Игорь Сахновский - Если бы я был Спесивцевым

Игорь Сахновский

Если бы я был Спесивцевым

Если бы я был Спесивцевым, я бы женился на этой злющей зеленоглазой Лиде, с отличием закончил философский факультет, а затем с радостью и любопытством подался в крановщики. Что означенный Спесивцев и совершил, буквально не моргнув глазом. Но диалектика живой природы, изведанная при пособничестве Энгельса, давала странные сбои, ввиду которых лучше прикусить язык, чем рассуждать на тему «если бы я был Спесивцевым».

Сами посудите. Начало сентября, душистая теплынь. Погода жмурится в блаженстве. Улицы полны томными женщинами, забывшими одеться. Спесивцев со свежим философским дипломом и в новых джинсах идёт поступать на первую в своей жизни работу.

Ему обещали место в техникуме, кажется торговом, – преподавать провинциальным девочкам диалектический материализм. Им, видно, без этого нельзя. Вот они совершают перелёт через прохладный вестибюль, приникают к зеркалу жёсткими ресницами и строят глазки будущему своему наставнику. А он – молодой, но строгий – скоро доложит им всю заветную правду об эмпириокритицизме. Только вот сейчас дождётся завуча М. Т. Подзирук…

М. Т. является лишь после обеда. У неё красивая фигура и усы, как у поручика Лермонтова, окрашенные белоснежным кефиром. Спесивцев заметно волнуется.

– А ваше место уже заняли! – с ходу обнадёживает Подзирук.

– То есть… Кто занял?

– Ангелина Степановна, наша географичка. Ей же через два года на пенсию. Сами понимаете.

Он молчит, не в силах оторвать глаз от кефирных усов. М. Т. Подзирук понимает его взгляд как-то по-своему и нежно рдеет:

– Я вам даже лучше место могу предложить. Освобождённый комсомольский секретарь.

– Освобождённый? Никогда в жизни. В том смысле, что – спасибо.

– А почему?

– Пока не чувствую себя достойным.

В результате провинциальные девочки так и не узнают всей жгучей правды об эмпириокритицизме.

Через полчаса отчаянной безработицы Спесивцев натыкается на фанерный плакат, прислонённый к ларьку «Мороженое». Вкупе со стаканчиком талого пломбира объявление кажется ему симпатичным: «Ждём вас в тресте «Сталеконструкция» учиться! Машинисты кранов – 1) башенные 2) козловые. Зарплата во время учёбы!»

Насчёт козловых машинистов они, конечно, загнули, думает Спесивцев. Но в башенных явно слышатся высота и пафос. В конце концов – мужская специальность. И всё такое.

«Сталеконструкция» в лице мастера Коняшкина встречает Спесивцева пылко, словно ждала его много долгих лет – и вот они сошлись…

– Но никаких козловых! – сразу предупреждает новичок. – Только башенный.

– Ну так-ть! – умиляется Коняшкин.

– Когда начнём учиться?

Выясняется, что в команде крановщиков недобор – всего один человек, и тот Спесивцев.

– Ещё кто-нть нарисуется – и сразу начнём.

– Значит, я пока пойду…

– Стоять! – восклицает мастер. – Ты пока будешь слесарь 6-го разряда! И зарплата.

– Как насчёт должностных обязанностей? – спрашивает слесарь.

– В наличии. Ты, главно, держись Ивана и не бзди. Я тебе его завтра покажу.

– Вы страшно любезны.

… Идя домой, он воображал, что сделает жена Лида, узнав о резкой смене профориентации. Жена была немного старше Спесивцева и работала тренером по художественной гимнастике. Она так долго пыталась примириться с его философской придурью, что уже почти гордилась ею. И тут – н\'а тебе.

Первое, что сделала Лида, это была окрошка.

– Если б ты знала, – начал Спесивцев, размешивая ложкой сметану, – как всё же тоскуют руки по штурвалу… Практически лишь одна у лётчика мечта. Знаешь какая? Лида, ты не поверишь, – высота.

Квас в бокале казался вкуснее, чем в тарелке.

– Только ты на это способен, – сказала Лида с ненавистью. – Окрошку запивать квасом.

… Его трикотажный пуловер среди рабочих спецовок наводил на мысль о хитроумном внедрении агента в ряды пролетариата. Внедрённый Спесивцев пока имел в виду одну служебную обязанность – держаться Ивана.

Сутуловатый тощий Иван с торчащим кадыком и красными руками был тих и задумчив, как Будда. Он низошёл с крыльца «Сталеконструкции» и сел на скамью. Спесивцев присел рядом. С четверть часа Иван молчал так напряжённо, словно принимал стратегическое решение.

– Ну что, покурим? – вдруг спросил Иван.

– Покурим.

После безмерно долгой папиросы Иван ушёл в себя ещё минут на двадцать. Видимо, решение предстояло нелёгкое.

