Кнут Гамсун - Александр и Леонарда

Alexander og Leonarda

Была в наших краях протока Глимма. И жил в наших же краях цыган по имени Александр. С Александром мне довелось как-то беседовать в крепости Акерсхюс, куда его заточили за разбой. Недавно я прочёл в газете, что опасный преступник умер, не вынес душной тюремной камеры. А мне он поведал о том, как однажды погубил девушку… Сегодня я размышлял об этой истории и в смятении начал рассказывать её с середины. Лучше начать с самого начала.

В Нурланне[1] много рыбаков, зажиточных и победнее. Зажиточный рыбак — могущественный человек в здешних краях, у него кошельковый невод для ловли сельди, своя пристань и дом — полная чаша. Он ходит в просторной одежде добротной ткани, отчего кажется ещё более внушительным, — признак того, что в еде он себе не отказывает. Он с лёгким сердцем платит налоги — священнику и всем остальным, а на Рождество покупает целую бочку спиртного. Его усадьба всегда на виду, дом обшит досками и выкрашен в красный цвет, а оконные рамы и дверь — в белый. Его сыновей и дочерей сразу узнаешь в церкви по нарядной одежде.

Однажды на пристани вот такого рыбака Енса Олаи появился большой цыганский табор. Было это ранней весной. Цыгане приплыли на своей лодке, их вожак — старый Александр по прозвищу Перекати-поле был настоящий богатырь, ростом в три аршина. С лодки сошёл также молодой парень лет двадцати и прямиком направился к дому Енса Олаи попрошайничать. Это был молодой Александр. Случилось это всё в моём детстве. Мы, дети, узнали Александра, он играл с нами несколько лет назад, тогда он был младше и мы менялись с ним блестящими пуговицами и разными железными штуковинами.

Енс Олаи, человек гордый и степенный, никому ничем обязан не был, потому велел цыганам убираться восвояси; но Александр, дерзкий и бесстрашный, уступать не хотел.

— Ты можешь получить работу, — произнёс Енс Олаи.

— Какую работу?

— Будешь чинить котлы и кастрюли. Кроме того, помогать по хозяйству моей жене и дочери, когда мы, мужчины, уйдём в море.

Александр пошёл к лодке посоветоваться со своими соплеменниками. Вернувшись, он сообщил почтенному Енсу Олаи, что согласен поступить к нему на службу. Он, видно, сговорился со своим отцом — в этой усадьбе есть чем разжиться.

Прошло немного времени, Енс Олаи и его сыновья ушли в море, в усадьбе остались только его жена и дочь Леонарда. Ей было всего двадцать лет.

Молодой Александр вёл себя вполне пристойно. Он взялся приглядывать за коровами и лошадьми, лечил их от разных напастей. Вскоре жена рыбака начала выказывать ему своё особое расположение, хотя я ей было уже под сорок. Но цыган отшучивался, говоря, что в отцовской лодке у него осталась возлюбленная и ни о ком другом он не помышляет. Раздосадованная жена рыбака начала шпионить за дочерью, боялась, как бы у той чего не вышло с цыганом. Едва успел сойти снег, земля немного оттаяла, и она стала посылать Александра копать торф на болоте, подальше от дома. С болота, где он смиренно отбывал свою к повинность, доносились его непонятные песни. Он был рослый и могучий, этот язычник. Леонарда разговаривала с ним редко.

Леонарда разговаривала с ним редко, он вообще для неё мало что значил, она не забывала, её отец — сам Енс Олаи. Но весна — опасное время, и когда стало по-настоящему тепло, глаза у Александра засияли, как звёзды, и, проходя мимо Леонарды, он старался ненароком задеть её. Из её сундука каким-то непостижимым образом стали пропадать вещи, хотя замок на нём был исправный. Оказалось, что у него отстаёт дно, и Леонарда обвинила во всём Александра.

— Да не крал я ничего у тебя, — сказал он. — Но обещаю тебе, всё будет снова на месте, только не закрывай вечером дверь в свою спальню…

Она взглянула на него и произнесла:

— А не лучше ли завтра тебе убраться подобру-поздорову из нашего дома?

Но уж что-то, а просить цыган умеет, его алые губы, смуглая кожа и глаза могут обольстить кого угодно. Да и в любовных уловках он непревзойдён.

Как-то раз Леонарда сидела во дворе и вязала, а Александр, проходя мимо, произнёс:

— Позволь мне всё-таки остаться на торфяном болоте. Я буду стараться, и ни одной дерзости ты от меня не услышишь.

Она взглянула на него и почувствовала, как эти слова прямо пронзили её. Он снял картуз, она обратила внимание, что у него густая копна волос и красивый алый рот. Леонарда ответила:

— Ну да ладно.

