Роальд Даль - Рамминз

Роалд Дал

РАММИНЗ

Солнце стояло уже над холмами, туман рассеялся, и было славно шагать с собакою вдоль дороги ранним утром, особенно осенней порой, когда листья становятся жёлтыми и золотыми, и иногда один из них отрывается, и медленно падает, сонно кружась в воздухе, и бесшумно ложится на траву у дороги прямо перед мордою пса. Задувал лёгкий ветерок, и идущий мог слышать, как шумят буки, напоминая бормотанье толпы.

Это всегда было лучшим временем дня для Клода Каббеджа. Он с одобрением поглядел на рябчатые бархатистые ляжки трусящей перед ним борзой.

— Джекии, — позвал он мягко. — Эй, Джексон. Как ты себя чувствуешь, парень?

Пёс полуобернулся на звук собственного имени и признательно вильнул хвостом.

Нет другой такой собаки, как Джекии, сказал себе Клод. Как он хорош своей изящной поджаростью, своей маленькой точёной головой, жёлтыми глазами, чёрным подвижным носом. Великолепная длинная шея, глубокий изгиб брюха, так что живота вообще нет. Гляди, как он бежит на кончиках лап, бесшумно, едва касаясь поверхности дороги.

— Джексон, — сказал он. — Старый добрый Джексон.

В отдалении, по правую руку, Клод мог видеть ферму Рамминза, маленькую, узкую и старую, стоящую за изгородью.

Я заверну туда, решил он. На сегодня хватит.

Рамминз, несущий ведро молока через двор, увидел его, спускающегося с дороги. Он осторожно поставил ведро и, подойдя к калитке, положил руки на верхний брус, ожидая.

— Доброе утро, мистер Рамминз, — сказал Клод. С Рамминзом надо было быть вежливым из-за яиц.

Рамминз кивнул и, перегнувшись через калитку, критически оглядел собаку.

— Выглядит хорошо, — сказал он.

— Он хороший.

— Как он бегает?

— Ему только месяцев десять, мистер Рамминз. По чести говоря, он практически не обучен.

Маленькие, бусинками, глаза Рамминза надменно смотрели через калитку.

— Я не пожалел бы и пары фунтов, поспорив, что скоро вы начнёте где-нибудь тайно натаскивать его.

Клод неудобно переступил с ноги на ногу. Ему очень не нравился этот человек с широким лягушачьим ртом, редкими зубами и с быстрыми глазками; но больше всего не нравилось, что надо было быть вежливым из-за яиц.

— Этот ваш стог напротив, — сказал он, пытаясь сменить тему разговора, — полон крыс.

— В каждом стогу полно крыс.

— Но не так, как в этом. По правде сказать, из-за этого власти несколько допекают нас.

Рамминз глянул с подозрением. Он не любил хлопот с властями. Любой человек, продающий яйца на чёрном рынке и забивающий свиней без разрешения, разумеется, стремится уклониться от контактов с чиновниками.

— Какие ещё хлопоты?

— Они уже присылали крысолова.

— Это из-за нескольких крыс?

— Нескольких?! Иди ты! Да они там кишат!

— Слово, мистер Рамминз. Их там сотни.

— Неужели крысолов не переловил их?

— Нет.

— Почему?

— Я полагаю, они очень хитры.

Рамминз начал задумчиво исследовать один из входов в свой нос концом большого пальца, при этом придерживая ноздрю указательным.

— Да, не скажешь вам спасибо за этих неумёх крысоловов, — сказал он. — Крысоловы — люди правительства и работают на правительство. Так что мне не за что благодарить вас.

— Не меня, мистер Рамминз. Все крысоловы просто скользкие проныры.

— Хорошо, — сказал Рамминз, запуская пальцы под шляпу и почёсывая голову. — Я как раз собирался кое-что предпринять с этим стогом. Думаю, лучше это сделать сегодня, чем когда-либо. Благодарю покорно, я не хочу, чтобы люди из правительства совали нос в мои дела.

— Ещё бы, мистер Рамминз.

— Мы займёмся с ним попозже- Берт и я. — С этим он повернулся и потрусил через двор.

Около трёх часов дня Рамминз и Берт были видны на дороге в медленно ползущей телеге, влекомой тяжеловесной и величественной лошадью. Напротив заправочной станции повозка свернула в поле и остановилась рядом со стогом.

— На это стоит посмотреть, — сказал я. — Возьми ружьё.

Клод принёс ружьё и сунул патроны в бриджи.

Я пересёк дорогу и встал, опершись на открытую калитку. Рамминз находился уже на верху стога и перерезал верёвку, скреплявшую вязку. Берт оставался в телеге, держа четырехфутовый нож.

У Берта было что-то не в порядке с одним глазом, сплошь бледно-серым на вид, как сваренный рыбий глаз, и хотя он оставался неподвижен в глазной впадине, всегда казалось, что он смотрит на вас и следит за вами, как глаза людей с некоторых музейных портретов. Где бы вы ни стояли и откуда бы Берт ни смотрел, этот ложный глаз фиксировал вас сбоку с холодным вниманием, сваренный и мутно-бледный, с маленькой чёрной точкой в центре, как рыбий глаз на тарелке.

