она тебе, система сдержек и противовесов в действии!

Бубецкой мысленно соглашался с ним – но ему сейчас явно не давали покоя слова Кони. Слишком уж он прислушивался к этому человеку. Можно было бы списать лишь на его авторитет – и сказать, что старик заблуждается, плохо знает жизнь, да и вообще на всех обижен после опалы, вызванной приговором по делу Засулич. Но Бубецкой знал, что это не так. В словах Кони была правда, был жизненный и философский смысл, и если принять их на веру, то от революционных идеалов не останется ровным счетом ничего. Внутри после этого разговора он стал метаться почище Шевырева, но показывать это было нельзя – сейчас он устал, и ему предстояло все как следует обдумать.

«Все преступления в мире совершаются ради женщин». Иван Андреевич хорошо знал это, но в данный момент память словно бы отказала ему – он забыл всю истинность этого утверждения, хотя еще вчера легкий нрав Шевырева вполне мог загнать под эту формулу, и объяснить его терзания именно поражавшими юное сердце время от времени стрелами Амура. И все бы было хорошо – но Амур не разбирает мишеней.

Вечером предстоял краткий урок в доме Светлицких. Придя туда, Иван Андреич сразу был приглашен за стол – обстановка в доме была праздничная, праздновали именины Катерины Ивановны, и он понял, что урока не будет. Лиза сидела за столом против него и то и дело бросала в него томные взгляды. Он же чувствовал себя усталым и разбитым, и потому сожалел, что не может ответить ей взаимностью.

– Как там Кони поживает? – спросил Дмитрий Афанасьевич в перерыве между вторым и третьим горячими.

– Благодарю Вас, велел кланяться при встрече.

– Прошу передать благодарность. Все бы ничего, и старик кажется неглупый, одно только что смутьян…

– Почему Вы так думаете?

– А вы думаете иначе? Вы вот например, смогли бы при рассмотрении дела отказать в просьбе министру юстиции, исходя из политических убеждений?

– Уверен, что во время диалога с Набоковым Анатолий Федорович не руководствовался политическими убеждениями.

– А чем же?

– Сугубо правовой точкой зрения.

– Вы, стало быть, его смутьяном не считаете?

– Ничуть. Напротив, сегодня у нас состоялся разговор, в котором он отозвался о «народовольцах» и вообще об их политике, об идеалах крайне непочтительно.

– Перестаньте, господа, прошу Вас, – вмешалась Катерина Ивановна. – Я сегодня хозяйка вечера и позвольте мне задавать темы для разговора. Митя, будет с нас ваших политических страстей, уж верно голова от них болит… Иван Андреевич, скажите лучше, как Вы смотрите на женитьбу? Почему до сих пор не отыскали себе достойной спутницы?

– Полагаю, что мне об этом думать еще рано.

– Рано? Но вы уже в том самом возрасте…

– Я не о возрасте биологическом говорю, а скорее о возрасте социальном. Я, изволите ли видеть, по разумению своему, по нраву, по интересам не могу пока принять на себя социальной ответственности за другого человека.

– Вы лукавите. Вы рассудительный человек и кажется далеко пойдете…

– Но пока это лишь кажется. Жизнь расставит все по своим местам, но во всяком случае пока, я уверен, мне думать об этом не следует.

– И в этом Вашем утверждении, – с довольной физиономией парировал Дмитрий Афанасьевич, – присутствует самая что ни на есть здравая логика. Прежде надобно встать на ноги, утвердиться в должности да и вообще заиметь общественный вес.

Катерина Ивановна и Лиза напряглись. Дмитрий Афанасьевич не обращал на их реакцию особого внимания, но Иван Андреевич хорошо видел все, происходящее за столом.

– …А дурное дело нехитрое…

После этих слов Лиза вскочила со своего места и убежала к себе. Иван Андреевич подорвался с места. Катерина Ивановна гневно бросила мужу:

– Как видно, государственных людей учат думать только в присутственных местах. А дома можно говорить все, что в голову взбредет. Ни грамма этикета… – И тоже ушла, чтобы успокоить дочь.

Глядя им вслед, Иван Андреевич пригубил вина и тоже отправился за ними, извиняющимся взглядом окинув Дмитрия Афанасьевича. Тот как видно понял, что сказал, да поздно – и потому не стал держать Ивана Андреича.

– Что за детство? – грозно, но негромко спросил Иван Андреевич, когда они с Лизой остались одни. Он понимал, что в такой ситуации успокоить мятущуюся юную душу можно только резким словом. – Перебивать отца, да еще и когда он прав…

– Вы, как видно, тоже так думаете. А вместе с тем совсем не видите, что…

– Не надо, – наклонившись над ней, он поднес палец к ее губам. Он понимал, что именно она хочет сейчас сказать, но был пока не готов это услышать. – Утро вечера мудренее, и давайте вернемся к этому завтра. А пока поедемте в театр?

– В театр? – Лиза подняла на Бцбецкого зареванные глаза.

– Да, сегодня в Мариинке «Маскарад» Лермонтова. Так вот у меня есть лишний билет. Правда, галерка, но все же. Я Вас приглашаю.

– Я секунду, – уже улыбаясь, отвечал ему юный большой ребенок. – Мне только умыться.

Родители были несказанно рады этому приглашению – и провожали молодых в дорогу уже как мужа и жену, что все же немного напрягало Ивана Андреевича. А в начале третьего акта Лиза прошептала ему на ухо:

– Я люблю Вас, Иван Андреевич, – и поцеловала в мочку едва касаясь ее губами, так нежно и томно, что по коже пробежали мурашки. Он помолчал. Вся жизнь пронеслась в его голове. «И какого черта, собственно, ждать? Почему не сейчас? Мы строим новое государство, новую жизнь… А мне очевидно не хватает решимости. Черт побери, да не Шевырев же я в конце концов. И как видно Бог это видит – она и придаст мне необходимых сил».

Он повернулся и прошептал ей:

– И я тебя.

– И я тебя…

Они посмотрели друг на друга и искренне улыбнулись, хотя творящееся на сцене вовсе к этому не располагало.

В нескольких метрах от них сидел со своей спутницей и Шевырев. Ему было одновременно и хорошо и кошки скребли на душе – то и дело казалось, что за ним следят. Как нашкодивший мальчишка, он чувствовал на себе чей-то горячий взгляд, но всякий раз, оборачиваясь в толпу, не находил того, кого искал.

Сегодня оба они в компании юных прелестниц гнали от себя навязчиво преследующие их как любых революционеров тревогу и подозрительность. И получалось это у них так ловко, что временами чувство собственной исключительности и бахвальства овладевало их еще незрелыми душами. И конечно, меньше всего они думали сейчас о том, что все преступления на свете совершаются во имя женщин.

Глава четвертая «Перемена мест»

Все, что неожиданно изменяет нашу жизнь, —

не случайность. Оно – в нас самих и ждет лишь внешнего повода

для выражения действием.

А. С. Грин, русский писатель

Истомленные любовной страстью, заговорщики валялись в постели одного из номеров «Англетера» – того самого, где так любил кутить в обществе девиц легкого поведения сиятельный генерал Скобелев. Сегодня, как Пьер успел заметить, его спутница была особенно холодна – после кульминации самого акта любви она встала и отошла от него. Сейчас она сидела против зеркала в одном корсете и потягивала шампанское из бокала.