Сборник по ЧЖ:NGE - Михаил Григорьевич Бобров

Мышык Лев Федорович

Сборник по ЧЖ: NGE

Недолет

Я отдал бы десять лет жизни -

согласился бы провести их в неволе -

за один день битвы рядом с этим рыцарем

и за такое же правое дело!

В.Скотт. «Айвенго»

Сказочник ушел ночью. Вещей не брал; да вещей-то у него и не было. Лыж тоже не взял, и потому сразу стало ясно, что ничего хорошего из его затеи не выйдет. Впрочем, и с лыжами вряд ли что хорошее может выйти из перехода по замерзшему морю. Зима еще не перевалила за середину, и на севере лед, наверное, встал крепко. Но между заставой на восточном краю России и островом Хоккайдо для крепкого льда слишком тепло даже сейчас.

Правда — недалеко остров Хоккайдо. За переход… За два дойти можно. Прошлой ночью даже видели с заставы свет на облаках, грозные золотистые отблески. Отблески те от защитного поля боевых машин; а машин ровно двенадцать, что твоих апостолов; а командиром той дюжины объявлен в ориентировке по флоту сам Сагара Соскэ… Кто понял — тот понял; кто же не узнал имени, тому лучше не читать дальше. Уж поверьте — не ждет впереди ничего интересного. Полсотни километров битого льда романтично выглядят только в мультиках да сказках. Эх, не зря его Сказочником прозвали — как знал кто; как в воду глядел.

А посох Сказочник забрал. Посох был такой же фальшивый, как и все вокруг: блокпост в здании старой школы; поеденные зеленой ярью патроны шестьдесят мохнатого года выпуска; сама служба — ну что тут было охранять? Да и от кого? Добро бы настоящее дело — хоть и до смерти; а то что хорошего в собачьей жизни?

Сказочник вышел из тайги осенью, и тогда же получил свое прозвище. В начале зимы кличку хотели сменить — когда медведь-шатун порвал ржавую колючку, а противопехотки под ней оказались старше бабушки Геббельса и оттого даже не пшикнули — Сказочник как раз тащил бачки с супом и рыбой в будку радистов. Медведь по запаху вышел точно в лобовую атаку. Сказочник потом говорил, что испугался бы, если б успел осознать происходящее. Но тут он всего лишь поставил бачки с едой да огрел конкурента тем самым грабовым корчом, который и называл посохом. Влупил прямехонько в нос. Глазки у медведя сбежались к середине башки, вонючий зверь осел на задницу… А тут и постовой нарисовался… а автомат Калашникова, промежду прочим, тридцать патронов высвистывает быстрее, чем успеешь «мама» сказать… В чем все присутствующие тотчас и убедились. Шкуры из медведя доброй не вышло: мало что шатун клокастый да блохастый, так еще постовой его переполосовал во всех направлениях. Сказочника не задел — что удивительно.

И вот тогда-то начальник заставы, сам капитан Морозов, спросил у человека из Особого отдела — который тоже был не кто нибудь, а Иона Федотович Рыбаков-сан — не сменить ли Сказочнику прозванье? Поскольку достоверных сведений о битве титанов не сохранилось, можно предположить, что Иона Федотович только фыркнул всеотрицательно, как он единственный умел — и тем поставил жирную точку на всех дальнейших поползновениях Сказочника переобозвать.

Сказочник умел рассказывать сказки. Стрелок он был так себе, бегал не ахти, плавал как настоящий моряк, аж двумя стилями — «топор» и «мертвый дельфин, влекомый товарищами»… Но вот сказки сказывал так, что всю Сибирь-матушку пересек, питаясь гонорарами от сольных концертов. Да что говорить! Наряд по КПП заслушался, вышел разводящий — и уши развесил. Вышел, наконец, Рыбаков-сан, проявлять должностную бдительность — а кончилось тем, что взяли Сказочника вольнонаемным, поскольку выяснилось, что в компьютерах он все же разбирается получше среднего погранца, а радистам давно требовался четвертый оператор. Которого на маленьком блокпосту взять было неоткуда.

И вот нынче Сказочник ушел. Ушел, прихватив только то, что было на нем в ночь караула: фляга, рюкзак с неизвестным количеством еды, длинная кавалерийская шинель и обычная форма под ней; сапоги и автомат; и четыре магазина в патрульном подсумке; шапка — да вот еще посох, который портил всю картину. Иона Федотович покачал многомудрой головой. В дезертиры зачислить? Дескать, переметнулся на сторону моржей да белых медведей? Особист завернул в бывшую школьную библиотеку, хватанул не глядя с полки что пришлось, выдрал лист и скрутил «козью ножку». Вышел на сырой свет, задымил вольно. Книжку, из которой листы рвал, не стал выкидывать. Хорошо было Холмсу: «дело на три трубки». Нынче будет дело на полторы полки: как наедет проверяющих, так только куревом и спасешься, и десяти книжек не хватит самокрутки вертеть! Добро, дедушка Ли табак присылает крепкий… Еды дешевой довольно. Деньга идет. Нынче, ежели не солдатом, не прожить в России. Да и в Белоруссии. Да и на Украине. Да и Америку — и ту растрясло да позатопило к чертовой бабушке!

Чего же Сказочнику (мать его через коромысло, наедет ведь проверяющих!) не хватало?

Или взаправду вырос Сказочник в сказках своих, где не было ни Второго Удара ни Третьей Войны? Слушали-то его и верили. А верили всем сказкам его про расцвет частной электроники да бытовой космонавтики… Ну наоборот, ну неважно… Верили бойцы-погранцы. Верил хмурый капитан Морозов, да верил ведь и сам Иона Федотович! Потому что внутренняя логика в сказках была — куда там Курочке-Рябе. Словно бы легендировали Сказочника для заброса… А с забросом самим и промазали. Не в тот мир сунули. На переломе тысячелетий много писали про попадание в параллельные реальности; а не звался тогда Иона по отчеству; а читал еще с интересом; а читал всякое… Вот. Легко гипотезу выдвинуть: готовили Сказочника в другой мир, в иную реальность. Да только ошибся штурман: вместо партизанских костров вышел на гестаповские.

Шлепая по единственной раскишей улочке, Иона Федотович пересекал блок-пост. Дома в деревне все были деревянные и погнили быстро; что не сгнило, на дрова растянули. А вот школу сделали в доме богача местного. Низ каменный, верх деревянный, крыша дорогущая, из истинной керамической черепицы — китайцы делали, наши бы железом обошлись. Сталина пережила сельская школа, пережила и лысого кукурузника, и бровастого, и меченого… И Второй Удар пережила. И даже, заявись в края здешние те самые чудовища-Ангелы, что на юге так много беспокойства причиняли стольному граду Токио-третьему — и тех, наверное, переживет старая школа.

Дошел Иона Федотович до будки радистов — а там