Максим Усачев - Дядя Яша

Дядя ЯшаМаксим Усачев

В воздухе пахло революцией; а он лежал на журнальном столике, ничем не напоминая того дядю Яшу, которого неделю назад увезли в больницу. Пропала улыбка, всегда розовые щеки и уже затасканный серый костюм. Вместо всего этого привезли голого старика с плотно сжатыми черными губами на сером лице.

– Нам точно того вернули? – спросил я у всех присутствующих.

– Вроде он, – задумчиво произнес папа. – Вы мне лучше скажите, что делать с ним будем?

И я, и моя сестра дипломатично промолчали, помня, что проявление инициативы в папином офицерском прошлом приравнивалось к нарушению субординации. Ответила ему мама.

– Хоронить! – произнесла она строго.

Мама у меня женщина правильная и сентиментальная. Она дружила с его женой, тетей Стефой. Мы оставляли у них ключи. Я частенько сидел у них и читал книги, которые не мог достать где-то еще. Обменивались подарками. Были соседями и не ругались. А вот меня дядя Яша боялся. Не по-настоящему, а с юмором.

– Ты вырастешь антисемитом! – говорил он всегда, когда находил меня у себя в гостиной.

Мне было уже четырнадцать лет, и мне было плевать на еврейский вопрос во всех его формах. Он же стоял в дверях и взглядом своим осуждал мои будущие преступления.

– Почему? – каждый раз спрашивал я его, отрываясь от чтения.

– Ты похож на еврея, и будешь за это мстить, – в голосе его было столько грусти, что любой нищий позавидовал бы.

– Кому мстить, дядя Яша? – спрашивал я.

Он подходил ко мне, садился рядом и говорил:

– Евреям.

– Почему тогда не маме с папой? – интересовался я.

– Ты слишком похож на еврея, значит, ты любишь своих родителей. Их ты пожалеешь.

– И что? Ну, буду я антисемитом. Вам-то что? – искренне недоумевал я.

– Мы соседи, и ты наведешь погромщиков. Ты-то точно знаешь, что мы евреи. Максим, я тебя не осуждаю, это жизнь, это эволюция духа, ты не сможешь противостоять природе.

– Дядя Яша, ну почему сразу антисемитом? Может, я стану расистом?

– Максим, я сам не люблю негров и кавказцев. Расизм – это другое. Совершенно другое чувство. Ты станешь антисемитом. И наведешь на нашу квартиру погромщиков.

– Ну, какие могут быть погромы!

– Максим, в стране бардак, а там где бардак, обязательно бывают погромы. Все эти «гласности», «перестройки», «Память» и Солженицын – всё к погромам, ты еще вспомнишь мои слова.

Я вздыхал и больше не спорил. Тем более что страна, чуть ли не во время нашего разговора, действительно развалилась. А в девяносто третьем, прямо перед моим шестнадцатым днем рождения, не дожидаясь страшного, он уехал. Как сам говорил, ради детей, тети Стефы и чистой совести погромщиков.Вернулся он в прошлом году. Зашел к нам. Один. Тетя Стефа умерла во время какого-то теракта – у неё не выдержало сердце. Дети как-то устроились, только младшая стала проституткой, хотя, может, это и к лучшему, говорил дядя Яша, все-таки не кибуце. Зачем вернулся, долго не отвечал. Только уже под самый конец сказал:

– Максим, я теперь понимаю твой антисемитизм. Я теперь тоже антисемит.

И вот теперь нам надо его похоронить. Антисемит хоронит антисемита. Братство. Не знаю, о чем он думал, когда тихо умирал в Еврейской больнице, на Мясоедовской улице. Вряд ли вспоминал обо мне и всей нашей семейке сомнительных патриотов. Наверное, думал о детях. И правильно. Они у него хорошие. Очень хорошие дети. А как они рыдали в трубку и жаловались на жизнь, которая не позволяет им бросить все и примчаться на похороны. Даже обещали прислать позже четыреста долларов. Разговаривали мы с ними из квартиры дяди Яши, справедливо рассудив, что платить за международный звонок не совсем правильно в нынешней ситуации. Хозяин слушал разговор внимательно, даже ни разу не дернулся, и мне показалось, что с каждым громким всхлипыванием сыновей, он все больше гордился ими. Тень большого, горбатого носа все тянулась к лампочке. А дети по очереди плакали в трубку и спрашивали, как он там. Вопрос этот поставил меня в тупик. «Там» – это где? Единственное, что я смог из себя выдавить: счастлив, очень счастлив. «Хорошо!» – дети хором зарыдали и сказали, что мы очень добрые и хорошие люди, они на нас очень надеются и любят.

