Алекс Меньшиков - Двадцать один

Алекс Меньшиков

Двадцать один

Пролог

У меня дома, на съемной квартире в центре города, одиноко на белой штукатуреной стене висит картина.

На ней — удивительная игра тонких ощущений, выраженных в простом сюжете зарисовки.

Французские будни: он и она, с бокалами вина за крытым белой скатертью столиком у большого окна. Там, куда смотрят наши герои, за стеклом с большими буквами CAFE, на улице — только что кончился дождь и город согревается первыми выглянувшими лучами солнца. Этот свет пробивается в уютный полумрак заведения и заставляет играть множеством цветов жемчужины в ее ожерелье, вино в бокалах, позолоту на резных, обитых красной тканью стульях. Кажется, что украдкой, полувзглядом, девушка и молодой человек наблюдают друг за другом. И (возможно это рисует мое воображение), они сами не верят до конца своему счастью. Легко погрузиться в романтические фантазии, когда чувства выражены профессиональным художником!

Я купил эту картину, когда мне было 16. Всегда думал, что на ней изображены мы. Я и та самая — Девушка моей мечты. Взгляните на нее: темные волосы, изящная шея, худые запястья. Как журналист я должен уметь красочно описать героя. Но в этом случае — мне тесно среди слов.

Это образ запечатлелся в моем сознании своим особенным настроением, состоянием легкости, искренности. Я стал сравнивать с ним всех девушек, которых встречал. Шло время, но идеал никак не хотел воплощаться в жизнь.

Разочарования сменялись обидами. Те — еще большими разочарованиями.

Не знаю, встречу ли я ее когда-нибудь. Девушку с картины.

1

Заманчивая перспектива перемен

— Моя фамилия — Скворцов. Алексей Геннадиевич Скворцов, заместитель главного редактора журнала «Двадцать один», — с нажимом произнес мужчина лет тридцати пяти в болотного цвета пиджаке и с ежиком на голове. Усевшись на край стола и сложив руки на груди, он продолжил: — Вы, наверное, слышали обо мне. В свое время… ай, да ладно. Так откуда вы, Мирослав?

— Я студент факультета журналистики.

— Университета?

— Да. А у нас есть другие журфаки? — улыбнулся я.

— Вообще-то есть — у меня пол-ящика этих направлений. А вы, кстати, без бумажки явились! У вас есть опыт работы в печатных изданиях?

— Пока не очень большой, для этого я и устраиваюсь к вам на практику.

— Простите, но таких как вы слишком много. Не очень, — передразнил Скворцов, — опытных. Вас, кажется, должны были распределять?

— Понимаете, редакция, в которую меня определили, мне не подошла.

— Не подошла?

— Ну не то чтобы не подошла. Просто редактор, ну он… — Я не знал, как деликатно сказать, что мы разругались. — В общем, мы не сошлись…

— В общем, что вы можете? — перебил меня заместитель редактора.

— Могу… да все могу, репортаж, если нужно — событие осветить. Или интервью. Портретное. С какой-нибудь знаменитостью. Все могу!

— Чушь! Так не бывает. Нормальный журналист не может одинаково хорошо…

— Извините! — Слушать профессиональные журналистские издевательства мне надоело еще в прошлой редакции. — Я знаю, что вы сейчас мне скажете. «Не может журналист писать одинаково хорошо обо всем. А вот одинаково посредственно — может». Меня учить не надо, я не абитуриент какой-нибудь.

Я взглянул Скворцову в глаза и увидел в них плавно нарастающую злость.

Похоже, перебор! Я примиряюще заулыбался.

— Предположим, что так… Ну и чем вы собираетесь писать? Вы знаете, Мирослав, когда журналист должен взяться за перо? — Скворцов оставался не в духе, но в его голосе исчезли нотки сарказма. Я почувствовал свою маленькую победу — совсем недавно я не знал, как отвечать на подобные выпады и терялся.

— Нет, Алексей, расскажите.

— Когда он просто не может не написать о чем-либо! Когда у него где-то вот здесь, в груди горит непреодолимое желание узнать, разобраться, привлечь внимание! — Заместитель редактора был горд собой и своей сентенцией. — О чем вы не можете не написать?

— Я понял. Нужно подготовить список тем или событий, которые были бы мне интересны.

— Не только вам, но и читателю. Теперь-то вам ясно?

— Да.

Почему нельзя было сразу сказать, что нужно подготовить список? Зачем весь этот спектакль перед практикантом? Я стал торопливо убирать блокнот и ручку в сумку, когда сзади послышался низкий хрипловатый голос.

