Александр Морозов - Центр Страница 35

Однажды он встретил ее после работы, и она сказала просто: «Сегодня пойдем к Марине». Они пошли к Марине в один из высоких серых домов за Центральным телеграфом, в квартиру с высоченными потолками и прихожей, по которой можно было кататься если не на машине, то на мотоцикле с коляской — смело. Это была квартира, подобная, наверное, той, в которой когда-нибудь думала, намерена была поселиться и сама Свентицкая. Они пришли туда в семь вечера, а в двенадцать позвонила Марина. Оля помурлыкала что-то в трубку и сообщила Диме, что Марины не будет еще три дня: Марина звонила с вокзала, сообщила, что уезжает в Подольск на короткие гастроли (артисткой, значит, была эта Марина, артисткой неизвестного пока Хмылову жанра). Но после двенадцати Оля все-таки стала собираться, сказала что нужно быть дома — она ждет какого-то важного звонка. Ясное дело, осень — не лето, и время осенью уложено в более жесткую упаковку. Так что повторных двадцати четырех часов общения не получилось, но и получившиеся пять — их, Дима понимал, надо тщательно уложить в память на предмет долгой сохранности, возможности когда-нибудь извлекать и восхищенно оглядывать. Вспоминать недоверчиво — вот же, и это было! — нейтрализовывать горечь, которую наверное (наверняка!) предстоит-таки пережить в будущем.

Краткая жизнь человека на самом деле совершенно невероятно длительна. Так длительна, что у любого, волочащего за собой, казалось бы, сплошь только серые и однообразные, невыразительные годы, имеются-таки самые невероятные, даже рафинированные, решительно не имеющие ничего общего с обычным строем его повседневности, приключения.

Однажды Оля пригласила его в малиновую «Волгу» с какой-то неясной, скрытой за громадными дымчатыми очками особой — тоже Мариной — за рулем, и они поехали к «одному известному экстрасенсу». Дима всегда, правда, изумлялся (втихаря этак, про себя), когда слышал вокруг это самое «один известный…». Кому, простите, известный? Грубый вопрос, а на грубый вопрос кто ж будет отвечать? Так и на этот раз промолчал Дима, как бы про себя только буркнув: «Чёй-то я его не знаю». Ну и действительно, про этих самых экстрасенсов, или экстрасенсоров, или — совсем правильно и длинно — людей с экстрасенсорными, то есть сверхчувственными, способностями, нельзя же было сказать, что Дима ничего не слышал и понятия не имел. Как раз даже наоборот, Виктор Карданов в начале семидесятых участвовал в работе Общества имени А. И. Попова, входил даже в комиссию по проверке способности Розы Кулешовой различать цвета пальцами и напечатал статью о зарубежных экстрасенсах (об Урии Гелере и других), кажется, в «Технике — молодежи». Для ребят из «капеллы» это было, конечно, событием. (Не то́, что Виктор Трофимович об экстрасенсах им излагал — о чем он только не излагал? Да и у остальных — языки не в простое — а то, что появился свой, так сказать, выращенный в своем здоровом коллективе  п и с а к а. И притом — профи, публикуемый. Журнальчик с первой этой его статьей ходил из рук в руки, пока не был забыт кем-то из них чуть ли не «У Оксаны».) И Дима тогда же во всей этой проблематике, можно сказать, поднаторел. Было все это в оные годы, так что почему же не слышал? Мог бы даже назвать четыре-пять имен из самых прогремевших. А вот этого — «чёй-то я его не знаю». А он, оказывается, «один очень известный…». Ну да ладно, отстали, стало быть, от жизни. (Да так оно, наверное, и было. Карданов тогда очень быстро перестал интересоваться всеми этими неестественными, то бишь сверхъестественными способностями, а за ним охладели и прочие. Поспрашивали некоторое время, но Карданов твердо прикрылся афоризмом: «Я не верю ни во что, во что необходимо верить». А на такое что и возразишь?)

Визитец-то вышел недолгий, можно сказать, и нескладный. Всех троих быстро втолкнули в какую-то тесную комнатку, казавшуюся просто клетушкой из-за толпившегося в ней народа. Не успел Дима посовать ладошку некоторым из тех, на кого быстренько, нервненько указывала Оля (здесь вообще все делалось быстро и нервненько), как раздвинулся бамбук, отделявший загончик от прихожей, и появилась массивная, львиная голова  с а м о г о. Тоже Марина, но не артистка, та, что в громадных дымчатых очках, рванулась было к нему, но  с а м  величественно покивал Свентицкой и сразу же исчез за бамбуком. Оля, шепнув Хмылову: «Я недолго», — исчезла вслед за ним. Вокруг Димы зашептались, зашелестели:

— Вы чувствуете, какое поле?

— Какая мощная тепловая волна!

— Да, да, у меня как огненный столб прямо через лоб прошел.

— Да, вот это силища!

