Владимир Сотников - Дождь прошел

Владимир Сотников

Дождь прошёл

Дождь прошёл. Хотелось ещё большего счастья.

И я нашёл его в воспоминаниях.

Из далёкого времени, которое сейчас можно назвать детством, мне часто удаётся вспомнить отчётливо одну новогоднюю ночь.

Я отчего-то проснулся, в окно светила луна – я тогда ещё не чувствовал странности этого света, как не чувствовал своей памяти. В этом свете под окном стояла, застыв, яблоня, а под ней, ничего не нарушая в покое и тишине, двигались две тени – большая и маленькая. Не слышно было ни звука, но я откуда-то услышал и узнал, что маленькая тень – это я. Они двигались вокруг утонувшей в снегу яблони, держась за руки, и на маленькой руке оттого, что она была вытянута высоко, рукав пальто был совсем короткий.

Кажется, нет ничего легче, чем вспомнить, но тут я теряюсь, и с годами, когда мне на ум приходит это первое воспоминание, думаю о себе с жалостью. В ту ночь я впервые почувствовал то, что укреплялось потом в каждой из картин, состоящих из речных берегов, лесных полян с дымом от костра, звуком птиц, перекрестьем дорог в лесу, шуршанием падающих листьев; и сложность этого мира состояла только в объёме, вспомнить который никак не удавалось.

Я пытаюсь вспомнить маленькие кусочки далёкой жизни, те лучшие минуты, которые, укрепляясь в своей неповторимости, требуют между собой связи, принадлежности общему. Это похоже на воображаемое движение по улице моего детства – каждый дом, выплывающий из тьмы памяти, словно говорит на своём языке о самостоятельности и несхожести со всем миром, одновременно принадлежа чему-то бесконечному и непостижимому, что только и может возвратить миру этот дом, несомненно существовавший вечно в виде загадки или обещания. Иногда мне кажется, что я в силах выбирать свои воспоминания, изменять их в этом выборе и не успеваю замечать, как они изменяют меня. Я надеюсь быть всесильным над своим прошлым, но даже самая маленькая его картинка сильнее меня, и в каждой картинке вдруг мелькает, оживляя её, капля сегодняшнего дождя.

Уже давно сорвался со своего места и рванулся навстречу мне один мой будущий день, в котором наконец меня ждёт минута полной ясности. Я не буду бояться этой встречи, потому что и туда залетит чистая капля сегодняшнего дождя, который шёл и над улицей моего детства.

Кончается одно, начинается другое – и пусть будет так, вдруг…

Вечером, до этого, солнце холодно и ясно освещало весь луг, красно горели неподвижные окна тёмных хат. По улице, не глядя друг на друга, шли коровы, а за лугом, за уснувшей травой, всё ещё отсвечивала тусклым светом холодная вода. Падали яблоки в саду. Густая яблоня стояла на пахоте, и хотя пахали давно, земля была мягкая, готовая ко всему. Я слышал, как яблоко отделялось от ветки, быстро шуршало в листьях и глухо падало в землю. В каждом ударе оканчивалось что-то, жившее раньше, что тихо ожидало и терпело, и оттого, что яблоки не подскакивали на земле, не катились по ней, я почувствовал осень. Сами падают яблоки, вдавливаются в мягкую землю, и сами летят за ними отдельные, оторванные неотвратимым падением листья.

Я стоял затаив дыхание, предчувствуя неосторожность допустить сюда то лишнее, что может всё изменить. И страшно сейчас вмешиваться в тот осенний вечер, который случайно захватила с собой память. Почему я так жалею эту тень, столько лет уже хранящую холодный небесный свет зашедшего за лес солнца?

Безликое тусклое облачко собиралось уже раствориться совсем, но потихоньку замерцали чуть видимые звёзды, и облачко замерло, застыло. Время пошло быстрее, звёзды разгорались. Прошелестели листья, и опять глухо упало яблоко. Где-то помолчала, потом залаяла собака, лай отозвался от леса эхом, и собака опять пролаяла.

Я стоял у самой стены дома и чувствовал, как каждое его усталое бревно принимает в себя все звуки и всю эту тишину. Дом был построен сразу, как только я родился, и поэтому мне уже никогда не будет до конца одиноко в этой жизни, хотя чувство одиночества, присутствуя постоянно рядом и сдавливая душу, только настаивалось с годами, как крепкое вино. Может быть, дом для меня был похож на большого и тёплого зверя, о доброте и беззащитности которого знал только я один? И никогда уже не испытать того покоя, который окутывал, когда родители уходили в школу и оставляли меня одного, заперев дверь на замок, словно прося этим дом хранить меня до их прихода.

И кажется, что в тот день, который несётся навстречу, обещая полный покой и совершенную ясность, я буду стоять у окна, вцепившись в подоконник руками, и мы вместе с домом сорвёмся с места, и движение, какого я ещё не знал никогда, но предчувствую всю жизнь, захватит нас своей бесконечностью и силой. Я вижу деревья, покорно, как трава, пропускающие нас через себя и потом распрямляющиеся, слышу гул в стенах и чувствую, как вся улица удивлённо и с жалостью будет смотреть нам вслед своими тёмными немигающими окнами. Почему-то знаю я, что вызовет нас и притянет наше движение огонь, который появится из-за горизонта и, как сигнальные островки, будет зажигать верхушки дубов, что стоят пока молчаливо и отдельно друг от друга за рекой, на высоком поле. Сейчас я уже начинаю догадываться, что время идёт только в связи со мной, то застывая, то вдруг перескакивая безо всякого сопротивления через свои же составляющие – часы, дни, годы. И не было бы этого важного для меня понимания без той ночи, когда я стоял и слушал, как падают яблоки в саду, как неотличимо эхо собачьего лая от тех прыгающих, летящих к лесу звуков.

Как только я научился чувствовать и отличать себя от других людей, отношение к жизни начало наталкиваться на какую-то силу, которой жизнь мне отвечала. Оказывалось, что ни одно желание и ни одно слово не могло раствориться, не пообещав хотя бы своего возвращения. Бывали случаи почти мгновенного соединения мысли, мелькнувшей, как серебристая рыбка в воде, и совсем материального ответа и воплощения этого блеска. Мальчик чуть постарше меня, пронёсший в левой руке камень, притягивал моё внимание, и я взглядом провожал его, почему-то зная о неслучайности камня, – он вдруг оборачивался, не доходя до угла, и время с неохотой двигалось, медленно замахивалась рука, медленно и неизбежно приближался прямо к моим глазам камень – и вдруг всё вспыхивало резкой и мгновенной болью в голове, и весь мир превращался в густую и тёмную смесь боли, гула и удивления. И это удивление только подтверждало странную тайну неизбежности, ненахождения начала и причины всего существующего.

Я подолгу мог смотреть на облака и в том, как они изменялись и выстраивали собою замысловатые фигурки, находил своё участие и даже временами чувствовал счастье собственного рисунка. И если бывали исключения и облако начинало ускользать и выворачиваться против моего желания, всё равно не оставляло меня чувство, что всё дело во времени, которое только отсрочило моё могущество. Многое в жизни должно ещё вернуться к своей причине – пока не завершены все дела.

Память моя уже не так лихорадочно, как раньше, ищет забытые картины в прошлом. Я становлюсь спокойнее и всё реже занимаюсь проведением непрерывной линии, выходящей из непонятного и грустного начала моей жизни. И если это называется воспоминаниями, то скорее напоминают они мелькание солнечного света среди стволов деревьев, когда провожал я брата на станцию по осенней лесной дороге.

Совсем недавно прошёл дождь, с оставшихся листьев падают последние, сверкающие от солнца капли. Они падают всё медленней, их всё меньше, и от этого шорох переходит в отдельный лёгкий звук. Иногда ноги скользят, подошвы выписывают после себя крутые запятые, но страха падения нет, наоборот, хочется ещё и ещё чувствовать свою устойчивость и напряжение всего тела.

Мы идём молча, одновременно поглядывая на знакомые с детства деревья, каждое из которых связано с каким-то далёким случаем. Вот дерево, под которым однажды брат разжёг костёр в сильный и затяжной дождь, и мы сразу оказались в уютном мире тепла и шипящих в пламени капель. Вот место, где неделями копали землянку с какой-то волнующей и тайной целью. Края ямы обвалились, на дне уже успели вырасти незнакомые побеги будущего куста. Вот поляна, на которой дым от костра всегда поднимался строго вверх, не мешая выкатывать горячие матовые картофелины. Вот дорога пересекает другую под острым углом – здесь мы всегда могли встретить друг друга, не договариваясь о встрече.

Брат уезжал, я оставался, и впереди у меня была возможность идти обратно по дороге и смотреть на подробные воспоминания детства. Это было маленьким счастьем, возмещающим расставание с братом, и от этого счастье становилось грустным, желаемым и всё-таки не-полным.

И ещё здесь, в лесу, я уже предчувствовал и слышал звук заводимого мотора автобуса, видел в руке брата квадратик билета, поворот его головы и моей тоже – в одну сторону, как будто ждали мы ещё кого-то на прощание с нами.