— Леш, здорово!

— Здравствуйте, Сергей Анатольевич! — встрепенулся Скворцов.

Высокий, чуть полноватый мужчина вошел в кабинет и сел в редакторское кресло и кивнул мою сторону:

— Это тот парень, который на практику? До чего договорились?

«Видимо, это и есть главный редактор», — подумал я.

— Пускай работает. — Голос заместителя сделался нарочито усталым. — Не представляю, какие всем им давать задания. Ничего ответственного не поручишь…

Мужчина перевел взгляд на меня. Чувствуя, что от меня ждут, я быстро произнес:

— Я подготовлю список тем и пришлю завтра. Мне, наверное, пора?

— Подожди, — остановил меня главный редактор.

— Леш, свари пожалуйста нам кофейку, разговор к твоему практиканту есть.

Здесь он неожиданно подмигнул мне. Я смутился и опустил взгляд.

Скворцов недовольно хмыкнул, но все же послушно пошел к выходу. Понятное дело, что подавать кофе стажерам было ему совершенно не по статусу.

— Как тебя называть сокращенно? Слава?

— Лучше Мир. Так многие называют.

— Мир… Необычно. Но красиво! А меня — Сергей Соболев. Так чем ты занимаешься, Мир?

Соболев сидел напротив, и внимательно меня рассматривал. На вид ему было лет сорок пять. Темные, немного поседевшие волосы были зачесаны назад. На носу были одеты узкие очки в тонкой медной оправе. Его глаза, светлые, с жемчужным отливом смотрели мягко, но уверенно.

— Чем я занимаюсь? — переспросил я. — Учусь.

— Ну а кроме? Кем собираешься быть?

— Журналистом. Это ведь логично в моем случае, да?

— А почему так неуверенно?

— Я не знаю. Когда поступал, то хотел, прежде всего, получить образование.

— И как оно, это образование?

— Я уже на 4-м курсе, а что делать дальше — не понимаю, — признался я, испытывая к Соболеву какое-то необъяснимое доверие.

Зашел Алексей с тремя чашками на подносе. Аккуратно поставил перед нами кофе и приготовился сесть рядом, но главный редактор его остановил:

— Леш, мы тут пообщается пока тет-а-тет? Хорошо?

Алексей, поджал губы и вышел из кабинета, как мне показалось, слегка хлопнув дверью.

Я отпил кофе. Он показался мне невыносимо горьким. На блюдце лежало только 2 кусочка сахара, что было явно недостаточно. Я поморщился и сделал еще один большой глоток.

— Ясно. — понимающе проговорил Соболев. — А чем занимался в детстве? Кружки, секции? Ты прости, что так подробно тебя расспрашиваю. Я сам заканчивал в свое время журфак.

Вот интересно, какие студенты там сейчас учатся.

— Да ничего. До университета занимался танцами. Латиноамериканские и стандарт. Вальс, танго.

— И чего, бросил?

— Появились другие интересы. И потом я понял, что это не совсем мое. У меня слух не очень хороший, мне всегда партнерша считала: ча-ча-раз-два-три. Да и в коллективе были проблемы. То есть мы были все очень дружны, но…

— Девушка?

— Хм. Вы угадали.

Соболев рассмеялся.

— Сергей Анатольевич, а почему журнал называется «Двадцать один»?

— А подумай сам!

— Как-то связано с картами? — наугад спросил я.

— Не напрямую. Двадцать один год — это второй переходный возраст, причем не менее сложный, чем период полового созревания. Это возраст человека, когда он становится способным принимать решения, брать на себя ответственность за свою жизнь. Когда он совершает все выборы сразу: кем быть, какими жизненными ориентирами руководствоваться, каких людей держаться. С кем дружить, кого любить. Эти установки порой сохраняются всю жизнь. Ну и потом, если проводить аналогию с картами, то это шанс выиграть по-крупному. Как в Блэкджэке.

— В смысле?

— Вот смотри. С одной стороны, можно недобрать, сил или уверенности, и переложить ответственность за свой успех на других. С другой стороны, можно самонадеянно перебрать и проиграть ставку сразу. И только особо удачливые могут Блэк-джэк получить. Играл хоть раз?

— Если честно, нет.

— Сыграешь еще! Тебе, Мир, сколько лет?

— Мне двадцать.

Соболев улыбнулся.

— Ну вот, скоро тебе все это предстоит.

— Заманчивая перспектива.

Главный редактор откинулся на кресле и залпом проглотил остатки своего кофе.

— Мерзкий кофе. Ты как думаешь?

— Немного горьковат, — честно сказал я.