Дмитрий Коваленин - Сила трупа

Дмитрий Коваленин

Сила трупа

Другой мир ждал нас в конце пути,

И мы все еще верим в то, что он есть…

Вот только нам его не найти -

Мы слишком долго пробыли здесь.

Девять лет своей жизни я работал японским агентом.

Всего нас было двенадцать. Как апостолов. Одиннадцать японцев плюс один русский я.

Ниигата — порт довольно крупный, в него заходят суда почти со всего мира. Из России везут алюминий и лес, а увозят, в основном, подержанные автомобили. Из Арабских Эмиратов — нефть и сжиженный газ. Из Китая, Индии, Бирмы — всë те же бревна, щепу, цемент, а также соевые, зерновые и прочие составляющие традиционной японской кухни.

Так вот.

Судовой агент — это человек, который отвечает за три вещи. Во-первых, за само судно. Чтобы оно в полной исправности в порт вошло и такое же вышло. А для этого существует огромный свод технических требований. Если судно начнет разваливаться в самом порту или при выходе, мало не покажется никому: тут тебе и страховки, и прочая ерунда — кто же захочет с этим связываться? Там же миллионы закручены! Не говоря уж об элементарной безопасности на воде.

Во-вторых, агент отвечает за груз. И здесь еще один черт ногу сломит. Все эти коносаменты, упаковочные листы, весь этот экспорт-импорт, растаможка, опять же страховка и прочая дребедень… Шестнадцать огромных отделов у нас одними только грузами занимались, не считая контейнерного терминала!

И в-третьих, агент отвечает за команду — самый непредсказуемый фактор в ежедневной портовой бодяге. Из-за чего меня, собственно, туда и наняли.

Ну, потому что представьте: приезжают суда из Бирмы, с Филиппин, из России, из Эмиратов, из китаев с кореями. И все эти морячки, сбрендившие от недельной болтанки в железной консерве посреди океана, от баланды постоянной или что они там жрут свое национальное, от тоски по дому, от тайного гомосексуализма и черт знает чего еще, — все эти два десятка измотанных мужиков достигают твердой земли. Им абсолютно по барабану, что это за земля — японская, филиппинская или прочее Уагадугу. Им хочется одного: немедленно встать на твердую землю — и нажраться, чтобы опять качало, ибо таково их естественное состояние.

И здесь я хочу сказать вот о чем.

Одна из самых горьких ироний моей судьбы — в выборе языка. В последнем классе английской спецшколы на Сахалине я долго колебался, на какой еще иностранный поступать. То ли на испанский — в Одессу к отцу, там тогда сильная кафедра испанского была, — то ли все-таки на японский. С одной стороны, я был весь «прояпоненный». Bce детство прошло на японских мультфильмах, японских буях после шторма на взморье и фантиках от жвачки с иероглифами. С другой стороны, я просто боготворил Гарсиа Лорку с Сервантесом, фламенки-фанданги, корриду, Кармен и прочие испанские страсти. В общем, мотало меня будь здоров.

Решил всë момент весьма прозаический: в случае с японским, во Владивостоке была военная кафедра. То есть пойди я на испанский — меня уже со второго курса забрили бы в армию. Поскольку, что ни говори, с Испанией мы друзья. А вот с Японией у нас мирного договора до сих пор нет. Стало быть, это страна предполагаемого противника. А посему в понедельник нам преподавали иероглифы, во вторник хайку с икэбанами, — а в среду мы учили, как взять за шкварник японского солдата, попавшего в плен, и вытрясти из него Главную Самурайскую Тайну: «А ну говори, гад, из какого полка! А также сколько у вас там гаубиц, минометов и бактериологического оружия!!» Или, скажем, как сочинять листовки: «Японские солдаты, сдавайтесь в плен, у нас тут лучше, не пожалеете!» То есть врага еще надо было в этом убедить, что само по себе задачка не для слабонервных. Наша мужественная профессия называлась «спецпропаганда», и в случае войны мы автоматически подчинялись Политическому Отделу. А это, сами понимаете, не мелочь по карманам тырить.

Так вот, друзья мои, язык японского допроса — это совсем не то, чем люди между собой разговаривают. Это вообще не разговорный язык. Это сплошные тычки, понукания и приказы, сокращенные до короткого гавканья. «Тэмээ!! Коноярро!!» и прочие междометия, от которых уши в трубочку сворачиваются. Язык наезда, попросту говоря.

И вот мы всë это тявканье зубрили, допросы учебные проводили, листовки писали, радиопрограммы составляли. А я все думал: «Господи! Двадцатый век кончается! Где, когда, за каким лешим мне пригодится весь этот бред?!»

И как вы думаете, где он мне пригодился? Правильно, в японском порту. А точнее — в японской полиции, которая постоянно арестовывала и сажала в кутузку безбашенных русских морячков. За мелкие кражи, пьяные дебоши и хулиганство. Вот представьте: просыпается наш Вася в полиции. И даже не помнит, что ночью перебил окна и вытоптал весь огород какой-то японской бабульке, живущей в припортовом квартальчике. Полицейский ему: «Какого рожна ты это делал?» А он — уже мне, переводчику: «Дык а чë они, с-суки, так богато живут? Ну скажи ведь, братан! Ну зажрались же гады!!» А у бабульки, заметим, кроме этого огородика, больше и нет ни хрена, она всю жизнь за него выплачивала, а старик ее умер, и доживает она свой век на одинокую пенсию в три копейки.

И вот я прихожу к нему в КПЗ. А он вообше ни черта не соображает: что происходит, где он, как сюда попал? А тут еще самурай в военной форме приперся и гавкает не по-нашему…

Это великая песня, друзья мои. «Интернационал» отдыхает. На подобном «допросе» хочется встать по стойке смирно и молча сглатывать слезы. Слезы боли, ярости и стыда за нашу неистребимую Советскую Родину в одном флаконе. Помните, у Михалкова такая поэма была — про пионера Мишу Королькова, который попал в плен к японцам и не выдал Военной Тайны? «Весь, как сморщенная слива, и на все на свете зол, сам полковник Мурасива составляет протокол»… Так вот, я вас уверяю: сам Миша Корольков плюнул бы этому морячку в его пьяную рожу и утопил в бухте Золотой Рог, спасая страну от позора. Ибо морячок этот наложил в штаны, и в извилине его билась одна только мысль: «Ой, братаны, что хотите скажу, только заберите меня отсюда!!»

А мне его — вот такого — переводить. И с японской «кичи» вытаскивать, да как можно скорее. Потому что судно завтра во Владивосток уходит, и если он тут застрянет, его придется обратно на самолете отправлять. А это — непредвиденные расходы, очередные документы, включая новый «shore-pass» для схода на берег, а также объяснения с Иммиграцией, Губернаторством, Мэрией, Начальником порта, местной Службой безопасности — ну, в общем, тотальный геморрой для всего нашего огромного порта…

Или, скажем, как-то утром вызывают меня в полицию. Дескать, взяли троицу русских, нужен ваш переводчик. Приезжаю — сидят. Помятые, побитые, в синяках каких-то: может, друг друга мочалили, а может, и полиция приложилась дубинками, — не важно, да и не жалко уже как-то, честное слово.

Что случилось, спрашиваю. Оказывается, в два часа ночи эти трое придурков проникли в зал ожидания морвокзала. Вообще-то зал ожидания открыт круглосуточно. Чтобы иногородние пассажиры, приехав на поезде вечером, могли дождаться утреннего парохода. Вот тебе кофе, пожалуйста, вот телевизор. Холодно — обогреватель включи… Ага, раскинул тут мозгами сметливый русский морячок — и давай действовать. Обогреватель, который на нашем керосине не работает, — в мешок (здоровые такие мешки для мусора с собой прихватили). Телевизор, который на наших волнах не показывает, — в мешок. Сто двадцать восемь банок кофе — чуть не консервным ножом автомат этот бедный вскрыли — туда же. Да всю эту добычу на родное судно и понесли. Ночью, втроем, навьючив аж два велосипеда.

А по всему порту скрытые камеры стоят. К нашим-то давно уже привыкли! Само собой, взяли с поличным. И поутру — знакомая до ломоты в висках народная русская песня: «Дык эта… Деньрожденье у Колюни, дык вот мы и тово…» Дальнейшие «допросы» излишни.

Отпускали таких. Всегда отпускали — если не сразу, то через сутки-двое. Что с них возьмешь? Штрафы впаяют не им — хозяевам. Покрытие издержек, компенсации — кто-то же должен за все это платить… Сперва заплатит наш порт — это ж мы за судно в ответе! — а потом будем всем отделом выковыривать эти деньги из пароходств России. Месяца три такой штраф ползет, а то и полгода. Иногда не доползает. Иногда его вычитают из зарплаты этих придурков. Иногда их там увольняют, но это совсем уж редко. Скорее всего, те же отморозки приедут снова — к нам или в другие японские порты, на том же судне или на другом. Живуч русский гопник. Все ему как с гуся вода…

В общем, всякое бывало. Порт — это же отдельная планета, такой огромный живой организм. Со своими циклами, рождениями и смертями. Чем я там только не занимался! И роды документировал, и гробы на родину отправлял, и на операциях без наркоза присутствовал, и гонконгских шлюх-нелегалок с поличным арестовывал, и на пару со священником у койки парализованного дежурил ночами без сна (вдруг очнется, последнюю волю успеет сказать)… А еще, помню, переводил человеку диагноз о том, что у него рак мозга и что ему жить от силы полгода осталось. На всю жизнь запомнил эти глаза.