Джудит Леннокс - Призрак былой любви

Джудит Леннокс

Призрак былой любви

Иану, с любовью

Часть 1

Пролог

Два дня мороз украшал серебристой бахромой камыши и траву. Лучи угасающего солнца отражались от ледяной паутины, опутывавшей каждый листочек, каждую веточку. Лед приставал и к стенкам дамбы. Матовая белесая ледяная пленка, окаймлявшая стебли растений, что росли у самого берега, скрывала гниющую под водой растительность. Но там, где река не была затянута льдом, от воды поднимался туман — маленькие дымчатые завитки, как пар от горячей ванны. Словно ее черная сердцевина вырабатывала тепло.

От дамбы тянулся канал, прорезавший равнинный ландшафт восточной Англии. По обе стороны от него простирались огромные безликие поля, отделенные одно от другого двойными межами или рядами чахлых кустиков. Солнце позолотило церковную башню, голые ветви стоявших вокруг нее деревьев и медленно покатило в сторону лежащих дальше пустынных земель, освещая длинные борозды, оставленные плугом. Природа, казалось, застыла: ни малейшего ветерка, который бы всколыхнул заиндевелую траву или разворошил опавшие листья, обнажая голые кости укрытой под ними земли.

Он шел по краю дамбы, выдыхая серые облачка пара в холодный вечерний воздух. Эта земля была отвоевана у моря, отмечена следами упорства и изобретательности людей — глубокими шрамами в виде канав и водотоков, но человек никогда не был ее хозяином — только брал у нее взаймы. Во всяком случае, ему так казалось. Низкий горизонт, бескрайнее небо… В сравнении со всей этой ширью человечество — просто мелкое суетливое ничтожество. Если Бог существует, значит, Он вмешивается в дела людские, насылая на землю наводнения и бури, только чтобы напомнить нам о нашем бессилии. А если даже ландшафт подвержен переменам, на что может рассчитывать человек — хрупкие кости и бренная плоть? Другие считали, что они владыки этого края, и что же? Они были изгнаны из него более могучими соперниками — водой, приливом.

Глядя вперед, он увидел дом, что стоял обособленно примерно в миле от церкви. Лучи заходящего солнца упали на его окна, стекла вспыхнули красновато-золотистым светом, и массивные стены мгновенно утратили мрачность. Дом сразу будто повеселел, ожил. Он замер на месте, вспоминая. Если бы только… Эти слова прорезали его застылое сердце, как дамба — холодную землю. Потом солнце закатилось за горизонт, и дом снова окутал сумрак.

Он повернулся и пошел назад. Быстро темнело. Полупрозрачное облако скрывало лунный лик, звезды еще светили неярко. Сознавая, что он идет у самой воды, он ступал осторожно, жалея, что не прихватил с собой фонарь. Мысль о том, что он может свалиться с дамбы — треск льда и затем тишина, — заставила его содрогнуться. Утопление — жуткая смерть: вода в легких, во рту, в носу душит тебя. Все равно что быть похороненным заживо.

Чьи-то шаги, тяжелое дыхание… А он-то думал, что вокруг ни души. От страха и неожиданности он едва не оступился. Сердце подпрыгнуло в груди. Тараща глаза, он глянул направо, налево, почти ожидая увидеть, как клубы пара, поднимающегося от воды, обретают форму, уплотняются, превращаясь в маленькие призраки, блуждающие огоньки, что гуляют по Болотному краю.[1]

Но потом облако растаяло, выглянувшая луна осветила собаку. Та карабкалась по покатой стенке дамбы, когтями впиваясь в твердую, как железо, землю, влажным носом вынюхивая секреты.

Он нагнулся, набрал в руку горсть голышей и стал закидывать ими собаку, пока та с визгом не юркнула в темноту.

Глава 1

После ухода Тоби я взяла букет, что он мне подарил, и спустила цветы в унитаз. Бархатистые розовые душистые лепестки осели на поверхности воды. Потом я прошла в унылую комнатку в конце коридора и устремила взгляд в окно. Моросил противный октябрьский мелкий дождь. Мокрые улицы за стенами больницы блестели. Телевизор работал, но я его не слышала. В голове звучал только голос Тоби: «Думаю, нам больше не следует встречаться, Ребекка». — «Прошу тебя, Тоби, — умоляюще прошептала я, не сдержавшись. — Не сейчас». Он вздрогнул. Потом сказал: «Ведь прежних чувств давно уже нет. Но из-за ребенка…» — И он покраснел, отвел глаза. «Конечно, — холодно произнесла я. — Раз прежних чувств давно нет…» Все что угодно, лишь бы не быть нежеланной жалкой обузой.

