Пер Энквист - Книга о Бланш и Мари

Гунилле

Желтая книга

I

Песнь об искалеченной

«Amor omnia vincit» — любовь побеждает все выведено ее рукой на коричневой папке, объединяющей три толстые тетради; жирными печатными буквами выделено заглавие: КНИГА ВОПРОСОВ. Словно попытка сопоставить два положения: твердое, оптимистичное и совершенно нейтральное — наверху и неуверенное, вкрадчивое, словно взывающее — внизу. Будто бы она хотела сказать, что это и есть отправная точка. О если бы только это оказалось правдой.

Любовь побеждает все. Хоть и известно, что это не так, но тем не менее… Сердце щемит при виде строк: о, только бы это была правда, о, если бы только это оказалось правдой. Пока голос автора не срывается, все очень строго, корректно и по-деловому. Одна книга — желтая, другая — черная, неполная, или подвергнутая цензуре, и еще одна — красная. Вместе они составляют «Книгу вопросов», рассказывающую о Бланш и Мари. Больше ничего нет.

Приходится с этим смириться.

Любовь побеждает все. Как рабочая гипотеза. Или глубинная болевая точка.

Через два года после того, как Мари Склодовской-Кюри была вручена вторая Нобелевская премия — премия по химии за 1911 год, а ее любовник Поль Ланжевен воссоединился с женой Жанной и, с ведома последней, вступил в более-менее прочную связь со своей секретаршей, Мари перенесла хоть и ожидаемый, но от этого не менее страшный удар: однажды утром ей сообщили, что жившая в ее парижской квартире подруга, Бланш Витман, обнаружена мертвой.

Бланш пыталась перебраться из кровати в деревянный ящик на колесиках. Не получилось. И она умерла.

Причину смерти устанавливать не стали, но забиравшие тело отметили его чрезвычайно малую длину, а также что Мари Склодовская-Кюри настояла на том, чтобы лично уложить искалеченный торс в гроб. На прощание она в течение часа просидела на стуле возле покойной, положив руку на крышку гроба, а носильщикам пришлось дожидаться в соседней комнате. Она не пожелала им ничего объяснять и лишь бормотала: я всегда буду рядом с тобой.

Потом гроб унесли.

В единственном некрологе Бланш Витман называли «легендарным феноменом» и отмечали ее роль медиума профессора Ж. М. Шарко. Она оставила после себя тетради, о которых стало известно только к концу 1930-х годов и которые полностью никогда не публиковались.

Мари Кюри в своих мемуарах о существовании Бланш, как и о многом другом, не упоминает.

Я ее за это не осуждаю.

Никто не знает, впрочем, хотела ли сама Бланш Витман быть упомянутой.

Некоторую известность в истории медицины она после смерти все же получила, но не в связи с Мари Кюри, а только как «медиум Шарко». В примечаниях тут и там лаконично сообщается, что она закончила свою жизнь «мученицей» и «жертвой» научных исследований в области радия. После смерти Шарко она два года проработала ассистенткой в рентгеновском отделении больницы Сальпетриер, где в то время царила неразбериха вокруг методов лечения. Потом она перешла в лабораторию Мари Кюри — там несколькими годами позже произошло открытие радия. Кто способен провести грань между смертельным рентгеновским облучением и смертоносным радием? Кончилось одно, началось другое.

Итог: мученица и торс.

О ее жизни после 1893 года, когда умер Шарко, почти ничего не известно. В последние годы она намеревалась написать книгу о любви. В единственном кратком некрологе об этом ни слова. Только «умерла, лишившись рук и ног», что не совсем верно: одна рука у нее была, правая, ею она до последнего и писала.

Книга осталась незаконченной. Сохранились три тетради, форматом 30 на 22 см, по сорок страниц каждая, объединенные коричневой папкой — «Книга вопросов», как она ее назвала. Первую тетрадь она именует «Желтой книгой», вторую — «Черной книгой» и третью — «Красной книгой».

Их обложки бесцветны. В этой трехчастной истории Бланш намеревалась рассказать о природе любви. Не получилось. Вышла история о Бланш и Мари. Каждая ли жизнь этого заслуживает? Своя история есть у всех, но записываются немногие.

Непонятному названию — «Книга вопросов» — вскоре находится простое объяснение. Бланш решила, что будет предварять вопросом каждый фрагмент. И хладнокровно на этот вопрос отвечать. Вопросы будут «чрезвычайно важными». Какого цвета было твое первое платье? Каким был твой первый номер телефона? Но время от времени — неожиданные и странные отступления: Что можно было прочесть на лице отца, когда он делал мне аборт? или: Кто сидел возле гроба Шарко во время прощания?

