Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы Страница 45

— Теперь мы можем съездить, — сказал Ояр, получив отпуск, — только не вздумай известить Криша и Марину. Давай свалимся как снег на голову.

— Еще не забыл старых партизанских привычек, — засмеялась Рута.

Заодно Ояр хотел договориться на «Красном металлурге» относительно небольшого заказа: «Новая коммуна» нуждалась в чугунных отливках, а их изготовляли только в Лиепае.

За день до Октябрьской годовщины они выехали рано утром на маленьком трофейном «оппеле». Рижское взморье миновали еще затемно. На рассвете достигли Тукума, быстро промелькнули церковка в Пуре, Кандава; затем целый час ехали по живописной долине Абавы. Здесь начались знакомые места.

— В июле сорок первого года я раз ночевал в том лесу, — Ояр показал на сосновый бор, темневший за рекой. — Айзсарги напали на наш след, и рано утром нам пришлось перебраться через реку — иначе я не сидел бы сейчас рядом с тобой. И знаешь, кого я в ту ночь видел во сне?

— Конечно, не знаю, ты мне никогда не рассказывал об этом.

— Тебя… Когда я проснулся и увидел прикорнувшего рядом Криша Акментыня — бородатого, оборванного, с винтовкой в руке, — на метя напала такая тоска, что впору заплакать. Я вообразил, что и ты вот так же бродишь по незнакомым лесам, одна, беззащитная, — и до того захотелось, чтобы ты была со мной… Потом целый день я обманывал себя: воображал, что ты шагаешь рядом и иногда смотришь на меня сбоку. Да… я, кажется, несколько раз заговаривал с тобой, потому что Криш все переспрашивал: «Что ты сказал, Ояр?» Чудно ведь, Рута?

— Это грустно и… прекрасно, — ответила Рута. — Грустно и прекрасно, — повторила она. — Если бы я тогда была с тобой, может быть, было бы не так грустно, но и не так прекрасно. А я — я в те дни думала, что больше никогда не увижу тебя… что ты погиб в Лиепае. Но все вышло гораздо, гораздо лучше. Вдумайся только, Ояр, что означает настоящее… хотя бы вот это самое мгновение… Сколько народ работал, всевал для того, чтобы мы были сейчас вместе.

Ояр затормозил машину и обнял Руту. С бугра, на котором остановилась машина, они видели всю расстилающуюся впереди долину. Хлеба были давно убраны, вдалеке пыхтел мотор молотилки, покатый южный склон пестрел от множества ульев. Величаво высились кое-где огромные деревья в желтом, опадающем уборе; воды Абавы лежали в своих берегах тихие, свинцово-серые, как ноябрьское небо.

Они старались охватить все, что открывалось их взору. И то, что одни и те же впечатления одинаково ложились в их души, наполняло обоих неизъяснимым чувством полноты жизни, счастья.

И снова понеслись мимо деревья, кусты, хутора и редкие встречные. Потом они въехали в большой темный лес и долго не встречали на своем пути ни одной живой души. А когда, наконец впереди посветлело, завиднелась неясная еще даль открытого поля, Рута вспомнила что-то.

— Тут где-то произошло несчастье с Мартой Пургайлис, правда, Ояр? По-моему, недалеко должен быть хутор, где мы ее оставили.

— Да, недалеко. Хорошие это люди. Давай на обратном пути остановимся, зайдем поговорить. Не думаю, чтобы они забыли этот случай.

— Какие мы с тобой богатые, Ояр, — везде у нас есть друзья.

Они заговорили о товарищах, о работе (им уже казалось, что они давно уехали из Риги). Рута начала рассказывать о разных случаях из жизни школы, где она еще недавно работала комсоргом. Первое время ее называли «барышней», и довольно трудно было приучить детей из мещанских семей к иному обращению. Однажды какая-то мадам — жена торговца — пришла в школу поговорить по поводу приема в пионеры ее единственного дитяти.

— Что это такое — пионеры? Все равно, что скауты? — спросила она. — Чем они отличаются от скаутов? Красным галстуком?

— Решительно всем, — ответила ей тогда Рута. — Скаутов воспитывали в духе буржуазного национализма, а пионеров воспитывают гражданами социалистического общества.

— А если моя девочка поступит в пионеры, будут ей ставить хорошие отметки? А разрешат ей конфирмоваться в церкви? Ведь скаутам можно было…

— Ну, и чем это кончилось? — спросил Ояр. — Стала пионеркой?

— Ну, не сразу. В конце учебного года и то без ведома родителей. Девочка даже некоторое время скрывала это от них, а когда мать узнала, такая буря поднялась… Успокоило только то, что девочка стала хорошо учиться и перешла в следующий класс без переэкзаменовок.

