Игорь Сахновский - Ревнивый бог случайностей

Игорь Сахновский

Ревнивый бог случайностей

1

Минут за десять до моей гибели ко мне приблизился специальный агент Вадик Офицеров и сказал на ухо: «Игорь, я описялся. Только никому не говори!» Со стороны специального агента это был знак высшего доверия.

Если вам приходилось уже слышать о высадке первого человека на Венеру, об исчезновении чулок Люды Марченко и о результатах войны Алой и Белой розы, то это наших с Вадиком рук дело – мы этим занимались по-честному каждый день после «тихого часа». И в любом случае Вадик держал марку спецагента. Он, допустим, находил на земле пуговицу или окурок, смотрел в увеличительное стекло и проницательно сообщал: «Ну-ну». Мог ли я не восхищаться такой личностью?

Мне было неполных шесть лет, ему – шесть полных. В то утро, совсем не умея плавать, мы стояли по горло в реке, прыгали на месте, и он имел полное право описаться прямо в реку от радости. А через десять минут я погиб.

Излагаю вкратце хронику событий.

Две юные воспиталки ни свет ни заря пригоняют на пляж подготовительную группу детсада, дают команду «купаться!», а сами быстренько уходят заниматься личной жизнью, которая ждёт поблизости и пьёт пиво.

Дурея от счастья, мы толчёмся табунком посреди зелёной реки.

Река, совершенно безлюдная, занятая собой, уносится под мост, под уклон, куда-нибудь в заграничные страны. Девочки смеются и визжат как резаные. Спецагент сами знаете что. Вода на бегу толкается, подпинывает под коленки, вынимая галечное дно из-под ног.

Я только что взлетал спроста над уровнем восторга – и вдруг остаюсь один внутри огромного мутного изумруда. Там нет никого и нельзя дышать. Мне ещё смешно, я ещё пытаюсь нащупать гальку ногой. Но там даже нет верха и низа.

Проходят неописуемо долгие годы до того момента, как я нахожу себя в полном безразличии с открытыми глазами среди этой текучей зелени. Мне уже всё равно – всё одинаково зелено. Не двигаться даже приятно, когда тебя несёт и крутит, как ветку. Я вижу свою любимую младшую сестру, вечно сопливую хныкалку, мама заплетает ей косички. Наконец, я вижу сквозь воду чей-то белый купальник, худые белые ноги – они-то зачем здесь? – и с разлёта врезаюсь лицом в бедро воспиталки.

Она стояла в воде по грудь, умывая злое заплаканное лицо.

Кроме неё в этой части русла – по всей ширине реки – больше не было ни души. Я мог промчаться на полметра левее-правее и в сладком своём безразличии уплыть под мост, под уклон, в совсем заграничные страны. Она могла не выдёргивать меня на воздух и на свет, а с брезгливым ужасом, как утопленника, оттолкнуть.

Такую ничтожную вероятность жизни честнее было бы назвать невероятностью.

Уже на берегу из меня выливается примерно полреки.

Одна воспитательница глядит на другую страшными, дикими глазами, прижимая ко рту указательный палец. Плюясь и кашляя басом, как подобает морскому волку, я снова иду к воде, в сторону табунка. Здесь главное не опозориться.

– Это круто, – говорит спецагент Вадик. – Я так не умею.

2

В ювелирном магазине на Новом Арбате мне предстоит купить золотое кольцо для моей первой возлюбленной. Почему-то я решаю: кольцо должно быть обручальным. Хотя мы с ней обручаться пока не собирались.

Мне семнадцать лет, на мне ушастая шапка и пальто из «Детского мира» с оттопыренными карманами. В магазине душная толкотня. Под ногами чахнет апрельский снег, занесённый с улицы. На витринах – стерильное сиянье.

Продавщица говорит: «Гладкие кольца сейчас немодно». Рядом со мной дама в серебристой лисе примеряет массивный рубиновый перстень. Ногти у неё длиннее пальцев. «Гладкие совсем немодно, – настаивает продавщица. – Берите с алмазной гранью». Дама всё колдует с перстнем и ногтями.

Тут я слышу громкий маникюрный щелчок – перстень взлетает над моей головой и падает куда-то между нами. «Ни хрена себе!» – говорит дама в мехах, явно восхищённая пусковой силой своего маникюра.

«Коля! Закрывай двери!» – сигнализирует продавщица. Народ расступается, уважительно глядя себе под ноги, изучая слякоть на полу. Это, видимо, надолго. «Ладно. Пусть будет с алмазной», – говорю я продавщице, но ей уже не до моды. Можно сходить покурить. Лезу в карман за сигаретами – и нащупываю там ювелирное изделие. Тоже новости.

В магазине такой переполох, что мне не хватает решимости просто вынуть перстень из кармана. Поэтому делаю вид, что нашёл его на полу. «Охренеть можно!» – восторгается дама.

