Андрей Островский - Напряжение

Напряжение

ТВОИХ ДРУЗЕЙ ЛЕГИОН

Марина Гречанова — Илье Павловичу Шушманову

Ленинград, 2 ноября 1932 года

Здравствуй, дорогой дядя! Вот и не стало моей мамы. А твоей сестры. Она умерла 29 октября вечером, без десяти десять. Я не посылала тебе телеграммы, — все равно ты не успел бы приехать на похороны.

Мамочка ужасно плохо себя чувствовала последние дни, совсем не вставала. Она хотела написать тебе письмо, но не написала. Чтобы тебя не беспокоить. Мама часто тебя вспоминала. Даже разговаривала с тобой, когда бредила ночью. Только я ничего не поняла, а то бы написала. А один раз она сказала очень понятно, чтобы ты не сердился на нее, — она никогда не хотела делать тебе ничего плохого. А разве она что-нибудь сделала? Я этому не верю. Мамочка была самая хорошая и добрая. Даже тетя Феня, которая со всеми ругается на кухне, и то никогда ни одного плохого слова не сказала о ней.

Похоронили мою маму на Красненьком кладбище вчера. Если захочешь, напишу точно где. Провожал ее весь завод. Многие плакали. Рабочие венок большой несли.

Дядя Илья! Незадолго перед смертью мама мне сказала: «Ты дядю не беспокой, он больше всего боится, что мы ему на шею сядем». Так ты не бойся, я у тебя ничего не прошу. Деньги у меня есть — мама оставила 88 рублей и с завода принесли 200 рублей. Полина Никифоровна говорит, что скоро я получу пенсию. Карточку мне дали на этот месяц иждивенческую, и заборная книжка есть, мамина еще осталась. Так что за меня не беспокойся. В случае чего работать пойду, — ведь мне уже скоро 14 лет.

Поцелуй за маму и за меня тетю Машу и Колю.

Твоя племянница Марина.

Марина Гречанова — Зое Бакеевой

Ленинград, 5 ноября 1932 года

Дорогая моя Зоенька! Целый месяц я тебе не писала. Не до писем было. Ты поймешь почему, когда узнаешь, что у нас произошло. А произошло ужасное: умерла моя мама. Я до сих пор не могу прийти в себя. Мне все кажется, что я сплю и вижу тяжелый сон. Но это не сон — нет моей дорогой мамочки, нет и никогда не будет, никогда!

Особенно страшно по вечерам. В комнате тихо-тихо. Только часы тикают. Я сижу на диване и ничего не могу делать. Сижу и думаю. Мне все кажется, что сейчас она войдет, румяная от холода, веселая, и скажет: «Чайник поставила? А уроки выучила? Ну молодец!» Потом поцелует меня. Быстро начнет переодеваться. И сразу станет весело и уютно. Так всегда бывало, сколько я себя помню.

И поэтому, Зойка, мне ужасно тяжело. Ты представить себе не можешь. Все на месте: ее мягкие туфли стоят у дивана, халат висит на спинке стула, даже заколки для волос лежат на столе. Мне не хочется ничего убирать. Вдруг она придет? Глупая я девчонка, дура. Плачу все время, не могу забыть последних минут, похорон, стука комьев земли, когда засыпали гроб.

Спасибо еще нашей соседке Полине Никифоровне, помнишь, старушка такая маленькая? Она очень добрая и все время старается что-то сделать для меня. Но знаешь, мне не хочется быть никому в тягость. Поэтому я не очень вежливо с ней разговариваю и сама же ругаю себя за это. Но мама мне всегда говорила: «Самое лучшее — быть независимой от всех и не показывать своего горя, если оно есть. Надо быть стойкой, и тебя все будут уважать». Она сама была такая. Вот я и стараюсь делать вид, будто не нуждаюсь в чьей-нибудь помощи.

Я тебе это пишу, потому что ты у меня осталась единственная. Тебе я могу сказать все, что думаю. И ты меня поймешь.

Эх, Зойка, Зойка, зачем ты уехала от нас, дорогая моя подружка! Я о тебе не раз вспоминала, даже в те дни, а сейчас и подавно, каждый день.

Послала письмо дяде Илье в Омск. Написала ему обо всем. Не знаю, ответит или нет: он маму не любил нисколечко. А меня видел только один раз, когда приезжал в Ленинград в командировку. Это было давно. Я его едва помню. До сих пор у меня осталось о нем впечатление какое-то нехорошее.

Из всех разговоров мамы я поняла, что она его тоже совсем не любила. Она любила другого брата, дядю Егора. Он воевал в гражданскую войну вместе с Чапаевым. Его убили в тот же день, когда и Чапаева. Мама говорила, что дядя Егор настоящий большевик, а дядя Илья «примазавшийся». И почему хороший человек погиб, а дурной живет? Я маму спрашивала, а она мне говорила: «Хорошие, честные люди борются, себя не жалеют, потому и часто погибают, а плохие — сидят, ждут, когда все прояснится». Что «все прояснится», я так и не поняла.