Все вопросы очень конкретны. Иногда они кажутся бессмысленными, но лишь до того момента, как возникает соблазн ответить на них самому. Тогда получается что-то вроде игры, которая внезапно становится реальностью и пугает. Если ты продолжаешь, то выходишь из равновесия и теряешь контроль: стрелка компаса крутится, как на Северном полюсе. Я пробовал. На вопрос о номере телефона можно ответить очень кратко: «Шён 3, Йоггбёле». Потом возникают серьезные трудности. Именно когда нужно объяснить само собой разумеющееся, получается длинно и страшно. В ее «Книге вопросов» заложено нечто угрожающее — соблазн проникнуть в запретное, или открыть дверь в темную комнату.

Лаконичные вопросы, многословные ответы, не имеющие с ними непосредственной связи.

Ей, вероятно, было страшно. Когда боятся — поступают именно так.

Три толстые тетради — желтая, черная и красная — сохранились. Остальное, то есть внешнее, — реконструкция.

Иногда ответы слишком краткие: можно предположить, что Бланш намеревалась развернуть их позднее, когда наберется мужества.

Одна запись предваряется лишь вопросом: Когда?

Ответ касается ее врача и любовника, профессора Ж. М. Шарко. Она описывает мелкий инцидент. Речь идет об их первой встрече. Впервые, пишет она, он увидел ее через приоткрытую дверь: будучи пациенткой, Бланш находилась в одном из помещений Сальпетриер. Врач больницы с обескураживающей тщательностью изучал меня, хотя я и не достигла еще той известности, что выпала на мою долю позднее. Его звали Жюль Жане.

Бланш уделяет большое внимание внешним деталям. Две комнаты, вестибюль, предназначенный, вероятно, для переодевания. Ее поместили в Сальпетриер после других лечебных заведений. Чем она болела, неизвестно. Быть может, тем же, от чего позднее ее лечил Шарко. То есть истерией. Этого она не пишет.

Бланш одевалась после осмотра.

Тут она увидела, что мимо по коридору проходит Ш. Он обернулся и стал ее рассматривать. Их разделяло около четырех метров. Она знала, что он смотрит. Бланш замедлила движения и нарочно стала одеваться неторопливо. Она отвела взгляд и медленно повернулась к нему боком. Одна грудь была наполовину обнажена. Бланш не сомневалась, что он следит за ней.

Именно тогда, пишет она, словно скрывая за множеством деталей главное, я навсегда прожгла его сердце, как тавро прожигает тело животного.

Сведения о ее молодости крайне скудны. Но определенно она была образованной. Эта фраза похожа на цитату из Расина.

Ее звали Бланш Витман, и на момент кончины ее рост составлял 102 сантиметра, а вес — 42 килограмма.

Она представляла собой торс, только с головой. Левая голень, правая нога до бедра и левая рука были ампутированы. Поэтому ее рост и описывают как чрезвычайно малый. В остальном она была совершенно нормальной. Раньше, до ампутаций, все находили Бланш очень красивой. А рассматривали ее, по вполне понятным причинам, многие, и в том числе многие, умевшие описывать, то есть писатели. Строго говоря, существует лишь одна ее фотография и несколько запечатлевших ее рисунков. Да еще знаменитая картина, на которой ее видно только сбоку[1].

Она действительно красива.

И она умирала счастливой. Так утверждается в последней тетради — в «Красной книге».

Таким образом, малорослой Бланш была не от рождения. После шестнадцати лет — с 1878 по 1893 год, проведенных в парижской больнице Сальпетриер с диагнозом «истерия», она внезапно выздоровела. В то время истерия была распространена — ею страдало около десяти тысяч женщин, — но после смерти профессора Шарко болезнь пошла на спад.

Действительно стала редкой? Или получила другие названия?

После многих лет, проведенных в экспериментальном отделении Шарко в Сальпетриер, Бланш работала в рентгеновском отделении той же больницы, но уже по собственному желанию, а в 1897 году ее взяла ассистенткой в свою лабораторию польский физик Мари Склодовская-Кюри.

Время, проведенное в качестве пациентки в Сальтпериер, Бланш характеризует как счастливое, затем наступил безрадостный период. После идут годы в лаборатории мадам Кюри, опять-таки совершенно счастливые, за исключением разве что неоднократных ампутаций.