Амели Нотомб - Преступление

Амели Нотомб

Преступление

Когда я впервые увидел себя в зеркале, то засмеялся: я не поверил, что это я. Теперь, глядя на свое отражение, я тоже смеюсь, потому что знаю: это я. В таком чудовищном уродстве есть что-то забавное.

Кличка моя пристала ко мне давным-давно. Мне было, наверно, лет шесть, когда какой-то мальчишка во дворе крикнул: «Квазимодо!» И все дети, захлебываясь от восторга, подхватили хором: «Квазимодо! Квазимодо!»

А ведь никто из них и слыхом не слыхал о Викторе Гюго. Но имя Квазимодо подходило мне как нельзя лучше: достаточно было услышать его, и все становилось ясно.

С тех пор иначе меня не называли.

По-моему, никому не следовало бы рассуждать о красоте, кроме уродов. Безобразнее себя я в жизни никого не встречал, так что считаю, что я как раз имею такое право. Оно дорогого стоит: за это я даже готов смириться со своей судьбой.

Кроме того, уродством можно даже наслаждаться. Например, кто еще получает такое удовольствие, просто идя по улице: я всматриваюсь в лица прохожих, с нетерпением ожидая того чудесного момента, когда я попаду в их поле зрения, – я просто обожаю, как они на меня реагируют, как один пугается, другой брезгливо кривится, обожаю, когда кто-то прячет глаза, а кто-то по-детски завороженно смотрит на меня, не в силах оторваться.

Меня так и подмывает крикнуть им всем: «А ведь это только лицо! Посмотрели бы на все остальное, с вами еще не то было бы!»

Что-то все-таки не продумано насчет красоты: все в один голос твердят, что внешность не имеет значения, что главное – душа и все такое прочее. Почему же тогда смазливых звезд как превозносили, так и превозносят, а образин вроде меня как не хотели знать, так и не хотят?

В общем, врут люди. Интересно только, понимают они это или нет? Вот что меня бесит: возможно, они врут, сами того не сознавая.

Мне хочется крикнуть им в лицо: «Играйте в чистую духовность, если вам это улыбается! Говорите сколько хотите, что вы не судите людей по внешности, если вам так больше нравится! Но себе-то мозги не пудрите!»

Мое лицо напоминает ухо. Оно вогнутое, с нелепыми хрящеватыми выпуклостями, наиболее удачные обрезки которых располагаются примерно там, где должны быть нос или надбровные дуги, но большей частью ни на какой известный лицевой рельеф они даже отдаленно не похожи.

Вместо глаз у меня две заплывшие щелочки, вдобавок они постоянно гноятся. Белки глазных яблок налиты кровью, как у злодеев в маоистской литературе. Сероватые зрачки плавают в них, словно дохлые рыбы.

Шевелюра у меня вроде половика из акрилового волокна, знаете, из тех, что даже постиранные выглядят грязными. Я бы брился наголо, да вот беда: кожа на голове покрыта коркой экземы.

Когда во мне еще оставалась жалость к окружающим, я подумывал отпустить бороду и усы, но отказался от этой мысли, потому что они все равно скрыли бы далеко не все необходимое: на самом деле, чтобы мало-мальски сносно выглядеть, мне бы понадобилась растительность еще и на лбу и на носу.

Что до выражения лица, если оно у меня вообще есть, отсылаю вас к Гюго, сказавшему о горбуне из собора Парижской Богоматери: «Гримаса была его лицом».

Зовут меня Эпифан Отос – Отос, как марка лифтов, к которым я не имею никакого отношения. Я родился в праздник волхвов, и мои родители никак не могли выбрать между Гаспаром, Мельхиором и Балтазаром. Они остановились на моем имени, сочтя его совокупностью всех трех.

Теперь, когда я стал взрослым, люди приличия ради проявляют ко мне уважение. На здоровье, но представляете, чего им стоит обращаться ко мне по имени: Эпифан?

Я худ, что вообще-то для мужчины красиво, но моя худоба отвратительна.

Христос на кресте неплохо смотрится со своим впалым животом и выступающими ребрами. Большинство тощих мужчин похожи на велосипед, а это очень мило.

Я же напоминаю скорее спущенную шину. У меня, как у собак породы шарпей, кожи в избытке. Мой хилый костяк и скудная плоть занимают совсем мало места внутри этого просторного облачения, и оно, разумеется, провисает.

Я пытался носить облегающую одежду, чтобы она выполняла ту функцию, с которой не справляется мой эпидермис. Получилось ужасно. Дряблая оболочка лежала складками, и я выглядел чахлым и жирным одновременно.

Так что теперь я ношу широкую одежду и смахиваю на скелет, но это хоть не противно. Доброжелатели пытаются давать мне советы:

– Вы бы питались получше.

– Зачем? Вы хотите, чтобы моего уродства стало еще больше?

