Костас Кодзяс - Забой номер семь

Костас Кодзяс

Забой номер семь

Часть первая

Глава первая

В дождливый зимний день по грязному тротуару Центрального рынка медленно шел Клеархос Мавридис, высокий юноша с впалыми щеками и густыми черными волосами; его холодные глаза порой загорались и тогда напоминали хищные глаза ястреба. Яркий пиджак, шерстяной свитер с желтыми оленями на груди, небритое лицо, давно не стриженные волосы придавали его облику изысканную небрежность, вошедшую в моду среди молодежи в послевоенные годы. Но старые, дырявые, стоптанные ботинки свидетельствовали о его крайней бедности.

На нем не было ни пальто, ни плаща. Воротник пиджака у него был поднят, на лацкане красовался облезлый значок футбольной команды; руки, сжатые в кулаки, глубоко засунуты в карманы.

Он шел, ничего не замечая вокруг.

В рядах с фруктами и овощами толпилось особенно много народу. Торговцы выкрикивали что-то нечленораздельное. Какой-то зеленщик, вытянув шею, вопил, как бесноватый. Дальше на лотках были разложены мясо, рыба, сыр. На грязной мостовой отпечатались следы пешеходов и лошадей.

Под канализационной решеткой притаились крысы, терпеливо дожидаясь ночной тишины.

Клеархос почувствовал, что кто-то дергает его за рукав.

– Ты что, не видишь – на человека наступил!

Женщина средних лет лежала ничком у его ног на тротуаре; она, видно, поскользнулась и упала. Только тут он заметил, что наступил грязным ботинком ей на платье. Еще шаг, и он споткнулся бы об упавшую.

– Каланча ты этакая, нагнись да помоги ей! – крикнул тощий старик, по-видимому пенсионер, бывший чиновник какого-нибудь министерства.

Клеархос перешагнул через женщину и молча продолжал свой путь.

– Ну и бессовестный, полюбуйтесь-ка на него! А еще говорят – молодежь! Вот мы и катимся в пропасть.

Тощий пенсионер, бросив завистливый взгляд на равнодушно удалявшегося юношу, прицепился теперь к бакалейщику и начал разглагольствовать, брызгая слюной. Как все старики, что достойно прожили серую, безрадостную жизнь в плену мещанских предрассудков, он не упустил случая выразить свое возмущение «упадком нравов» теперешней молодежи.

Зеленщик продолжал истошно вопить, вытянув шею. На грязной мостовой отпечатывались все новые следы пешеходов и лошадей.

Крупная капля скатилась с крыши и упала на лицо Клеархоса. Мягким кошачьим движением он повернул голову и вытер щеку о плечо. Дойдя до конца тротуара, он остановился, задумавшись, потом двинулся дальше, перескакивая через лужи.

Клеархос проснулся сегодня почти в полдень и долго еще оставался в постели. Сначала он приподнялся и, как всегда, закурил. Но в подвале было холодно, и вскоре рука, державшая сигарету, окоченела. Клеархос бросил окурок на цементный пол и, чтобы согреть руки, спрятал их между коленей.

Последние дни стоит Клеархосу открыть глаза, как им овладевает смертельная тоска. Поэтому он опять вытягивается на кровати и накрывается одеялом с головой. Он старается отогнать от себя всякую мысль, связанную с его жалким существованием. Пытается снова задремать.

Но Клеархос проспал уже около одиннадцати часов. Он снова откидывает с лица одеяло. Его взгляд теперь приковал к пятнам плесени на стене. Он долго рассматривает их очертания. Различает странные лица стариков, видит всадников в средневековых доспехах, животных, даже голых женщин. Взгляд Клеархоса блуждает по отвратительной серой стене, но это его личное дело, как и все, что касается его совести. Глаза его видят, мысль работает, но в то же время он словно находится под гипнозом.

Почти целый час он не спит и даже не вспоминает, что в четыре часа его ждет в своей конторе тот человек.

А для того чтобы не вспоминать об этом, он сосредоточенно разглядывает большое пятно плесени рядом с гвоздем, где висит рваный халат его матери.

С улицы доносится визг детей трактирщика, что живет наверху.· Во дворе две женщины судачат о галантерейщике, который торгует на углу, – он, мол, совсем потерял голову из-за какой-то вертихвостки.

– Этот дурачок в конце концов женится на ней, – говорит одна из женщин.

– Ну и потаскуха, ни одного мужика не пропустит! в прошлом году хотела подцепить даже подручного у водопроводчика, еще сосунка. Но о самом кошмарном я умолчу, а то еще скажут, что я сплетница, – говорит другая и тут же выпаливает «самое кошмарное».

