Андрей Школин - Прелести

Андрей Школин

Прелести

Прелесть первая

Танец чёрной обезьяны

Я знаю, что это такое, доколе меня не попросят объяснить.

Пролог

Обезьянка играет пальчиками. Обезьянка танцует. Уступая напору танца, под ударами её ног изгибается время и пространство видимого и абсурдно-реального мира. Её танец завораживает. Её смех притягивает. Её гримасы отталкивают.

Год Чёрной Обезьяны — Високосный год. Все устрашающие катаклизмы и грандиозные потрясения зарождаются именно в этот промежуток несуществующего времени. Не верьте тому, кто станет оспаривать факт исключительности года Обезьяны. Да, да, разумеется, величайшие войны и знаменитые природные, общественные или личностные волнения случались в другие моменты истории, но затевались они именно в период царствования этого божества.

Обезьянка флиртует. Обезьянка развлекается.

— Скажи, дорогуша, как называется твой танец?

В ответ она смеётся, показывает белые зубы, вертится на месте:

— Правда, он прекрасен?

И заливается звонким, обезоруживающим смехом.

— Скажи, кто твои предки, Обезьянка? От кого ты произошла?

— Конечно от человека!

Трижды переворачивается в гробу чудак Дарвин. Парадоксы непарадоксального бытия — укол псевдонауке.

Я родился в год Чёрной Обезьяны и танцую безумный, аритмичный танец вместе с ней. Тра — та — та — та — та…

Обезьянка играет пальчиками. Обезьянка царствует.

Глава 0

А когда разгадка

повернёт время вспять —

ляжем спать.

1992 год. Конец марта.

Я спрыгнул с верхней полки, вышел из купе и уставился в окно. Солнце пыталось обогнать вагон. Облака безнадёжно отставали. К поезду стремительно приближался славный город Екатеринбург. Через открытую дверь купе было слышно, как Марина терпеливо объясняет дочери содержание книжки. Детская сказка вызывала у ребёнка нагромождение нелепых, на взгляд взрослого человека, вопросов. Причём вопросы эти рождали соответствующие ответы, и создавалось впечатление, что ребёнок играет сам с собой, складывая из виртуальных кубиков условно-прозрачные замки. Я улыбнулся Марине, накинул на плечи куртку и направился к выходу.

Город своим перроном почти поравнялся с поездом. Я сделал шаг и внезапно шестым, девятым, семнадцатым чувством уловил значимость события, которое непременно должно было произойти в следующий момент. Даже живот скрутило. Даже ноги стали ватными.

Я сделал ещё шаг и увидел идущего навстречу мужчину со стаканом чая в стандартном подстаканнике в руке. Ещё шаг — пакетик начинает окрашивать в знакомый цвет жидкость, поезд медленно останавливается, расстояние между нами сокращается. Ещё шаг — мужчина поднимает глаза, и в этот миг стакан с глухим треском лопается. Вода, осколки стекла и следом подстаканник медленно, медленно, медленно летят на пол. Срабатывает реакция — я отскакиваю, и мы долго глядим друг на друга. Время останавливается. У мужчины коричневые глаза, о таких людях обычно говорят — кареглазые. Я совершенно уверен, что уже видел эти глаза, они мне хорошо знакомы. Но где и когда?

Всё это длится несколько секунд, и через минуту я, наконец, дышу относительно свежим воздухом вокзала Екатеринбурга. Инстинкт — так объяснили бы учёные то, что только что испытал, выходя из купе. Многие животные чувствуют приближение опасности или встречу с неординарным событием. Некоторые люди тоже. Причём, как правило, увязывается подобное «безобразие» с уровнем цивилизованности данного субъекта. А что, в таком случае, есть — ци-ви-ли-за-ция? Нет, ребята, это не инстинкт.

Размышляя подобным образом, я пинал мокрый мартовский снег и следил за медленно падающим вниз солнцем. Светило из последних сил старалось ухватиться пальцами за непослушные облака, но было понятно, что оно не удержится и в очередной раз иммигрирует на обратную сторону своего любимого спутника.

— Пожалуй, в Америку, — подумалось вслух.

— Пожалуй, — раздалось за спиной. — Что, завидно?

Я развернулся на сто восемьдесят градусов, лицом к незнакомцу. В том, что это был тот самый, я не сомневался ни на отрезок секунды. Он, глядя мимо меня, продолжал провожать глазами огненный красный шар.

— Что?

— Что, что? — переспросил мужчина.

— Завидовать чему?

В ответ он только пожал плечами. Удивительно, но глаза, которые я запомнил как карие, теперь были совсем другого цвета. Серые или даже голубые, как у сиамского кота, с красными точками заката в зрачках.