– Как он воспитал детишек! – умилилась мама.

Как по мне, воспитателем он был хреновым. Говорить он мог, конечно, красиво, а вот с личным примером у него наблюдались некоторые проблемы. Помню, как раз тогда, когда интеллектуалы начали выходить из моды, а в нашем дворе спелые нимфетки вовсю спорили, у кого из парней бицепс больше и тверже, он воспитывал и меня. Приложил все свои силы. Ситуация в мире и в стране была сложная. Все казалось очень ломким. К чему только ни прикасались наши политики – рушилось. Даже в нашем южном городе царили декаданс и доллар, неплохо котировались объем двигателя не менее двух кубических и показушная наглость а-ля Мишка Япончик. Только старшее поколение все еще цеплялось за профессию, инженерию человеческой души и гигантский скачок от ручного труда к машинному. На этом фоне мое увлечение футболом должно было казаться невинным. Но девушки только издевались, когда видели меня – пятнадцатилетнего, худого, в дырявых спортивных штанах, в пыли «до полного свинства», в компании таких же пентюхов. И я, и мои друзья, правда, мало обращали внимания на ехидные замечания. Слишком уставали, да и счастливы были безмерно. Особенно когда выигрывали. Но если реакция девушек была понятна, то реакция дяди Яши меня ставила в тупик.

– Максим, я тебе же уже говорил о том, как двадцать два дурака, за одним кожаным мячиком? – спрашивал меня всегда дядя Яша, вместо приветствия махнув мне длинным огурцом.

Я стоял внизу, он стоял на балконе. Казалось бы, всего-то второй этаж, но дядя Яша почти парил надо мной.

– Тысячу раз, – огрызался я.

Он радостно кивал и продолжал:

– Счастлив тебе сообщить, что за эти разы ничего в мире существенно не поменялось, – говорил он и брал воображаемую скрипку в левую руку, клал её на плечо, прижимал подбородком и водил огурцом будто по струнам. – Займись лучше музыкой.

Я вздыхал.

– Но у меня нет слуха, да и не люблю я эти скрипки и фортепьяны, – возражал я.

– Хорошо, со слухом действительно могут быть проблемы, – милостиво соглашался он. – Тогда учись на конструктора. Что у тебя по физике?

– «Три», – честно отвечал я.

– А вообще? – огурец медленно по перилам выезжал на стартовую площадку, гордо уткнувшись острым концом в небо.

– Ну, там «три», «четыре», ну и «пять»… – отвечал я.

Огурец, уже стартовавший на Тау Кита, замирал в воздухе.

– «Пять» по физкультуре? – обреченно спрашивал дядя Яша и с хрустом откусывал от огурца пассажирский отсек.

– Нет. Почему? – искренне удивлялся я. – По истории, литературе, географии.

– М-да. А математику на «тройку» знаешь? – спрашивал дядя Яша.

– Даже на «четыре», – хвастался я.

– Быть тебе бухгалтером, – качал он головой. И добавлял, чавкая: – Математика тебе будет нужна, чтобы узнавать цифры; география, чтобы представлять, куда, если что, тебя пошлют; литература – исключительно для отчетов. А история – для общего развития.

– А почему вы спорт не любите? – интересовался, в свою очередь, я.

– Не люблю? – удивлялся он, почесывая свое пузо. – Я обожаю спорт. Например, шахматы, спортивный бридж, не менее спортивный преферанс.

А потом я встретил его как-то на стадионе. Он сидел и ругался страшно, что-то кому-то доказывал, грозился собственноручно, вот этими короткими руками, убить судью, вправить ногу мазиле, пусть даже она растет у него из задницы, и все такое.

– Дядя Яша, это же не шахматы! Что вы тут? – спросил я его в перерыве.

– Ой, я тебя умоляю! – ответил он. – Да я просто собой горжусь, когда смотрю на этих идиотов! Особенно на пятого номера. Нет, ты видел, куда он дает пасы? Да меня просто трясет от счастья: я-то ведь не играю в футбол!

Возразить мне было ничего. Ни тогда, ни сейчас. Труп лежит и тихо гордится детьми, которые хотя и далеко, но плачут. Что мне с ним спорить? Он-то действительно уже «там». А мы пока здесь, и дешевые гробы закончились, машину заказать невозможно, а мест на кладбище нет – хоть на коленях моли и сестру для утех предлагай. Мне даже снились кошмары, в которых на кладбищенских воротах мигали строгие вывески: «Мест нет».

– Хороним в бабушку! – успокаивает мама. – Я уже обо всем договорилась.