Клеархос различает только отдельные слова. Но противный голос жены Николараса, похожий на гоготанье гусыни, ему знаком так же хорошо, как голос его матери. (Нищий Николарас поселился с семьей в подвале, в соседней комнате, еще до рождения Клеархоса.) Наконец голоса умолкли. Деревянные башмаки одной из женщин простучали по двору.

Клеархос рассеянно протягивает руку, чтобы проверить, сколько денег у него в кармане пиджака. Стул с одеждой стоит около стола, и ему не удается до него дотянуться. Он слегка приподнимается, но сразу вспоминает, что все его богатство – лишь жалкая мелочь.

Он осматривает комнату. В прошлом месяце он продал скатерть, простыни, тряпье, которое хранилось в сундуке, даже нарядные лакированные туфли матери. Туфли с маленькими бантиками были почти новые. Мать не надевала их больше десяти лет, с тех пор как его отец погиб в шахте. Они были завернуты в фланелевую тряпку и для лучшей сохранности набиты бумагой.

Эта находка удивила Клеархоса. Он не мог представить себе, что опухшие ноги матери – она была прачкой, у нее болели ноги, и каждый вечер она их парила – влезали когда-то в такие изящные туфельки. За них ему дали в скупке всего лишь двадцать драхм. В тот же вечер он просадил деньги, играя в кости.

Клеархос смотрит на голые стены, стол, покрытый засаленной клеенкой, табуретки, керосинку, рваный халат матери, висящий всегда на гвозде рядом с посудной полкой. Если бы нашлось еще что-нибудь подходящее, он давно бы продал.

Он закуривает вторую сигарету. Следит за дымком медленно распространяющимся по комнате. Хочешь не хочешь, а надо думать об англичанине, который ждет его в четыре часа в своей конторе.

Перед глазами Клеархоса возникают светлые густые усы и пухлые румяные щеки. Он снова пытается уговорить себя, что удачно встретился с ним в полицейском участке. Во-первых, именно англичанин спас его от тюрьмы – в этом он, Клеархос, убежден. Во-вторых, ему предстоит отправиться в контору, где он получит сколько угодно виски и сигарет да еще и деньги. Так уж было не раз. И визу ему обещали.

Клеархос следит за колечками дыма, которые вьются над его головой. Рваный халат висит на гвозде. Начинается дождь. Жена трактирщика, высунувшись в окно, зовет ребятишек домой.

Клеархос вскакивает с кровати, одевается и, не умывшись, выходит из комнаты.

Старый одноэтажный дом, где он живет со своей старухой матерью, построен в виде буквы «Г», как и большинство домов в этом квартале. Над ними находится квартира хозяина, а подвал заселен беднотой. Все комнаты подвала выходят в узкий длинный коридор. В конце его пять-шесть крутых каменных ступенек, ведущих во двор. Жена Николараса поставила на лестницу жаровню и раздувает в ней угли. Это толстая женщина с курчавыми волосами и со следами оспы на лице. Рядом с ней сидит мальчик с болячками под носом.

Клеархос остановился, дожидаясь, чтобы ему дали возможность пройти. Но женщина не двинулась с места и раздраженно указала на ребенка.

– Вот чурбан, отец зовет его в комнату, а он будто не слышит.

– Не пойду, – упрямо сказал малыш. – Он пьяный.

– Смотри, получишь ты у меня!

И Клеархос и его мать терпеть не могли эту семью. Женщина была болтунья и сплетница. Клеархос в детстве боялся ее мужа, который раньше работал вместе с его отцом в шахте. Это был грубый, мрачный человек с низким хриплым голосом. Дети переставали играть, когда он появлялся из-за угла. Во время немецкой оккупации у него от голода умерли два сына. Николарас зашил трупы в мешок и сам закопал их. Говорят даже, что с телом одного из сыновей он завернул в кабачок, напился и пришел ночью домой, прижимая мешок к груди. В конце оккупации жена его родила мальчика – этого, с болячками под носом, и он рос единственным ребенком в семье.

Бродяга и пьяница, Николарас был в то же время нежным и любящим отцом. С 1948 года добыча угля стала катастрофически падать, и больше половины шахтеров лишились работы. Оказавшись без работы, Николарас взял палку и отправился по ярмаркам попрошайничать. С тех пор он не брался ни за какую работу. Время от времени исчезал из дому. Возвращался всегда с мешком, полным всякого добра. Жена спешила изучить его содержимое, а Николарас хватал сына на руки. Он выходил с мальчиком на солнышко, опрокинувшись на спину, как медведь, обхватывал его своими здоровенными ручищами, щекотал, ласкал, кувыркался с ним или рассказывал ему смешные истории, и оба они надрывались от смеха. Через несколько дней Николарас снова исчезал. Его жена появлялась на улице всегда размалеванная, свои кудряшки она тщательно укладывала, смачивая волосы разбавленным уксусом. В других кварталах она выдавала себя за жену трамвайного кондуктора.