Главврач - Шляхов Андрей

Андрей Шляхов

Главврач

(Дни и будни доктора Ива́нова)

Моему другу Гугеноту

«Жизнь – это больница, в которой каждый пациент мечтает стать главным врачом»

Глава первая

Москва бьет с носка и от этого тоска

Московскую аспирантуру Костику устроила бабушка Аполлинария Осиповна, лучшая няня Самарканда. В городе, где на вывесках можно было увидеть «МАЛАКО», «МЯСЫ-КАЛБАСА» или «ХИЛЕП» (последнее, правда, только на автовокзальном ларьке, торговавшем лепешками), грамотные няни, в совершенстве владеющие русским языком, ценились очень высоко. А бабушке вообще не было равных, поскольку она не просто присматривала за своими подопечными, но и занималась их развитием. Многие ее воспитанники шли сразу во второй класс, поскольку в первом им делать было нечего, а одна особо одаренная девочка, с которой бабушка дошла до десятичных дробей, начала учебу в школе с четвертого класса, о чем написали в главной местной газете «Ленинский путь». Пускай мелким шрифтом и на последней странице, но все равно реклама получилась замечательной, несмотря на то что бабушкино имя в заметке не упоминалось. А зачем упоминать? Весь город и так знал, что к чему, кто с кем дружит или враждует и кто за кем присматривает – это Восток, здесь ничего не скроешь. Подруга матери, прилетевшая в Самарканд из Киева, удивлялась: «Сказала таксисту ваш адрес, а он в ответ – знаю-знаю, там Полина-ханум с дочерью и внуком живет».

После газетной публикации репутация бабушки взлетела до заоблачных высот. Она увеличила количество воспитанников до шести человек и стала брать с каждого по три рубля в день. Таким образом в месяц набегало около четырехсот рублей – весьма неплохие деньги по советским меркам восьмидесятых годов. Но ценнее денег были связи, без которых в Средней Азии и шагу ступить было нельзя. Практически все мало-мальски влиятельные люди города были родственниками бабушкиных учеников или же ее учениками.

– Ничего не понимаю! – порой говорила бабушка своей дочери, матери Костика (ни с кем другим она не откровенничала). – Сарвиноз, дочь директора гостиницы Адылова, в семь лет двух слов связать не могла, не говоря уж о том, чтобы от пяти три отнять, а теперь в сельхозинституте на кафедре агрономии ассистентом работает, кандидатскую недавно защитила…

– Восток – дело тонкое, – отвечала мама, сопровождая эти слова сдержанным вздохом.

Костик с детства радовался тому, что живет на Востоке, а не в России, где в отношениях между людьми нет азиатской сердечности. Там гостю могут не предложить никакого угощения, кроме чая, а то и чаем не напоят. Там соседи могут годами жить бок о бок и не быть знакомыми друг с другом (невозможно поверить, но об этом рассказывала мама, которая никогда не преувеличивала и не выдумывала), а если там спросишь у прохожего дорогу, то он может буркнуть на ходу «не знаю» и пойти дальше. В Самарканде такого случиться не могло. Если сам не можешь подсказать, то найди того, кто сможет, а не проходи мимо человека, который обратился к себе за помощью. Опять же – таких фруктов, как в Самарканде, в России нет и вкусных лепешек там не пекут, едят «фабричный» хлеб.

Костик мог понять все, кроме отсутствия свежеиспеченных лепешек к завтраку. Отщипываешь от нее, горяченькой, кусочек, макаешь в растопленное сливочное масло… М-м-м! Вкуснотища! Забота только одна – не проглотить бы язык! А следующий кусочек – в розетку с медом (пиал и прочей восточной атрибутики, вплоть до ковров на стенах, дома не признавали)… С сюзьмой[1] тоже неплохо, но с медом все-же лучше всего.