Я отвернулась от окна. По телевизору показывали очередную серию «Жителей Ист-Энда». Совсем юная девушка сидела перед экраном, сжавшись в комочек, и курила. Она предложила мне сигарету, и я не отказалась, хотя не курила со времен учебы в университете. Предупреждение на сигаретной пачке гласило: «Курение опасно для здоровья вашего будущего ребенка», но мне теперь это было неважно. От своего несчастного полусформировавшегося малыша я была избавлена, как и от цветов. Я закурила и закрыла глаза, представляя плавающие в воде лепестки, розовые и скрученные, как эмбрион.

Выписавшись из больницы, я вернулась в свою съемную квартиру в Теддингтоне. Жила я на первом этаже одного из викторианских домов на западной окраине Лондона. Всюду — на кухне, в ванной, в жилой комнате — лежала пыль, да и вообще мое жилище имело какой-то странный, непривычный вид. У входной двери громоздился ворох писем, лампочка автоответчика мигала. Я не стала просматривать корреспонденцию и прослушивать автоответчик, а, плотнее закутавшись в пальто, что было на мне, легла на кровать.

Я думала о Тоби. С Тоби Карном я познакомилась полтора года назад в Южном Кенсингтоне. Внезапно полил сильный дождь, а я была без плаща, и, когда некий джентльмен, поравнявшись со мной, предложил мне пойти с ним под его зонтом, я с благодарностью согласилась. Я назвала его старомодным словом «джентльмен», потому что Тоби показался мне истинным джентльменом до мозга костей — «Барберри»,[2] большой черный зонт; короткие темные волосы, едва касающиеся ворота; потертый, но дорогой кожаный портфель. По моим оценкам, он был лет на десять старше меня. Загипнотизированная его неожиданной улыбкой и взглядом, в котором читался нескрываемый интерес ко мне, я пошла рядом, забывая обходить лужи. Он предложил переждать дождь в баре или пабе, и я не отказалась. К тому времени, когда мы расстались, он уже знал, как меня зовут, и знал мой номер телефона. Я не ждала, что он позвонит, но он позвонил — через несколько дней. Ему со мной весело, объяснил он. Я занятная, не такая, как все.

И с Тоби я пустилась в авантюру. Он происходил из другого мира, я полагала, что наши отношения изменят меня. И я действительно изменилась — на какое-то время. С Тоби я похудела, стала лучше одеваться, осветлила свои длинные волосы. Ходила на высоких каблуках и не спотыкалась. Купила себе дорогую косметику — такую, что не расплывается на лице. Ездила в гости к родителям Тоби и делала вид, будто мне не привыкать к диванам с непротершейся обивкой и ванным с полотенцами под цвет интерьера. Вместе мы посетили Амстердам, Париж и Брюссель, вместе обедали в дорогих ресторанах. Нас приглашали на модные вечеринки и приемы. «Ребекка Беннетт, биограф», — представлял он меня своим друзьям-юристам. На их лицах обычно отражалось недоумение, которое он не сразу начал замечать. Он предложил, чтобы я написала роман. Я объяснила, что для этого необходим солидный материал. Как-то чудным летним вечером он пришел ко мне позже обычного, подвыпивший и сказал, что хочет от меня ребенка. Пару месяцев спустя я сообщила ему, что беременна. На радостях он открыл бутылку лучшего шампанского, но замуж не позвал. А еще через несколько недель у меня возникла угроза выкидыша. Мы тогда были на одном скучном, но важном званом ужине, и Тоби, как мне показалось, ужасно рассердился на то, что я «выбрала» не самое подходящее время для того, чтобы потерять ребенка.

Я уж думала, что перемены, которые начали происходить во мне самой, в моей жизни после встречи с ним, необратимы. Но всего одной фразой — «Думаю, нам больше не следует встречаться» — он напомнил мне, кто я есть на самом деле. Моя непохожесть на других стала утомлять его или, что еще хуже, смущать. И я давно уже не заставляла его смеяться.

После возвращения домой из больницы какое-то время я вообще не выходила за порог своей квартиры. Пила чай и ела — если вообще ела — содержимое старых завалявшихся консервных банок, что собирали пыль в глубине кухонного шкафа. На телефонные звонки я не отвечала, почту не просматривала. Тупая боль в животе, напоминавшая о выкидыше, постепенно проходила. А вот паническое чувство, ощущение, что все летит в тартарары, не исчезало. Я старалась спать как можно больше, но меня мучили кошмары.

Потом приехала Джейн, моя старшая сестра. У нее двое сынишек — годовалый и трехлетка — и домик в Беркшире. Мы с ней всегда немного завидовали друг другу. Джейн колотила в дверь до тех пор, пока я ей не открыла. Глянув на меня, на мое запущенное жилище, она сказала: