Карин Ламбер - Дом, куда мужчинам вход воспрещен Страница 11

– Это же восьмидесятые годы.

– Да, но все равно сильно.

На экране Аль Пачино пожирает взглядом Мишель Пфайффер, а потом целует ее посреди цветочного рынка.

И вдруг:

– Как давно до меня никто не дотрагивался.

– Крик души!

– Это мысли вслух, хреново мне.

Макс поднимается:

– Иди сюда, голубка моя. – Его большие руки обнимают ее.

– Ух ты! Как хорошо, – вздыхает Жюльетта.

– В Соединенных Штатах есть клубы hugging[43]. Незнакомые люди обнимаются всерьез. И говорят друг другу: «I love you very much»[44].

– Вудсток возвращается! Не хватает только большого луга и рубах в цветочек.

А Макс уже развалился в кресле, закинув ноги на подлокотник.

– Не могу я больше просыпаться ночью одна на своей подушке. Я послужила бы отличной темой для песни Бенабара[45]. Хочу любвииии…

– Верь в свою счастливую звезду.

– Моя счастливая звезда взяла годичный отпуск.

– А что, если год подходит к концу? Когда у тебя следующее свидание?

13

Как правило, он приходит как раз к восьмичасовым новостям. Симона зовет его на лестничной клетке. Когда идут титры фильма, она начинает беспокоиться. Смотрит вполглаза, теряет нить, потому что Жан-Пьер в ее мыслях, вместо того чтобы быть у нее на коленях. В одиннадцать его все еще нет. Она снова выходит на лестницу, на цыпочках спускается посмотреть, не захлопнулась ли за ним дверь подвала. Нет. Что делать? Уже поздно, она не хочет никого будить. Джузеппина встает чуть свет, а у Королевы чуткий сон. Он скоро придет, никуда не денется.

Она оставляет дверь своей квартиры приоткрытой, на видном месте красивая миска, полная его любимого корма: припущенная лососина с соцветиями брокколи. Он вот-вот вернется и наверняка голодный, думает она.

Ложится. Ночь без теплой шерстки Жан-Пьера, без тяжести его тельца на ней – такого еще не бывало. Она сидит в постели, ждет, не зацокают ли его коготки по полу, не мелькнет ли кончик усов, пышный хвост. При малейшем шорохе думает, что это он, сейчас вскочит мощным прыжком к ней на кровать, примется покусывать за ноги, облизывать шершавым языком, выпрашивать ласку, ворочаться и сладостно потягиваться, такой пленительный и уверенный в себе. Она проклинает эти напоенные запахами дни, не дающие покоя самцам. Представляет себе Жан-Пьера мурлычущим на чужих руках, засыпает на несколько минут и просыпается с рассветом, как от толчка, вконец измученная. Похлопывает рукой по одеялу. Пусто!

На этот раз она позовет всех. Не знает только, с кого начать. Посылает эсэмэски всему дому: «Жан-Пьер пропал!»

Первой выходит, позевывая, из-за своей двери Розали:

– Жан-Пьер, Жан-Пьер…

На втором этаже открывает дверь Жюльетта. Ее голосок присоединяется к голосу Розали:

– Жаааан-Пьеееер…

– КТО-НИБУДЬ ЗАГЛЯДЫВАЛ В ПРАЧЕЧНУЮ? – кричит с первого этажа Джузеппина.

– Что случилось?

Все выходят на лестничные клетки, задирают головы. Королева, величавая в атласном пеньюаре и бархатных домашних туфлях, смотрит на них сверху вниз.

– Жан-Пьер не вернулся.

– Жду вас у себя.

И без тени колебания, в бумазейной пижамке, в футболке с надписью «Hello Kitty», в розовой рубашечке и цветастой ночнушке, в шесть часов утра все четверо спешат на пятый этаж.

– Я заварю чайку, – говорит Розали. – Это нам всем пойдет на пользу.

– Розали, чай его не вернет. Ты знаешь какие-нибудь штуки?

– Повесь открытые ножницы на гвоздь.

– Уже повесила, без толку.

– А завязать тряпку вокруг ножки стула пробовала?

– Не верю я в этот фокус с тряпкой.

– С ключами срабатывает. Насчет животных не поручусь.

– Он никогда не ночевал на улице, всегда спал со мной, он не ветреник. С ума сойти, что мужчина, что кот, ничего не поделаешь, привязываешься, – вздыхает Симона. – Я очень зависима.

– Мы все любим Жан-Пьера.

– Я выкормила его из соски, – продолжает Симона. – Он мяукал, мол, позаботься обо мне. Я сделала ему грелочку. Отдала свой мохеровый свитер. Сидела с ним ночами. Признаюсь, даже пела ему колыбельные. Я знаю, это смешно. Как сейчас помню, Николь и Моника мне сказали: «Не хотите котенка?» Я ответила: «Котенка? Не может быть и речи!» Они настаивали. Я сдалась, когда увидела его блестящий носик и янтарные глаза с медными искорками, в тоненьком черном ободке, как будто подведенные, и эту нахальную мордочку, и взъерошенную шерстку на брюшке, и ласковый взгляд…

Симона уже не может остановиться. Ее отчаяние трогает всех.