Она склонилась над вязанием, щеки её пылали.

Цыган соображал, что делал, когда униженно просил молодую девушку разрешить ему остаться на торфяном болоте. Просто хотел польстить ей, ведь он прекрасно знал, что всем распоряжается не она, а её мать.

Дни шли.

Сын местного столяра Конрад был в отъезде, обучался ремеслу отца. Выучился в городе и стал искусным мастером. Жил он на другом берегу Глиммы, и туда отправлялся всякий, кому нужен был сундук особенно тонкой работы. Однажды Леонарда отправилась к Конраду, а Александр перевёз её на ту сторону.

Она засиделась у юного Конрада, вела беседу о новом сундуке, который приехала заказать, да и о многом другом, ведь они знали друг друга с детства. Потеряв терпение, Александр подошёл к дому столяра и заглянул в окно. Но тут же отпрянул и, разъярённый, бросился в дом.

Все трое уставились друг на друга. Цыган был похож на скакуна с развевающейся гривой и раздувающимися ноздрями.

— Ну ладно, иду, иду, — сказала Леонарда, чтобы успокоить его.

Мужчины смерили друг друга взглядом, оба были молоды. Александр пошарил за поясом, но ножа при нём не оказалось, и взгляд его погас. Цыган беспомощен без оружия, но если при нём нож, он смел и безрассуден, даже убить может.

Это была их первая встреча.

Через неделю столяр Конрад доставил сундук в дом знатного рыбака. Сундук был слажен на совесть, и замок на нём был новый, хитроумный. Но как только Леонарда начала перекладывать в него добро, она обнаружила в старом сундуке пропавшие вещи в целости и сохранности.

— Опять ты, — упрекнула она цыгана.

— Нет, это не я, — сказал цыган и снова солгал, так, по привычке. Столяр зачастил к Леонарде, она угощала его кофе. Но цыган умудрялся улучить момент и плюнуть в кофейник.

Когда столяр возвращался домой, он шёл за ним тенью по пятам. Мужчины мерили друг друга взглядом, а Александр нащупывал нож.

— Ты зря суетишься, цыган. Сегодня она дала мне слово. Александр вспыхнул и выхватил нож. Но столяр успел вскочить в лодку и оттолкнуться от берега и, оказавшись в полной безопасности в нескольких саженях от берега, крикнул, что донесёт на бродягу властям.

Дни шли.

Старый Александр по прозвищу Перекати-поле снова причалил на своей лодке, чтобы забрать сына, но молодой Александр не захотел возвращаться и стал просить, чтобы ему разрешили закончить службу, как было договорено. Отцу он наплел, что ещё много чего наворует в усадьбе, и цыганская лодка отплыла без Александра.

Однажды молодой Александр сказал Леонарде:

— Уже ласточки прилетели. Не пойти ли нам с тобой на пристань, прикажи мне привести в порядок бочки и снасти, ведь скоро путина.

Леонарда ещё не совсем понимала, каков цыганский нрав, и потому насмешливо скривилась и сказала:

— Ну что ж, пойдём.

Но на этот раз её насмешка не была суровой, а его двусмысленные слова не возмутили её. Она видела, что любовь цыгана становится всё горячей.

Не успели они подойти к пристани, как Александр обнял её и стал целовать в губы.

— Ты спятил, — произнесла она, высвобождаясь из его объятий, едва не задохнувшись, щеки её пылали.

— Ну, так что, уходить мне завтра со двора? На сей раз Леонарда ответила ему кротко:

— Смотря как ты будешь себя вести.

— Впредь это больше не повторится.

Слова своего он не сдержал. Он всё время задевал её и приставал со своими нежностями.

И постепенно сердце Леонарды начало уступать смуглому язычнику.

Она уже не задирала нос, не кичилась. Хотя и не сразу ему удалось подступиться к ней, но потом взгляд её становился томным и нежным в его присутствии. Всё это случилось в ту пору, когда распускается листва и над Нурланном стоят удивительно светлые ночи. Наконец однажды, на торфяном болоте, она подошла к нему совсем близко — он стоял посредине, а ведь она могла поставить узелок с едой, как и раньше, у края болота. Но ей хотелось подойти к нему поближе.

Мать с ума сходила от ревности и делала всё, чтобы дочь как можно скорее вышла замуж за столяра. Леонарда не возражала. Но она была в каком-то радостном опьянении и мало думала о предстоящей свадьбе. Этот бродяга Александр стоял посреди болота и копал торф, а она подходила к нему совсем близко, так притягивала её к себе его молодость и красота. Бывали дни, когда она не вспоминала о столяре Конраде, и нельзя сказать, что это были тоскливые для неё дни.