Поездки в Москву, Ленинград, а также в Свердловск, где жила двоюродная сестра бабушки, окончательно убедили Костика в том, что на Востоке жить лучше, уютнее и вкуснее. Больше, чем Мавзолей, Третьяковка и Аврора, его поразил мясной прилавок центрального свердловского рынка, куда они с бабушкой пришли в надежде купить баранины или говядины для плова – надо же угостить родственников вкусной восточной едой! На рынке (на центральном городском рынке!) не было мяса! Совсем! Никакого! В мясных, так сказать, рядах продавались обскобленные до синевы кости и почки, которые у местных жителей явно не пользовались спросом. На удивленный вопрос Костика «а где мясо?», первой успела ответить не бабушка, а одна из торговок. Костик притворился, будто ничего не понял, а бабушка строго отчитала нахалку за встревание в чужой разговор и за употребление матерных слов в присутствии ребенка.

Повсеместная матерщина была еще одним недостатком России. Нельзя сказать, что в Самарканде не употребляли крепких слов. Употребляли, да еще как! Отдельные виртуозы могли материться по нескольку минут, не повторяя своих сентенций. Но употребляли к месту и по делу. Невозможно было представить, чтобы в самаркандском автобусе один пассажир сказал другому: «Передайте, б…дь, на х…й, за билетик…». Ну а чтобы женщины выражались на улице, да еще и во весь голос… Другой мир!

Однако, к моменту окончания института приоритеты Костика изменились. Изначально он собирался стать хирургом, практикующим врачом, уважаемым человеком. Врачей на Востоке уважали крепко. Так, например, участковая докторша Альбина Алексеевна ходила по вызовам до позднего вечера. И не потому, что была медлительной черепахой, а потому что каждый встречный зазывал ее в гости. Если вчера была в этом доме, то можно и отказаться, а вот если с прошлой недели не гостевала, то нужно уважить приглашающего, иначе он обидится. И общественным транспортом Альбина Алексеевна сроду не пользовалась. Как только встанет у обочины, так сразу же кто-то остановится – садитесь, доктор-ханум, вас хоть в Ташкент отвезу, бесплатно, из чистого уважения! А жена травматолога Кононова, считавшегося лучшим специалистом в области, никогда не ходила на рынок, потому что все необходимое ей приносили на дом, за чисто символическую плату. Правда бабушка ко всей этой восточной сердечности относилась сдержанно. Говорила: «когда нужно, ковер перед тобой расстелют, а когда не нужно – под ковер запихают». Ну, бабушка вообще была строгой к себе и людям.

Увы – вожделенная хирургия на деле оказалась далеко не такой привлекательной, как в кино. На четвертом курсе Костик понял, что хирурга Мишкина[2] из него не выйдет и решил податься в науку по какой-нибудь чистенькой, «бескровной» специальности. Быть профессором лучше и выгоднее, чем рядовым врачом, а академиком – так совсем джуда яхши. [3] В себя и свою счастливую звезду Костик верил твердо. Мама с бабушкой постоянно внушали, что он самый умный, самый красивый и вообще самый-самый.

«Ишак рядом с козами не пасется», гласит восточная мудрость. Науку надо было двигать не в Самарканде, а в Москве или, на худой конец, в Ленинграде. Там и возможностей несравнимо больше, и достижения лучше заметны. Костик решил, что ради светлого научного будущего можно переехать из теплого уютного родного города в холодный и чужой. Игра в академика стоила любых свеч.

Мудрая бабушка посоветовала выбирать какую-нибудь клиническую науку, чтобы в придачу к научным пряникам иметь надежный практический кусок хлеба. Профессор-невропатолог живет лучше профессора-гистолога или биохимика, поскольку он еще и за консультации деньги получает. И нехило так получает – самаркандские профессора меньше тридцатника не брали. Страшно было представить, сколько берут за консультацию столичные академики. Должно быть, рублей сто, не меньше. И это за каких-нибудь полчаса! А мама в своей библиотеке столько за месяц получает.

Сначала Костик выбрал неврологию, затем решил стать кардиологом, но жизнь решила за него. Однако декан лечебного факультета Нижебецкий, внучку которого бабушка спасла от попадания в школу для детей с задержкой психического развития, сказал, что может устроить краснодипломнику Ива́нову в Москве только аспирантуру по эндокринологии. Если хотите чего-то другого, то ждите следующего года.