Спесивцев закрыл глаза и посмотрел на солнце сквозь веки. Солнце вело себя по-пляжному и по-субботнему.

– Ну что, съездим?… – вдруг спросил Иван.

– Спроста.

К ближайшей трамвайной остановке шли мерным, прогулочным шагом. Трамвай уходил из-под носа. Но Иван и не подумал ускориться. «Это правильно, – подумал Спесивцев. – Философ не должен расплёскивать себя».

Наконец они прибыли на какой-то адский громыхающий заводик. Во дворе среди лебеды и щебня виднелся ржавый агрегат, вроде разбитой римской катапульты. Иван подошёл осторожно и принюхался. Он тихо произнёс краткую фразу, вместившую сразу три половые аномалии, и выдрал из агрегата шаткую внутренность.

– Подержи, пожалуйста!

Слесарь 6-го разряда приступил к исполнению. Держать внутренность пришлось минуты две. Затем Иван отряхнул руки:

– Ну что, пообедаем? Да брось ты её на хрен…

Обед в заводской столовой прельстил Спесивцева большим количеством подливы к малосъедобному шницелю и добавочным компотом.

– В домино играешь? – поинтересовался Иван.

– Нет.

– Ну, гляди сам… – удивился Иван и ушёл играть.

И Спесивцев остался глядеть сам, сожалея лишь о том, что не захватил ничего почитать. Так прошёл первый день его пролетарской карьеры.

Утром следующего дня отрешённый, хмурый Иван, сидя на скамье, потратил ровно двадцать одну минуту, чтобы собрать в кулак весь свой могучий разум.

– Ну что, покурим? – неожиданно спросил он.

Проницательный Спесивцев сильно заподозрил, что на исходе папиросы последует приглашение съездить… «Что у нас вообще со временем творится? – думал он. – Либо его нет начисто, либо страшно много и оно уже стало пространством. А пространство только и делает, что ходит кругами – от себя к себе. Белки в своих колёсах витки не считают, незачем. Это у нас: позавчера, вчера, сегодня… Есть разница? Вчера вот у меня книжки с собой не было…»

– Ну что, съездим?… – вдруг спросил Иван.

– Это мысль.

И они поехали. Заводик всё так же громыхал. Лебеда пылилась.

«Если он сейчас не приблизится к этой ржавой железяке – кое-что в мировых базовых постулатах придётся срочно менять…» Но Иван при виде вчерашней катапульты лишь помянул негромко половые аномалии и свернул в сторону цеха.

Разговаривать в цехе было нельзя – только орать сквозь грохот. «… пусть себе засунет!!. «– докричал кому-то Иван, и они быстро вышли.

– Ну что, пообедаем?

После компотов Иван углубился в домино, а его соратник – в «Опыты» Монтеня.

Лида вечером говорила по телефону: «А у меня, знаешь, муж теперь простой слесарь». Он возразил: «Не простой, а 6-го разряда. Для нас, пролетариев, главное – точность».

Назавтра его уволили. Что-то смутило комсомольского секретаря «Сталеконструкции», чем-то ему грозило устройство молодого специалиста не по специальности… «Ты чего себе думаешь? Страна из кожи лезет, вас учит! Философы играют огромное значение. А ты??. Коняшкину за тебя уже попало… Теперь мне втык??»

– Не бзди! – сказал Спесивцев и ушёл.

… Дни, когда Лида совершала генеральную уборку, были страшнее гражданской войны. Во-первых, она не доверяла это святое дело никому, кроме себя. Любой намёк на помощь был равносилен оскорблению. Во-вторых, она раздевалась перед уборкой почти догола, чем затрудняла мужу всякое бесстрастное присутствие. А в-третьих, свирепела, как Сцилла и Харибда вместе взятые.

Итак, на сцене: стиральная машина воет, пылесос рычит, уют взорван якобы ради уюта. Лида в одних трусиках неистово драит и полирует поверхности. Спесивцев, только что уволенный из пролетариев, мостится у окна и поглядывает на жену. «В чем причина? – думает он. – Может ли тело быть умнее человека, которому оно принадлежит?» Лида со зверским лицом склоняется возле журнального столика. Выражение живота и грудей у неё гораздо лучше, чем выражение лица… И здесь возникает коварный план: невзначай приблизиться к столику, тоже наклониться, а потом схватить губами одну из двух тёмных черешен. «… Ты что?! – выпрямляясь, кричит Лида громче пылесоса. – Не видишь? Совсем уже?! Я тут вся в грязи, а ему лишь бы это!… Иди отсюда!!!» – «Хорошо, – говорит Спесивцев, заглушаемый воем бытовой техники. – Я уйду. Мне уже давно пора. Пойду умирать под забором. Но! На поминки ко мне не приходить! На могилу – тоже! Будешь пить кисель одна». И он уходит навсегда.

Если бы я был Спесивцевым, я бы, наверно, тоже ушёл. Или остался. Но тогда уж осуществил бы его план, невзирая на. И ряд других планов.