А в общем, мне тоже жалко дядю Егора. У нас только его портрет да портсигар со всадником на крышке сохранились. Если встретимся, я тебе обязательно покажу.

Вчера была первый день в школе. Я почти месяц пропустила. Смогу ли теперь догнать? Сижу, ничего не понимаю по алгебре. Марк Ефимович велел Свете Князевой со мной заниматься. А я думаю, сама смогу. Очень-то надо! Светка воображала страшная. С такими дела иметь не хочу.

Встретили меня в школе хорошо. Анна Тимофеевна спросила, как я себя чувствую, может быть, мне что-нибудь надо. А потом сказала в классе про меня, что я сиротка и мне надо помогать. Зачем она это сказала? Какая я сиротка? Какая была, такая и есть. Мне с Анной Тимофеевной и говорить сразу расхотелось. Стою и молчу. В окно смотрю. И слезы текут. Не знаю почему. Со злости, наверное. У всех папы, мамы, А я «сиротка». Не хочу быть «сироткой». Глупости всё это. Правда?

В школе готовятся к празднику. Завтра будет бал. Начали украшать зал. Будет спектакль, а потом танцы. Я, наверно, не пойду. Не хочется. Буду сидеть дома и зубрить алгебру.

Пиши мне, Зойка. Буду ждать твоего письма. Передай привет папе, маме, Нине и Васильку. А тебя я целую сто раз.

Твоя Марина.

А Димка Груздев в тебя влюблен. Он меня спрашивал о тебе. Сейчас он ухаживает за Наткой Кудрявцевой.

Еще раз целую. Марина.

Зоя Бакеева — Марине Гречановой

Оренбург, 14 ноября 1932 года

Мариша, дорогая моя, любимая! Нас всех просто убило твое письмо. Мама плакала вместе со мной. Папа очень расстроился. Вчера несколько раз перечитывали твои каракули (я читала все, кроме приписки). И сегодня тоже. Мама никак не может понять, как это случилось. Она ведь хорошо знала Ларису Павловну и даже завидовала ее здоровью. Бедняжка!

Сегодня у нас был семейный совет за завтраком. Решено: ты едешь к нам. Будешь у нас жить. Я знаю твои рассуждения и сразу пишу: мы ничего слушать не будем. Ты поедешь к нам в каникулы. И останешься насовсем. Денег мы на дорогу тебе вышлем (когда сможешь, отдашь, — специально пишу тебе это, чтобы не думала быть кому-нибудь обязанной). Хорошо? А пока посылаем тебе посылку и немного денег. От всех наших сердец.

Маришка! Я прыгала сегодня весь день от счастья. Целовала папу и маму. Я так и знала: это они должны были придумать. Иначе бы я разочаровалась в своих родителях. Но они у меня золотые оба. Будем с тобой ходить в школу. Зимой будем кататься на лыжах. Здесь такие просторы! А летом — на Урал. Как хорошо купаться в жаркую погоду!

Я уже хорошо знаю здешние места. Кругом степи. Это такая красота, просто ужас! Ты себе не представляешь! Настоящие степи. О них еще Чехов писал, помнишь? Воздух изумительный. Полынь. Перекати-поле. И такая гладь. Нет, надо самой посмотреть. Я описать хорошо не могу.

Урал тоже красив, хотя и у́же Невы. На самом берегу Урала стоит крепость. Говорят, Пугачев ее брал. И сейчас около нее находят оружие и человеческие кости. Мы с тобой обязательно пойдем туда.

А если переплывешь Урал, знаешь где будешь? В Азии! Так что мы живем на краю Европы. За один день можно побывать несколько раз в Европе и в Азии. Здорово? В Азии есть парк. Он называется «Роща». Сюда всегда приходят гулять летом. В городе по улицам ходят верблюды. Они такие потешные. Спокойные и очень важные. Они возят арбы со всяким товаром.

Мариша! Мы так чудно заживем с тобой! Всегда будем вместе. И платья одинаковые сошьем, как близнецы. Мы с мамой уже начали готовиться к твоему приезду. Завтра купим походную кровать. Я буду спать на ней, а ты — на моей. У нас отдельная квартира. Три комнаты. В одной будем мы все четверо. А в столовой готовить уроки. Верно? Тебе будет очень хорошо у нас. И места всем хватит.

Только ты не грусти. И не придумывай всякие теории. Я с тобой совсем не согласна, что самое лучшее «независимость». Люди всегда должны помогать друг другу. Иначе это не люди. А совсем одной сидеть со своей независимостью, по-моему, даже нечестно.

Про дядю Илью твоего я ничего не слышала. Но он должен тебе помочь как всякий человек, а не только как дядя. Хотя он, может быть, и дурной. Но ты не посмеешь отказываться от его помощи. Поняла?

Миленькая моя! Учи алгебру и кончай второй семестр без «неудов». А уж у нас все пойдет без «удов».