Валентина Мухина-Петринская - Утро. Ветер. Дороги

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВЫШЛИ ИЗ ГНЕЗДА. КАКОЙ ВЕТЕР!

Письмо Дана

ИДУ В ОКЕАН

Атлантика, июль 1978 года

Дорогая Владя!

В Атлантике непогода. Только что сменился с вахты, промерз до костей. Ночь — не видно ни зги. Штормит. Сверху вода, снизу вода. Не поймешь, где тучи, где волны. Огромные горы воды то опадают, то вздымаются.

До смешного маленькое суденышко, этот рыболовный траулер с трогательно русским названием «Ветлуга». И живут на этой «Ветлуге» двадцать три советских парня и два славных деда: капитан Евдокимов да старший механик Ян Юрис, латыш. Ну, капитан не так уж стар — сорок с чем-то, а вот стармех ходит в океан с незапамятных времен. Еще до Отечественной войны в Ледовитом океане плавал. Похоже, это его последнее плавание: еле выпустили в море — капитан отстоял. Хороший дед, наш Ян Юрис… Взял меня к себе в каюту и теперь доволен, что я не храплю. А я даже не знаю, храпит ли он; засыпаю, едва коснувшись подушки.

Учится у нас почти каждый. Кто готовится поступить в мореходку, кто в техникум, есть и заочники высших морских заведений, и практиканты, как я.

То, что строгий неразговорчивый дед взял меня в свою каюту, объясняется просто: он знал моего отца. Мне очень повезло, Владя, что я наконец встретил человека, который знал отца в его главном — в море, в труде — и может беспристрастно рассказать о нем.

Спасибо старому Яну Юрису, теперь я понял штурмана дальнего плавания Фому Алексеевича Добина, моего отца. Его портрет висит у меня над койкой — бравый моряк с добрыми и грустными глазами. У него был настоящий морской характер — решительный, мужественный, хладнокровный. Ведь он погиб, спасая матроса, смытого штормом ночью за борт-

Отец был однолюб. Для него во всем белом свете существовала лишь одна женщина — моя мать. Не удивительно, что и она больше не вышла замуж. Осталась верна его памяти.

Мы с тобой всегда жили по соседству… До сих пор не могу понять, почему Зинаида Кондратьевна так меня ненавидела? Что я ей сделал? Прости, Владя, все же это твоя мать. Но она, честное слово, не стоит ни тебя, ни твоего славного, умного отца, которого вы все недооцениваете и не понимаете. Как же! Она — работник министерства, кандидат наук, а он «недалеко пошел» — как был, так и остался рабочим. И вы не видите, что к его душе сама Поэзия прикоснулась.

Помню, как ты приходила к нам (всегда не ко мне, а к маме), я знал твой звонок и ни за что не шел отпирать дверь. Дверь открывала мама, а ты, заслышав ее шаги, спешила сообщить тоненьким голоском.: «Это я, Владя!»

Как долго я не мог принять тебя лишь потому, что ты дочка Кондаковой. Как часто дразнил тебя, делал всякие пакости, а ты всегда все прощала…

У тебя удивительно доверчивые сияющие глаза. Как будто они говорят: «Как я счастлива, что живу в этом чудесном мире. И мир, наверное, тоже радуется, что я живу в нем».

Как странно, что я, взрослый, сильный парень, моряк, в мыслях часто возвращаюсь в детство: то в школу, где меня считали трудным, то к семье, где я так часто расстраивал маму.

Если бы в детстве у меня не. было такой мамы, тебя (да, Владя, тебя, хотя я, кажется, все сделал, чтоб тебя оттолкнуть), ребят из нашего класса, которые любили меня простодушно и чистосердечно, как сейчас любят меня эти бородатые парни с «Ветлуги», я бы, наверное, вырос угрюмым, озлобленным хулиганом.

Спасла ваша любовь. Собственно, меня не за что было любить, а вы любили, несмотря ни на что. Некоторые учителя тоже ко мне хорошо относились. Ведь это они отстаивали меня каждый раз, когда за очередную проделку дирекция хотела исключить меня из школы. Получи я хоть пару двоек, это бы удалось. Но я был хотя и трудный ученик, зато отличник. Всегда пятерки. Только по поведению четверки.

Учиться я любил… Вообще дураков не жалую.

Спасибо тебе, Владя, за твои добрые, веселые письма. Я тебя, Владъка, очень люблю, почти как свою маму, а ее я люблю больше всех на свете. Пиши о себе. Не тяжело ли работать на заводе? Все-таки девушка… Конечно, завод приборостроения — это очень интересно. В наш век науки без таинственных и умных приборов далеко не уйдешь.

Встречаешь ли наших студентов? Как их успехи? Как поживают Алик, Миша Дорохов? Не пишут, черти, должно быть, слишком заняты.