Я наконец ухожу на волю, согревая в кармане алмазную грань. На коробочку для кольца у меня уже нет денег.

Следующим летом мы сидим с моей возлюбленной у неё дома на полу, возле открытого балкона, и ссоримся насмерть. Это выглядит как спор на темы любви и самолюбия.

По всем раскладам, она старше и хладнокровней, а я моложе и вообще гад. Жара стоит египетская, поэтому оба спорщика почти голые. На ней, к примеру, только моё кольцо и моя же рубашка.

«Раз уж на то пошло, – говорю я, – то и пусть». – «Тогда пусть», – отвечает она. «Даже так?» – «Именно так!»

То есть уже слова звучат прямо непростительные.

«Я вот, – говорю, – гляжусь в тебя, как в зеркало, до головокружения…» – «Да что ты??» – «Давай, – предлагаю, – не видеть мелкого в зеркальном отражении?» – «А кто это у нас мелкий?» Я просто зверею: «Как хочешь, – говорю. – Дело твоё. Любовь бывает долгая, а жизнь ещё длинней».

Тогда она снимает кольцо с пальца и кладёт мне в руку. Что, по идее, должно означать смертельный разрыв. Хотя рубашку не снимает. Правильно, молодец. Так и будем теперь поступать.

Я размахиваюсь и со всей силой швыряю кольцо в проём балконной двери – в солнце, в листву, с высоты шестого этажа.

Золотая пуля дзинькает алмазной гранью в один из редких прутьев балконной решётки и рикошетом выстреливает назад – в меня. Получи, фашист, гранату.

3

Знакомство с Димой случилось ещё в эпоху малиновых пиджаков. Теперь Дима владеет крупной, раскидистой фирмой, и ему нравится делиться со мной драгоценным опытом. Бывают странные разговоры.

– Значит, так. Когда тебя арестуют… – начинает он.

– С какой стати меня вдруг арестуют? Я ничего не нарушал.

– Но если всё-таки арестуют… Ты, главное, не сознавайся! Ни в чём!

– Мне и сознаваться-то не в чем.

– Тогда тем более – не сознавайся!…

Я не занимаюсь коммерцией. Но иногда получаю пышные коммерческие предложения. Однажды приятель моих приятелей, хозяин новенькой чёрной «ауди», предлагает таинственную сделку.

От меня, кроме банального посредничества, требуется: отвезти в Москву некую наличность (вполне астрономическую долларовую сумму) и передать её лично в руки человеку, которого я знаю со времён царя Гороха.

Гонорар за поездку – пятизначный. Суммарный доход от трёх-четырёх поездок обещает разбухнуть до шести знаков.

Своей интуиции я доверяю больше, чем Красному Кресту, Полумесяцу и Совету Безопасности Объединённых Наций.

Тихим простуженным голосом интуиция говорит мне, что я буду очень сильно раскаиваться. От простуды хорошо помогает горячее молоко с мёдом и отжатым туда чесноком. Сижу, обмотав шею шарфом, и колеблюсь.

Короче говоря, в последний момент я отказываюсь. Даже не потому, что знаю ситуации, когда человека, перевозившего чужие деньги, грабили свои же, по специальной наводке, и ограбленный попадал в кабалу ко вчерашним друзьям. А потому, что – тихим простуженным голосом.

Месяц спустя, когда я рассказываю Диме этот неслучившийся случай, он возбуждается до крайности и кричит:

– НЕ ТАК!… Не так надо было сделать!!

Немного успокоившись, Дима поясняет:

– Значит, так. В следующий раз…

– Следующего раза не будет.

– В следующий раз привозишь эти деньги сюда – ко мне!…

Постепенно вникаю в его сногсшибательную версию.

Меня «грабят» свои – то есть его – люди. Наносят на лицо бесспорные следы нападения и моего яростного сопротивления. Роняют на пол. Возможно, даже слегка пинают ногами. Затем Дима укладывает меня на три-четыре недели в комфортабельную больницу. У входа в палату дежурит милицейский пост. По выздоровлении безопасность гарантирована.

– Вряд ли ты получишь три четверти, – благородно заверяет Дима. – Но половина, считай, точно твоя!

Посылаю его к чертям собачьим вместе с его пинающимися коллегами.

– Ну не обижайся! Я ж тебя люблю.

Разговор вступает в задушевную фазу с участием «Remy Martin». Я отстаю ровно на три рюмки. Пользуясь отставанием, начинаю задавать неприличные вопросы. Типа репортажа о людях хороших.

– Ты свой бизнес любишь?

– Не очень.

– Утомляет?

– Типа того.

– Значит – только для денег?

– Конечно. Без базара.

– Какую наибольшую сумму ты держал в руках? Я имею в виду твои собственные деньги.

– Четыреста тысяч баксов.

Мы выпиваем ещё по рюмке.

– А ты ставишь какой-то предел? Ну, допустим, у тебя уже есть миллион. Или два. Что дальше-то?