Я вообще терпеть не могу, когда обо мне заботятся.

Что-то не продумано и насчет Квазимодо: читатели не могут не любить его, горемычного: ах, какой он жуткий, ах, как его жалко! Прирожденная жертва, да и только.

Когда он влюбляется в Зсмеральду, так и хочется крикнуть красавице: «Полюби его! Разве можно перед ним устоять? Не смотри только на его внешность!»

Все это очень мило, но почему мы ждем, что Эсмеральда окажется объективнее Квазимодо? Разве его привлекает не ее наружность? Скажите на милость, он олицетворяет превосходство внутренней красоты над красотой внешней! Полюбил бы в таком случае беззубую старуху – тогда в него можно было бы поверить.

Между тем избранница его сердца – дивной красоты цыганка, влюбиться в которую проще простого. И нас пытаются убедить, что у этого горбуна чистая душа?

Со всей ответственностью утверждаю, что душа у него подлая и порочная. Я знаю, о чем говорю: ведь Квазимодо – это я.

От прыщей на лице меня Бог миловал – зато они, как туча саранчи, облепили спину и плечи.

Там – мое чудо, мое сокровенное счастье, предмет моего непостижимого блаженства: всю мерзость этого мира ношу я между лопатками. Это не просто красные прыщики и желтые гнойнички. Даже слепого стошнит, если он к ним прикоснется: пупырчатая липкая поверхность на ощупь еще хуже, чем на вид.

Эта язва египетская обрушилась на меня, когда мне было шестнадцать лет, в возрасте сказочных принцесс. Мать пришла в ужас и потащила меня к дерматологу:

– У ребенка проказа!

– Нет, мадам, это угри.

– Не может быть. У меня были когда-то угри: ничего похожего.

– У вас была обычная форма. Ваш сын страдает более тяжелой разновидностью этого заболевания.

– С возрастом это пройдет?

– Нельзя сказать наверняка. Мы имеем дело с одной из самых загадочных патологий.

– Может быть, это из-за питания? Ребенок переедает, он слишком любит шоколад.

– Медицина давно уже не верит в подобный вздор, мадам.

Моя мать обиделась и решила сама меня лечить, сходя из своего здравого смысла. Она посадила меня на безжировую диету, в результате чего я только похудел, да так резко, что кожа моя отделилась от костей и навсегда осталась висеть. Вот отчего я похож на шарпея.

Зато угрям все шло на пользу – они от этого расцвели пышным цветом. Выражаясь языком вулканологии, можно сказать, что мои прыщи пробудились: дотрагиваясь до них пальцами, я ощущал, как там что-то бурлит, вскипая.

Мать, любившая меня все меньше и меньше, показала это явление дерматологу.

– А что вы на это скажете, доктор? – вопросила она с какой-то даже гордостью, как человек, демонстрирующий явные признаки недуга, в существовании которого сомневалась медицина.

Сокрушенный столь чудовищной ошибкой природы, бедняга только вздохнул:

– Мадам, остается надеяться, что заболевание не распространится.

Хоть в чем-то мне повезло: высыпание не пошло дальше плеч.

Я был счастлив: ведь если бы оно перекинулось на лицо, мне бы из дому было не выйти.

И потом, я нахожу, что так куда эффектнее. Покройся я весь этой пакостью, было бы не то впечатление. Это как если бы на человеческом теле было двадцать пять половых органов, а не один: оно в значительной мере утратило бы тогда свою эротичность. Неодолимо привлекают только отдельные островки.

Мои лопатки – оазис ужаса в чистом виде. Я смотрю на них в зеркало и от одного этого зрелища едва не кончаю. Касаюсь их пальцами, наслаждение нарастает. Я вхожу туда, где теряют смысл любые слова: я наполняюсь силой, которая в тысячу раз сильнее меня самого; меня пронзает блаженство – а что же было бы, черт возьми, что бы было, будь это рука Этель, а не моя?

Ну разумеется, существует Этель. Где Квазимодо, там и Эсмеральда. Иначе быть не может. Есть Эпифан – есть и Этель.

Клянусь, я никогда не говорил себе: «Я, самый уродливый мужчина на свете, непременно полюблю красавицу из красавиц, дабы не нарушать классических канонов». Это вышло само собой.

Как-то я наткнулся на объявление в газете: «Для съемок художественного фильма требуется мужчина отталкивающей внешности». Мне понравилась лаконичность: не оговаривались ни расовая принадлежность, ни возраст. «Отталкивающей внешности» – и точка. Как раз про меня. Никаких других эпитетов в объявлении не содержалось. К формулировке «художественный фильм» я отнесся скептически: мне она показалась плеоназмом. В следующую минуту я подумал, что теоретически это, конечно, и есть плеоназм, но на самом деле – нет. О чем свидетельствует множество коротко– и полнометражных фильмов.