Как живет Геленка? Она хоть и пишет, но только о своей музыке. Пожалуйста, не оставляй ее: я всегда боюсь за Гелю… Уж очень она незащищенная какая-то в жизни. Будь при ней на всякий случай.

Всего доброго, привет всем нашим ребятам. Спасибо, что не забываешь мою маму. Она тебя очень любит.

Даниил Добин.

Р.S. Вчера читал в кают-компании «Ученика дьявола» Шоу — сначала по книге, потом наизусть. Слушали все свободные от вахты. Пришел и капитан. Как присел на свободный стул у двери, так и просидел до конца пьесы. Даже курить забыл.

Твой Даниил.

Глава первая

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ НЕСОВМЕСТИМОСТЬ ПАПЫ И МАМЫ

Едва мы окончили школу, жизнь обрушила на нас ураган информации — вопросов, мыслей, чувств. И никуда не денешься. Некоторые сразу заблудились. Сколько мы наделали ошибок! Сгоряча, по неведению или по глупости. Среди ошибок необратимых было даже преступление, которое мы не сумели предотвратить. А цена этим ошибкам — человеческая жизнь.

Мне кажется, то, что произошло со мной и моими друзьями после окончания школы, очень важно. Обо всем этом я и хочу написать. Не знаю только, что у меня выйдет. Я же не писатель, я только Владя Гусева, московская девчонка, которая вызывает у людей самые противоречивые суждения. Одни говорят, что я очень умная и развитая, только немного чудачка, другие (в том числе моя родная мать) — что я легкомысленна, безответственна, склонна к пустым фантазированиям и, наконец, настолько глупа, что становится страшно, как я буду жить на белом свете.

В школе за сочинение я всегда получала пять с минусом: пять за само сочинение, а минус за сумбур мыслей.

Так трудно разобрать, что главное, а что второстепенное или совсем не имеет значения. Я решила написать о себе и своих друзьях, как мы искали свое место в жизни, терпя поражения, а порой побеждая как-то неожиданно. А Даниил даже ничего не искал и вроде не заблуждался: как решил еще мальчиком, что станет моряком так и стал им… А ведь он, наверное, — гений… И я подозреваю, что сам он всегда знал об этом, но им овладела идея — доказать свою любовь к отцу тем, что он повторит его профессию.

Наверное, я начну писать об одном, а напишу совсем о другом — ничего не поделаешь. Только садишься за стол, как что-то оказывается сильнее тебя…

Итак, мы окончили среднюю школу. Время действия — конец семидесятых годов двадцатого века. Место действия — Москва, откуда виден весь мир, как с горки.

Здравствуйте, это я — Владлена Гусева, слесарь-наладчик. Вот жила я, ни о чем особенно не задумываясь, — играла-училась, дружила-дралась, росла; очень любила кино и театр, любила читать, особенно фантастику. Никак не могла выбрать, куда пойти учиться. Мне и журналисткой хотелось быть, и врачом (можно плавать на одном корабле с Даном), и ученым-генетиком или биофизиком, и космонавтом, чтоб полететь на Луну.

Уже в десятом классе была, а все не нашла свое настоящее призвание. Слишком во мне много детского, не по летам.

Впервые я села и подумала по-взрослому, — может, тогда у меня и детство кончилось, — когда случайно услышала одну папину фразу. Очень она меня ошеломила, эта горькая-прегорькая фраза. До того мне стало стыдно и совестно! Вот как это произошло.

Я пришла с концерта вся под впечатлением музыки. Отперла своим ключом дверь, захожу и поняла еще в передней: папа с мамой не то что ссорятся — они никогда не ссорятся, как все люди, — но разговаривают такими враждебными холодными голосами, будто они не муж и жена, а враги. Переносить этого не могу! Я тогда даже подумала: а не походить ли мне еще по улицам? Но у меня были уроки — выпускной класс, — и я проскользнула на кухню, чтобы поставить чай ник на плиту.

Мы все большие чаевники и за вечер несколько раз пьем чай: то один поставит чайник, то другой, а с ним за компанию и все остальные выпьют по чашечке.

Я стала накрывать на стол в нашей светлой и яркой кухоньке, даже не сняв нового платья. Я так была переполнена песнями, музыкой и радостью и так боялась, что это уйдет… «Хоть бы они помирились», — подумала я с досадой. Но ведь мирятся после доброй ссоры или драки. А они никогда не ссорятся, просто у них — психологическая несовместимость, как сказал мой старший брат Валерий. Он из-за этой психологической несовместимости ушел от нас, как только получил однокомнатную квартиру. И сейчас живет один. А как только он ушел, папа занял его комнату и обставил ее, как того требует его индивидуальность.