У Димы через лоб ничего не проходило, и он стоял среди шелестевшей вокруг зеленой глупости, как черный, обгорелый пень. Нечем шелестеть было. И незачем. Он ждал Олю. И хоть ждать-то пришлось недолго. Оля появилась из-за бамбука, подошла к дымчатоглазой и что-то ей зашептала. Марина с «Волги» важно кивала головой, Свентицкая рассеянно и как бы с огромным усилием потирала свой лоб и виски, рассеянно и доверчиво, по-домашнему оглядывая сгрудившихся. Сгрудившиеся шелестеть перестали, не без почтения и даже некоторой опасливости взирали на побывавшую  т а м. «Ну вот, совсем ушла, — заканчивала Оля Марине, — от висков, понимаешь, и волнами… А потом совсем на нет ушла. А так ломило, когда ехали сюда… Я прямо думала, погибаю. Иди, он ждет тебя». — Оля показала Марине глазами на бамбуковую занавеску, так же взглядом дала Диме понять, чтобы он следовал за ней, и они вдвоем, ни с кем не прощаясь, быстренько покинули типовую экстрасенсорную квартиру.

Когда вышли из подъезда, Дима спросил:

— С чего это ты погибала?

— Да ничего серьезного, — ответила Оля, сразу отбрасывая бормотание, лопотание и вообще все, что происходило там, наверху, «быстро и нервненько». — Просто голова немного разболелась.

Дима хотел что-то расспросить и уточнить, но Оля все его попытки пресекла. Она повертела надетым на указательный палец (пальчик, конечно) брелоком с ключами от машины и, наклонившись к Хмылову, выдохнула на ухо:

— Пойдем подождем ее в машине. Мне Маринка ключи дала… «Волга» хорошо стоит, в переулочке, там хоть целоваться можно.

Тут уж Дима ничего не стал уточнять — он на какой-то момент почувствовал, что сходит с ума, то есть становится моложе лет на двадцать, именно от того, что выдохнула на ухо, именно от ее «хоть целоваться», именно от «хоть»…

«Волга» действительно стояла хорошо, и они сели на заднее сиденье и несколько минут пытались удержаться на этом самом «хоть». Когда совсем уже нечем стало дышать, Свентицкая резко отодвинулась от него и вертанула ручку, опускающую боковое стекло.

Дима вынул пачку сигарет, прикурил, подумал, что сходить с ума лучше реже, чем чаще. Что-то еще в этом же роде подумал. Подумал о том, что все это вообще не мысли, и тем лучше. Свентицкая, не придвигаясь и не оборачиваясь, дышала воздухом, облокотись на опущенное стекло, — протянула к нему руку, и он вложил в нее сигарету. Все так же не оборачиваясь, она глухо сказала:

— Прикури.

Он прикурил вторую сигарету, и Оля взяла ее.

У Хмылова все-таки лопнуло терпение:

— Слушай, ну и чего мы ждем эту мымру? Занеси ей ключи наверх и…

— У этой мымры, — ответила Оля медленно, повернувшись наконец к нему и откидываясь на сиденье, — у этой Мариночки квартира раза в два больше, чем у той. У которой мы с тобой были.

— Так что, — спросил простодушный (в этом случае простодушный) Дима, — она нас пускать будет? Обещала, что ли?

Оля с некоторым даже восхищением отметила безграничность, некоторую даже первозданность Диминого простодушия и с ленцой, как врастяжку мяукает спокойная кошечка, объяснила:

— Не в этом дело.

Для Димы, впрочем, это было «объяснение» того, что околонаучная Олина жизнь, как и сама наука, имеет много гитик.

— Непонятно все-таки, — пытался дообъясниться он, — ну ты из-за нее приехала, ладно… Но зачем ей-то самой? На ней, если трактор забарахлил, так в самый раз насчет пахать…

— Дама высшего общества, — начала Оля, а Дима… ну, это-то он знал, а раз знал, то и подхватил:

— …должна иметь любовника?

— Дама высшего общества, — повторила Оля, — должна иметь своего экстрасенса.

И лишь несколько месяцев спустя, когда Дима уже окончательно и бесповоротно начал новую жизнь и даже на удивление быстро успел взматереть в ней, успел расположиться, как в старой и привычной, допетрил он и докумекал, что  с и е  было за приглашение. Что значило оно.

Олечка Свентицкая ветвилась по Москве многообразными и неожиданными связями, потому и пригласила к знакомому экстрасенсу волоокую — из-под дымчатости — волговладелицу Марину. (Насчет этих самых связей у Олечки вообще, можно сказать, был некий пунктик, который она неоднократно изъясняла-внушала Хмылову. Так что даже на прямой его вопрос: «Ну что тебе все эти связи да связи?» — не менее прямо и ответила: «Чудак. Запомни: только с помощью связей ты можешь заиметь… новые связи». Вот и пойди объясняйся с ней после этого.) Так что насчет Марины это был коронный Олин номер, отработанный ее прием, только и всего. А вот насчет его самого в конце концов (в конце осени — начале зимы) докумекал Хмылов, что это могло быть несомненно только одно: знак внимания, доказательство дружеского расположения, нежность «а-ля Свентицкая». Она так это выражала. Она пригласила его к «своему» экстрасенсу. Прихватила с собой. Она любила Диму… п о - с в о е м у. Пусть так, но ведь и всем это удается сделать только  п о - с в о е м у. Демонстрировать — это уж во всяком случае. «Стиль — это человек». Манера, в которой демонстрируют дружеские чувства, тем более.