Анатолий Тоболяк - Письма туда и обратно

Анатолий Тоболяк

Письма туда и обратно

Здравствуй, Наташа!

У меня появилась идея: завести домашнее дело. Подходящая папка есть. Черным фломастером я вывожу на ней: ДЕЛО № 1… НАЧАТО… ЗАКОНЧЕНО… (Моя работа приучает, знаешь ли, к бюрократическим замашкам).

Когда мы станем пенсионерами, интересно будет взглянуть на документы прошлого.

А пока я кладу в папку твое письмо — первое и единственное. Я прочитал его трижды. Есть, знаешь, загадочные места. Например: «После твоего отъезда жизнь стала совсем другой». Мне хочется взять утюг и, предварительно нагрев, прогладить это место: не выступят ли пояснительные строчки, написанные симпатическими чернилами?

В углу листка столбик цифр. Это домашняя бухгалтерия. 40 — твоя стипендия, 120 — родительская дотация, 24 — квартплата, 16 — электричество и так далее. Гонорары за статьи не в счет, а мой перевод ты, видимо, еще не получила.

Затем — рисунки на полях, в основном женские фигурки. Знаешь, они впечатляют. Есть в них выразительность. Но объясни, пожалуйста, почему женские? Если я, предположим, в задумчивости или рассеянности начну что-то рисовать на полях письма, то уж никак не себе подобных. Скорей всего появятся кудри, локоны, тонкие талии, пышные бюсты… Это естественно, а? Объясняет подкорковые процессы. Почему же среди твоих рисунков нет ни одного, даже отдаленно напоминающего супермена Михайлова, законного мужа?

Наконец, жирные пятна. Тут вроде бы все ясно. Когда ты писала, то ела пирожное и пила кофе — край листка замочен. Ну а эти расплывшиеся строчки… это что такое? Неужели пролитые слезы? Неужели ты плакала?

Да, задаешь загадки, Наташка! Не отдать ли твое письмо в нашу криминалистическую лабораторию? Там есть опытная специалистка. «Зина, — скажу я ей, — посмотрите этот материал. Что вы скажете об авторе? Шоколадка за мной».

Но и она не сможет объяснить, каким образом ты узнала мой домашний адрес, если он стал известен мне самому лишь неделю назад. Тут стоит поразмыслить. Это уже детективный момент. В нем есть что-то такое, что задевает мои профессиональные чувства.

Значит, так. Я не задержался в краевом центре К., а проследовал значительно дальше — до окружного центра Т. Это не мое сумасбродство, Наташа. Так распорядилось краевое начальство. Отсюда мама и ты получили идентичные телеграммы, что все в порядке. Тогда я еще жил в местной гостинице. Как же ты узнала, что я получил на днях ордер и вселился в этот дом? Не приобщилась ли ты к спиритизму? Не гадаешь ли на блюдечке? Не проводишь ли телепатические сеансы связи с домовым моего жилища, который, я слышу, и сейчас ворочается за печкой? Познакомься: его зовут Никита. У него хронический радикулит — наследие проклятого прошлого. Иногда он не дает мне спать по ночам своими стонами. Я посоветовал ему принимать резерпин, но он предпочитает пользоваться шерстяной ниткой, которую обвязывает вокруг поясницы. «Без лекарств обходился всю жисть, — бурчит он, — без них и помру. За собой лучше приглядывай, Михайлов».

Что он имеет в виду, как думаешь? Я ведь совершенно здоров и веду добропорядочный образ жизни. На днях привезли пять кубометров лиственничных чурок, и я потратил несколько вечеров, чтобы наколоть их и уложить в поленницу, которой любуюсь теперь из окна, как произведением искусства. Двух охапок хватает, чтобы натопить дом вечером, и еще охапки на утро. Но когда ты приедешь, мы не будем жалеть дров (ты ведь теплолюбивое создание!), да и Никита ворчит, что мерзнет днем в мое отсутствие, хотя сам палец о палец не ударит по хозяйству. В кладовке — порубленная на куски оленья туша, мороженые сиги и брусника в бочонке; я оказался запасливым хозяином… По вечерам, затопив печь и нажарив мяса, я усаживаюсь перед открытой дверкой печки и то читаю, то пишу, то беседую со своим домовым (если он не дрыхнет по обыкновению), а то просто смотрю на огонь, как печальный дедуля, и тогда вижу в его отблесках… знаешь кого? Ну, конечно, знаешь!

На службе тобой интересуются многие. «Где ваша жена?» — слышу я и обстоятельно объясняю: «Моя жена, Михайлова Наталья Георгиевна, в девичестве Фетисова, этим летом защитит диплом и незамедлительно приедет. Здесь нужны квалифицированные журналисты?» — «А как же! — говорят мне. — Окружной радиокомитет, газета „Огни тайги“. Выбор есть!».

В последние дни я занят делом № 205. Главное действующее лицо учетчица Н. — двадцатилетнее смазливое создание — не вызывает у меня доверия. Девица та еще, ох, та еще девица, эта учетчица Н.! Симпатизирует мастеру В., своему потенциальному жениху, но не избегала молодого рабочего К. Сабантуйчик в бытовке на стройке затеян по ее инициативе. Финансировал К. Два захода в магазин. Железная печка, расслабляющая жара, широкие деревянные нары, ледяное вино. На что рассчитывала учетчица Н. в такой провоцирующей обстановке? Можно ли верить утверждениям рабочего К., что с ее стороны была высказана явная благосклонность, которая ни с того ни с сего вдруг обернулась криками о помощи при появлении сторожа? Сторож вошел в самый неподходящий момент, и, возможно, девица, вспомнив о своем командированном женихе и боясь огласки, прибегла к версии насилия. Не исключено ведь такое, а? Или ты считаешь, что я, как всегда, необъективен в оценке женских поступков? Что ж, может, и так.

Как поживают Баратынские и Трегубовы? Не ходи в гости к Баратынским слишком часто. Эта парочка счастливчиков может деморализовать кого угодно. По себе знаю: стоит выпить у них кофе, пригреться в кресле — и впадаешь в состояние кошачьей дремоты, того и гляди, замурлычешь и позволишь почесывать у себя за ухом. Это приятно и опасно — вроде наркотической одури. Лев и Юля, по сути, заядлые наркоманы, не думала об этом? Они пребывают в постоянном кейфе, который питается родительскими денежными инъекциями — прямиком в вену. Лев, правда, думает о диссертации, но это так, добавка к повседневным удовольствиям. Когда у них появится маленький наркоманчик (а это событие, по-моему, не за горами), передай им мои поздравления. Пожелание одно: полная конфискация имущества! Надо лишить их всех благ, чтобы эти голубки очухались от кейфа, перестали ворковать и взглянули на жизнь трезвым взглядом. Шучу я или говорю серьезно, как думаешь?

Я начал уже считать дни до нашей встречи. Перед сном делаю зарубки на подоконнике. Хватит ли мне подоконника? Сколько твоих писем ляжет в эту папку?

Милый Димка! Оказывается, ты хорошо пишешь письма. Мне эпистолярный жанр дается с трудом, так и тянет на вечные темы погоды и здоровья. Ну, ладно! Сначала о твоем домашнем адресе. Спиритизм тут ни при чем, и с твоим домовым Никитой я не поддерживаю телепатических связей. Все проще: дозвонилась к тебе на службу. Рассчитывала застать тебя на месте, но какой-то женский голос (весьма противный) сообщил, что Михайлов на задании. После того, как я назвала себя, голос стал еще противней, но в конце концов ОНА соизволила продиктовать твой новый адрес. Слышимость была отвратительная. Я попросила передать о моем звонке, но эта особа (не та ли это самая Зина, которую ты собираешься угостить шоколадкой?) или забыла, или не посчитала нужным это сделать. Чтоб ее за это покусали ваши поселковые собаки!

Очень не нравится мне учетчица Н. Умом я понимаю, что это знакомство служебное, но как быть с чувствами? Приглядись внимательно к моим рисункам на полях, к женским фигуркам, и увидишь, что там одни уродки. Я хочу, чтобы ты видел всех женщин, кроме меня, именно такими!

Я знаю теперь, что такое одиночество, хотя и окружена друзьями. Мне кажется, что ты страшно далеко, почти как комета Галлея, в каком-то ином, чем я, пространстве, и от этого подступает темная тоска. Книги не читаются, Дима, даже премудрый Хорхе Борхес, которого ты мне посоветовал. К тому же не спится, и у меня на столике появился реланиум. Это снотворное, но и оно не всегда помогает. Каково же приходится тебе без старых знакомых и друзей, наедине с дореволюционным домовым Никитой — представляю и жалею тебя! Но ты ведь сам захотел иной жизни, самостоятельной, как ты выражаешься, и независимой, и ни мое красноречие, ни логические доводы твоей матери, ни мои слезы тебя не убедили… ты бываешь потрясающе упрям!

Мои зарубежные родители, разумеется, в шоке. Они пишут из Болгарии что-то нечленораздельное — до того потрясены перспективой моего скорого перемещения к камчадалам. Так и пишут «к камчадалам», путая параллели, меридианы и народы. Я, впрочем, их понимаю, и твою маму тоже. Она мужественная женщина, но призналась мне, что твой отъезд ее подкосил… она ведь тоже стала одинокой.

Баратынские посмеялись над твоими эскападами насчет их наркотического кейфа. В отместку умница Лев приобрел на днях «Жигули», о чем тебя и уведомляет. Диссертация его не за горами; так что и второй твой школьный друг станет кандидатом, пока ты допрашиваешь омерзительных учетчиц… Кстати, Юля дохаживает последний месяц, и «наркоманчик» вот-вот подаст голос. Баратынские шутят, что если у них будет наркоманчик, то у нас, несомненно, эскимосик, которому предназначено жить в чуме. Но лучше не надо об этом… я боюсь заглядывать так далеко вперед.