По своему телосложению он был противоположностью своему отцу, короткому и коренастому, как лягушка. Берт был высок, тонок, словно бы без костей, расслабленный в суставах, и даже голова, возможно, слишком тяжёлая для шеи, клонилась к плечам.

— Вы же соорудили стог в июне, — сказал я ему. — Чего ж так скоро принялись за него?

— Отец так захотел.

— Хорошенькое время собирать новый стог. Ноябрь.

— Отец так захотел, — повторил Берт, и оба его глаза, живой и мёртвый, остановились на мне абсолютно пустым взглядом.

— Устраивать себе такие хлопоты: разваливать, скирдовать, укреплять спустя всего пять месяцев.

— Отец так захотел! — Из носу Берта потекло, и он вытер нос тыльной стороной ладони, а ладонь вытер о штанину.

— Иди сюда, Берт, — позвал Рамминз, и парень полез на стог и встал на том месте, где солома задвигалась. Он взял нож и начал разрезать плотно упакованные кипы лёгкими пилящими движениями, держа за рукоять обеими руками и раскачиваясь всем телом. Я слышал хруст, с каким лезвие перерезало сухую солому, звук становился мягче, когда нож уходил глубоко в стог.

— Клод собирается получить приз за стрельбу по крысам.

Мужчина и парень неожиданно прервали работу и обернулись к Клоду, который стоял через дорогу, опершись на красный насос и держа винтовку в руке.

— Скажи ему, чтоб он убрал это проклятое ружьё, — сказал Рамминз.

— Он хороший стрелок. Он не попадёт в вас.

— Никто не будет стрелять в крыс рядом со мной, кто бы он ни был.

— Вы обидите его.

— Скажи ему, чтоб унёс ружьё, — сказал Рамминз медленно и враждебно. — Мне наплевать на собаку и прочее, но пусть меня поимеют, если я допущу здесь пальбу.

Двое со стога наблюдали, как Клод относил ружьё, затем в молчанье возобновили работу. Скоро Берт спустился в телегу и, дотягиваясь обеими руками до нарезанной соломы, стал ловко сваливать её возле себя.

Крыса, серо-чёрная, с длинным хвостом, выскочила из-под стога и побежала к изгороди.

— Крыса, — сказал я.

— Убей её, — сказал Рамминз. — Почему ты не возьмёшь палку и не убьёшь её?

Начался переполох, и крысы выскакивали всё быстрее, одна или две каждую минуту, откормленные, длиннотелые, припадая к земле на своём пути сквозь траву к изгороди. Когда лошадь замечала какую-нибудь из них, она шевелила ушами.

Берт снова вскарабкался на верх стога и разрезал другую кипу. Наблюдая за ним, я вдруг увидел, как он остановился в секундном замешательстве, затем опять начал резать, но на этот раз очень осторожно; и теперь я мог слышать иной звук, приглушённый скрежет, словно лезвие задевало за что-то твёрдое.

Берт поднял нож и исследовал лезвие, пробуя его большим пальцем. Затем опустил, осторожно вставил в надрез — лезвие входило всё ниже, пока снова не упёрлось в твёрдый предмет; и когда он сделал короткое пилящее движение, опять раздался скрежет.

Рамминз повернул голову и через плечо посмотрел на парня. Он как раз поднимал охапку соломы, держа её обеими руками, но так и застыл, как вкопанный, на середине усилия, глядя на Берта. Берт оставался неподвижным, держа рукоять ножа обеими руками, с замешательством на лице. На фоне бледно-голубого ясного неба две застывшие фигуры на вершине стога выглядели резко и темно, как на гравюре.

Затем голос Рамминза, более громкий, чем обычно, прорезал покрывающую всё тишину: «Кто-то из этих чёртовых скирдователей что-то там забыл в стогу».

Он замолчал. И опять тишина, неподвижные люди. И неподвижный Клод, через дорогу у красного насоса. Стало вдруг так тихо, что мы могли слышать, как женский голос с соседней фермы в долине звал мужчин к столу.

Затем Рамминз снова крикнул, хотя и не было необходимости кричать: «Валяй дальше! Валяй, режь, Берт! Хворостина не испортит твоего ножа!»

По какой-то причине, а может, просто почуяв опасность, Клод неторопливо пересёк дорогу и встал рядом со мной, облокотись на калитку. Он ничего не сказал, но нам обоим показалось, что мы знаем, что сейчас что-то случится с этими двумя, с этой окружающей их неподвижностью, и особенно с самим Рамминзом. Рамминз был напуган. Берт также. И сейчас, когда я наблюдал за ними, я начал сознавать, что какой-то смутный образ шевельнулся в глубине моей памяти. Я сделал отчаянную попытку увидеть и схватить его, Мне даже показалось, что почти удалось это, но образ выскользнул, и когда я погнался за ним, то обнаружил, что углубляюсь в прошлое неделя за неделей, возвращаясь в жёлтые дни лета — тёплый ветерок тянет по долине с юга; большие буковые деревья, обременённые листвой; поля, наливающиеся золотом; пора сенокоса и стогованья; и этот стог…