– А под гортензиями смотрели? Иногда он там прячется.

– Жюльетта, а нет сайтов для пропавших котов? Чего-нибудь вроде miyahoo.fr?

Я знаю только grandamour.com[46]. Стоп, Жюльетта! Сейчас не время об этом думать.

– Наверняка он нашел себе другой дом! – плачет Симона.

– Отрезать бы ему хозяйство, – кипятится Джузеппина.

– Жан-Пьера? Кастрировать? Никогда!

– Сделай стойку, – советует Розали, – это успокаивает.

– У меня и так голова кругом.

– Можно сходить к ясновидящей с фотографией.

– Помолчите, – говорит Жюльетта. – Послушайте.

Она открывает широкое окно.

– Гляньте-ка. Мсье Бартелеми у своего окна, он нас зовет.

– Эгей, девушки! Тут кое-кто вас ищет.

– Жан-Пьер?

– Жан-Пьер!

– Это Жан-Пьер.

– Какой Жан-Пьер? Я про вашего кота.

У Симоны вырывается крик:

– МОЙ МИЛЫЙ!

Она роняет чашку, не обращая внимания на чай, разлившийся по натертому паркету Королевы, выскакивает как ошпаренная из квартиры и мчится, задыхаясь, с пятого этажа вниз. Розали, Джузеппина и Жюльетта бегут на террасу, оттуда им отлично видно, как Симона пулей вылетает из дома, несется через двор, за калитку, пересекает тупик в развевающейся ночной рубашке, вбегает к мсье Бартелеми и выходит, прижимая к сердцу свой драгоценный трофей, измученная и сияющая, точно чемпионка, только что выигравшая финальный забег на четыреста метров с барьерами на Олимпийских играх. Поцеловав его раз пятнадцать, она поднимает голову и кричит растроганным подругам:

– Самое лучшее в любви – встреча после разлуки. Я знала, что уж этот-то мне не изменит!

14

Наступили теплые дни. Симона решила, что пора убрать в подвал зимние вещи и достать летние. Жан-Пьер путается под ногами, опрокидывает одну из неустойчивых коробок, оттуда вываливаются старые туфли на квадратных каблуках, с протертыми от многих часов танца подошвами. В последний раз она надевала их десять лет назад…

Она жила тогда на улице Алезии, на другом конце Парижа. После возвращения из Аргентины ее так и тянуло танцевать. Она нашла хорошую школу, надела черные брючки и – vamos a bailar la salsa![47]

Учителя зовут Карлосом. После нескольких уроков она купила новые туфли, на каблуках повыше, черные, лаковые, с украшенной стразами перепоночкой. Ей, обычно так мало интересовавшейся подобными вещами, вдруг захотелось краситься, быть привлекательной и ловить мелькавшее в глазах Карлоса удивление. Она надела красное платье с глубоким вырезом, застегивавшееся сзади на семнадцать маленьких пуговок, побрызгала духами «Белая сирень» за ушами и на запястья. От нее пахнет весной.

Обычно она танцевала с другими учениками. Бывало, и с женщинами, когда мужчины оказывались в меньшинстве. Она переходила из рук в руки: влажные, сухие, цепкие, теплые, холодные. От мужчины, сосредоточенно жующего резинку, к другому, обильно потеющему. Старалась избегать увальня, вечно наступавшего ей на ноги.

Сегодня впервые ее ведет Карлос. Он не очень высокий, глаза смотрят прямо в глаза Симоны. Под темной шевелюрой сумрачный, пронзительный взгляд, квадратная челюсть, пухлые губы. Он в белой рубашке, на которой не хватает одной пуговицы, и узковатых для него черных брюках, ткань скверного качества туго натянута на его ягодицах тореро.

Он обращается к группе:

– Оснывноэ па… бэдра подвыжны… колэны гыбкы… мужчына наступаэт, жэнщына отступаэт… мамбо… кик…[48] эсли ты не счастлыв сэгодня, спрячь свою боль за улыбкой. Ун дос трес… мэняэмса партнэрами… мэняйтэс.

Он по-прежнему прижимает ее к себе.

– А ты остаэшься со мной. Впэред, назад, в сторыну… нэ тэряй партнэршу, гринго, ты дэржишь в объятиях уна прынцесса!

Его «э» и «ы» забавляют Симону.

Он сжимает ее чуть крепче. От его кожи пахнет темным табаком и пряной туалетной водой.

– Нэ надо говорить… тэло само всэ скажет, – добавляет он тихо.

Словно тайный союз заключен между ним и музыкой, Карлос со звериной грацией скользит по паркету, который кажется эластичным под его ногами. Он обнимает Симону, закрыв глаза. Тропическая жара стоит в этот вечер или это ее температура поднялась на несколько градусов? Капельки пота выступают у корней волос. Шея горит. Ручеек стекает в вырез красного платья. Он шепчет ей на ухо: