Последний август - Петр Немировский

Петр Немировский

ПОСЛЕДНИЙ АВГУСТ

Повесть

Глава первая

1

Легкий скрип дверных петель. Перед тем как потянуть ручку, выдергиваю из-под продырявленного рыжего дерматина клочок войлока. Пальцы сами скручивают из него шарик. Затем дверную ручку — на себя, два прыжка через крыльцо — и вот он, двор.

Недалеко от нашего дома возвышается деревянный электрический столб, к которому приколочена табличка: «Переулок Наливайковский». Переулок — это дюжина хибар, сараи, сад и туалет.

Почему переулок называется Наливайковским, каждый из его обитателей объясняет по-своему. Например, старый лысый мебельщик Маслянский говорит, что это название происходит от фамилии казацкого атамана Наливайко, курени которого когда-то здесь стояли перед походом. А вот отец Аллочки, дядя Вася, уверяет, что Наливайковским переулок стал потому, что живущий здесь народ всегда любил наливать. «И песня такая есть: налей, налей бокалы, — напевает дядя Вася, откупоривая зеленую бутылку, и в нос ударяет мерзкий запах. — Раз уж мы родились в Наливайковском, то, видать, и судьба наша — наливайковская».

Итак, в путь. Под подошвами моих сандалий постреливают и поскрипывают камешки, галька, стеклышки, попадаются бутылочные пробки, там и сям обрывки газет.

Вот дом мебельщика Маслянского, перед ним — диван с содранной обшивкой и ящик с инструментами. Далее — дом, в котором живет Аллочка.

Неподалеку — колонка с разболтанной блестящей ручкой. Дергать ее нам строго запрещено, впрочем, как — строжайше! — запрещено и пить воду из колонки. А хорошо бы хоть сейчас навалиться животом на железный стояк, ощутить приятный холодок и услышать, как откуда-то из глубин, урча, поднимается вода. Но стоит Аллочке пару раз нажать ручку, а мне налечь на стояк, как сразу раздается окрик мамы: «Игорь! Ты что, хочешь простудиться? А ну, марш от колонки!»

Далее — забор, за которым сад, где растут абрикосы, марель, сливы. Но прежде чем лезть, садиться на деревянные колышки и рвать ягоды, нужно крепко подумать — мокрая тряпка бабы Маруси в любую минуту готова проехаться по спине, а то и по лицу. Зато все свисающее со стороны двора можно смело рвать, лишь бы не ломать ветки — таковы правила, установленные самой бабой Марусей.

По двору гоняет воробьев Туз — кургузый щенок дворняжки. «Туз, Туз!» — подзывают его братья-близнецы Вадик и Юрка, подсовывая ему какой-нибудь огрызок. Вадик и Юрка старше меня на пять лет. Моя мама называет их хулиганами и дружить с ними запрещает. Впрочем, и сами братья ни за что не взяли бы меня к себе в друзья.

У крыльца своего дома роет в земле ямки сын тети Любы — четырехлетний Вовка. У него большая голова, слегка вздутый живот и кривые ноги. Вовка не умеет разговаривать и вряд ли понимает, что ему говорят. Завидя кого-то, он мычит и поднимает руки. А когда Вовке что-то не нравится, он падает на землю и рычит. Вадик и Юрка обзывают Вовку дебилом.

Ну и в самом конце этой дворовой кишки находится общий туалет — конечная цель моего утреннего путешествия. На дверях туалета не написано ни «М», ни «Ж». Зато со стороны внутренней... Нарисованные красным карандашом, ручкой, даже вырезанные ножом, рисунки забавных человечков, похожих на героев из журнала «Веселые картинки». Правда, в туалете все они — голые, стоят или лежат в странных позах, и по ним ползают мухи. А фигурки женщин — вообще умора: какие-то неуклюжие, уродливые...

На ходу подтягиваю штаны и иду обратно. Останавливаюсь у асфальтированной дороги — дальше идти одному мне нельзя. Там распахивается огромный мир: мчатся грузовики, катятся троллейбусы, куда-то спешат прохожие — рев, грохот. Даже самолеты, и те, похоже, летают только там, не залетая в клочок неба над нашим двором.

2

Дверь нашего дома распахнута. Бабушка Хана — низенькая, согбенная, с маленькой, как яичко, головой, пеликаньим носом и с жиденькими волосами, собранными в узелок, колдует над конфорками. На плите подрагивают крышки кастрюль, лопаются пузыри, из большой кастрюли торчат хвостики свеклы. Особенно заметен самый длинный, похожий на хвост крысы. Крысы, которую должен был убить отец в тот вечер, когда мама, открыв кладовку, вдруг вскрикнула и отпрянула назад.

— Она там! — дрожащим пальцем мама указывала на кладовку.

Я сжал кулачки и подошел поближе к бабушке. Папа вынес из кухни швабру. Он нес ее, как багор, напоминая индейца, который идет бить лосося.

Охота на эту крысу велась давно, не раз по ночам наша квартира оглашалась криком мамы: «Крыса!» Включали свет, возникал переполох. Я пулей долетал до бабушкиной кровати и шлепался в нее. Начинались поиски, но крысы и след простыл. «Семен, посмотри под столом, — указывала мама. — А на кухне. А под диваном…» Отец покорно ходил туда-сюда, но постепенно его движения становились все более вялыми, и в конце концов, он изрекал: «Тебе показалось. У тебя под носом крысы бегают».

Однажды мама ее чуть не подстрелила: по ее словам, наша крыска средь бела дня безбоязненно двигалась к спальне. Мама запустила в нее крышкой от кастрюли. Конечно, промазала.

Предложения завести кота мама категорически отвергала. «Животные распространяют заразу. Кошка будет ходить по улице, лазать по крышам, по туалетам, а потом — прыгать на стол. Или вы хотите, чтобы Игорь заразился?» Маму не могли убедить ни аргументы, что кошки — животные чистоплотные, ни обещания, что после поимки крысы кошка навеки покинет наш дом. Нет, и всё. Мама работала медсестрой в детской инфекционной больнице.

Отец заделывал постоянно возникающие щели-норы, бабушка сыпала туда мышьяк, в углу стояла мышеловка. Но крыса-невидимка была мастером своего дела — ей удавалось ускользать и существовать в нечеловеческих условиях. И вот, наконец, такая удача — крыска в кладовке!

Отец ударял концом швабры по всем углам. Я зажмурил глаза. Бедная крыска-Лариска… Но глухие удары становились все реже и вскоре прекратились.

— У тебя под носом крысы бегают, — изрек отец свою коронную фразу, означавшую — охота закончена.

Правда, для меня эта охота не прошла безболезненно. Утром маме взбрело в голову, что мне обязательно нужно сделать прививку. Заставила меня снять штаны и лечь на диван. Достала из ящика металлическую коробочку, в которой лежали шприц, иголки