— Я вас нигде раньше не видел?

— А может быть там? — он засмеялся и кивнул головой исчезающему за горизонтом огромному блину.

— А-а-а… — «естественно» согласился я. — Тогда, конечно, вспомнил.

— Замечательно, — усмехнулся сине-кареглазый. — В Москву двигаетесь, юноша?

— Пока да.

— Я сойду раньше, — и просто протянул ладонь. — Александр. Если будет скучно, заходи, поговорим.

— Если честно, особого желания нет, — «вежливо» ответил рукопожатием. — Меня Андреем зовут. Чего это у тебя гранёные стаканы в руках лопаются? Не каждый день такое увидишь.

— Правильно мыслишь, в нужную сторону, — довольно странно объяснил он и в упор посмотрел, точно гири швырнул. Я выдержал взгляд, и гири отлетели в сторону поезда.

В составе меняли электровоз. Поезд дёргался, и мужики в грязных оранжевых спецовках цепляли шланги, закачивая воду.

На сколько же лет он меня старше? Лет на пятнадцать, наверное. Мне двадцать четыре, а ему где-то под сорок, хотя седина в волосах — белый пух в крыле ворона.

— Один едешь? — Александр играл продетой сквозь пальцы цепочкой из белого металла. — Девушка и ребёнок не с тобой?

— Не со мной. Марина домой возвращается. Дочку к какой-то бабке-знахарке в Сибирь возила. Девочка не видит, вот она и пыталась вылечить её «нетрадиционным» методом.

— За деньги?

— Да Бог их знает. Скорее всего. Факт, что результата никакого. Старушка, правда, наказала по лету ещё приезжать — «долечит».

— А ребёнку сколько лет?

— Лет шесть — семь.

— С рождения не видит?

— Вроде нет. Как Марина рассказывает, в два года чего-то или кого-то испугалась, а до этого, мол, всё было в порядке. Вот …

Я огляделся. На город медленно, словно на гигантском парашюте, спускались сумерки. Загорались, кое-где уцелевшие, привокзальные фонари. Суетливые пассажиры, точно муравьи вдали от родного муравейника, в спешке разыскивали вовсе не нужные им поезда. Молодая женщина — проводник нашего вагона, вальяжно куря заморскую сигарету, поправляла белокурые волосы и изображала деловую озабоченность. Мы одновременно посмотрели в её сторону и растворились в струе вязкого сигаретного дыма. Мне она чем-то нравилась. Мне вообще нравились женщины с нетипичным выражением лица.

— Как тебе наша хозяйка? — нарочно громко поинтересовался Александр.

— Она мне чай не дала, — так же громко ответил я.

— А мне дала.

— Везёт, — и театрально вздохнул. Женщина состроила серьёзное лицо:

— Зайди, тебе тоже дам.

— Дашь? Зайду.

Пока я отсутствовал, в купе не произошло ничего нового, за исключением начала очередной части сериала-разговора на «созидательно-философские» темы. Суть их сводилась к следующему:

Четвёртый мой попутчик — Юрий Николаевич Пушкин, однофамилец великого русского поэта — всю свою сознательную жизнь проработал в одном из колхозов Дальнего Востока. Год назад взял в аренду восемьдесят гектаров земли и занимался бы её возделыванием на благо себе и сельскому хозяйству в целом, но какой-то вредитель внушил ему мысль, что талант к фермерству не единственный дар Юрия Николаевича. Вот тут-то всё и началось… Пушкин вдруг «осознал» себя ни больше, ни меньше, а именно — Избранником Божьим с выдающимися экстрасенсорными способностями. Не долго думая, он выдумал псевдоним — «Белый», забросил сельское хозяйство и «ушёл в народ», ёк…

В настоящее время Пушкин-Белый объяснял Марине в чём суть и различия ведущих направлений то ли паро-, то ли психо-, какой-то матери, терапии.

— Эта целительница, у которой вы лечились, является чёрным магом. Она забирает энергию. Я белый маг. Я энергию даю. Ваше счастье, что встретили именно меня. Те, к кому Вы до сих пор обращались, могли проникнуть только в первый слой тонких полевых структур. Поэтому лечение не приносило видимых результатов, — и далее в том же духе…

Марина слушала «экстрасенса» и молча гладила Ирочку по голове. Ребёнок вглядывался пустыми глазёнками в величие проплывавшего мимо неё чужого времени. Времени, которое ассоциируется у нас, прежде всего, со сменой дня и ночи, сменой красок времён года — элементами, составляющими в жизни большинства людей само понятие времени и которые напрочь отсутствовали в жизни этой девчушки. Ирина полулежала возле матери и совсем не обращала внимания на уверенные доводы новоиспечённого целителя.