— Да, много еще у нас обывательщины, мещанства. Пройдет еще некоторое время, пока в головах рассеется этот туман, — сказал Ояр. — Само по себе это, конечно, не произойдет. Нужна работа. Очень многим людям надо помочь открыть глаза.

Летом Рута перешла на работу в райком комсомола, которым руководила Айя. Шли разговоры, что Айю выдвинут на партийную работу и Руте придется занять ее место. Рута знала об этом и заранее старалась подготовиться к новой работе — много читала, занималась. Ответственности она не боялась, но по временам с сомнением думала: «Справлюсь ли? Здесь нужен человек стальной воли и упорства, способный воодушевлять и увлекать других». Она видела эти качества у многих — у Айи, Ояра, у Петера Спаре, Аустры, а себя рядом с ними чувствовала маленькой и слабой. Она сама не знала, что в ней за внешней хрупкостью скрываются и незаурядная сила воли и упорство. Но это видели и знали другие, те, кто должны были это видеть.

Уже за полдень Ояр и Рута остановились отдохнуть у Биргелей. Самого хозяина дома не было, повез на заготовительный пункт зерно. Жав Биргель учился в Лиепае и жил там у своего дяди Жана Звиргзды. Рита окончила весной курсы и работала на соседнем молочном заводе помощником директора.

«Какая ясная, светлая, — подумала Рута, глядя на нее уже глазами старшей женщины. — Что за глаза — точно два золотых солнышка… так и кажется, что они готовы осветить и согреть весь мир».

У Риты на столе, между книгами и безделушками, стояла фотография в деревянной полированной рамке — молодой моряк в матроске с орденом Отечественной войны и партизанской медалью на груди.

Заметив, что Рута увидела фотографию Иманта Селиса, Рита покраснела и начала быстро объяснять:

— Это он осенью, когда вернулся из плавания, приезжал сюда погостить. Прямо ужас какой высокий стал. Десять дней работал у нас в поле. Хотел помочь и во время молотьбы, да уезжать надо было.

— Как вы думаете сейчас хозяйничать? — переменила тему разговора Рута, чувствуя, что Рита много рассказывать об Иманте не станет. — Жан в школе, ты работаешь на молочном заводе… не тяжело будет отцу с матерью одним управляться?

— Конечно, не легко. У нас дома все говорят, что надо скорее организовать колхоз. Некоторые соседи тоже согласны объединиться. Если бы и остальные согласились, то к весне у нас был бы колхоз.

— А что говорит мать?

— Мама-то первая согласилась. Отец больше сомневался, но и он, когда познакомился с уставом артели, стал соседей уговаривать.

Услышав, о чем идет разговор, к ним присоединился Ояр.

— Если вы организуете колхоз, я обещаю, что мой завод возьмет над ним шефство, — сказал он. — Я серьезно говорю! Поможем вам ремонтировать сельскохозяйственные машины, общими усилиями проведем во все дома и хозяйственные постройки электричество, а там еще в чем-нибудь поможем. Хорошая будет жизнь.

— Почему ей не быть хорошей — без помещиков, без господ, — согласилась Лавиза Биргель. — Я все время об этом говорю.

Гостей не отпустили, пока они не закусили вместе с хозяевами. Рита написала брату записку, а мать собрала целую корзинку разных гостинцев. Ояр обещал самолично вручить все Жану.

— Господь один ведает, что только из этого ребенка выйдет, — вздыхала старая мамаша Акментынь, наблюдая за первенцем Марины и Криша. — И умный и здоровый — на десятом месяце бегать стал, — но разве такая маленькая головка удержит все, что в нее пичкают?

Маленькому Валерию в июне уже исполнился годик. Мать называла его Валенькой и Валькой, бабушка — Валитом, а отец шутя величал Валерием Кришевичем. Бабушка, которой больше всех приходилось бывать с мальчиком, иначе с ним не разговаривала, как по-латышски. Марина, та учила все предметы называть по-русски, но Валерик и не думал смущаться: с матерью он лепетал по-русски, а бабушке отвечал только по-латышски, и не было еще случая, чтобы он сбился.

— Обезумели, как есть обезумели, — причитала мамаша Акментынь. — Такого малышку сразу обучать двум языкам — где это видано? Этак он ни одному как следует не научится. Будет как столпотворение вавилонское… Людям на посмешище. Криш тоже хорош: как заговоришь с ним о чем-нибудь таком, он только скалит зубы. Больше ничего от него не добьешься.

— Чего ты все беспокоишься, мать? Валерий скоро будет для вас с Мариной переводчиком, — отшучивался Криш. — Тогда больше не придется вам объясняться с помощью пальцев.